Между дьяволом и морем

Шейд мало что понимал в искусстве. Медленно пробираясь по галерее и смешиваясь с толпой людей, элегантно одетых в оттенки черного, белого и серого, он чувствовал себя не в своей тарелке. Он и остальная команда прибыли совсем недавно и рассредоточились, высматривая любые признаки Максена. Приглашение, которое они обнаружили в его доме, было единственной зацепкой, за которую они могли ухватиться, и после подтверждения, что картина в его доме действительно была написана кровью, посещение выставки казалось логичным следующим шагом. В биографии Максена не было никаких упоминаний о том, что он интересовался искусством, и, если не считать одной фотографии уголка холста, которую он разместил в своих социальных сетях, его ничего не связывало с искусством. – Все выходы защищены, – раздался голос Акселя в прозрачном наушнике в правом ухе Шейда. Он подключался ко всем их мультислейтам, микрофон мог быть активирован простым прикосновением к запястью. – Кто-нибудь уже заметил цель? – Пока ничего, – ответил Гейл. – То же самое, – сказал Дарио. Шейд не потрудился ответить, отойдя от картины, перед которой он стоял, делая вид, что рассматривает ее. Он остановился перед следующей, разглядывая толстые мазки зеленой краски, которые покрывали полосу синего цвета. Всякий раз, когда кто-нибудь приближался, он наклонял голову в их сторону и бросал на них взгляд. Поскольку на днях именно он был тем, кто бросился в погоню, есть шанс, что Максен узнает его, так что главной задачей в сегодняшних поисках было оставаться инкогнито. – Интересуетесь искусством, детектив? – Аполлон подошел к нему, отвлекая его внимание от большой картины. Как и все остальные, он был одет в черный шелковистый костюм-тройку, который облегал его во всех нужных местах. Он уложил свои волосы так, чтобы они вились надо лбом, и когда он улыбался, свет от ламп, висевших над картиной, перед которой они стояли, ярко отражался в его темно-синих радужках. Он выглядел хорошо, по-настоящему хорошо. Определенно лучше, чем любая из дорогих работ, приколотых к стенам. – Мне нравится, – сказал Шейд, затем откашлялся и снова повернулся к картине. – Но я действительно не понимаю. – А что бы ты хотел узнать? – Аполлон придвинулся ближе, засунув левую руку в карман своих парадных брюк, и уставился на водовороты синего и зеленого цветов перед ними. Он держал бокал с шампанским, внезапно оказавшись так близко к Шейду, что тот буквально услышал, как пузырчатая золотистая жидкость шипит в бокале. – Искусство – это все, что связано с чувствами. Шейд издал горлом ни к чему не обязывающий звук: – Мне этого хватает, спасибо. – Не с чувствами других людей, – уточнил Аполлон. – С твоими собственными. Только твоими. – Что ж, в этом и заключается проблема, – сказал Шейд. – Я почти никогда не понимаю, что чувствую. – Ты пробовал использовать заземление? Заземление – это то, на чем Читты сосредотачивались, когда начинали чувствовать себя подавленными – подобно камню беспокойства. Предположительно, это помогало им отвлечься, чтобы их мозг мог справиться с наплывом эмоций и стабилизироваться. – Со мной это не работает. – Шейд перепробовал многое, но его проблема была серьезнее, чем небольшая перевозбужденность. – А как насчет привязи? Нашел такого? – А у тебя есть? – На онлайн-форумах было несколько человек, с которыми он общался на протяжении многих лет, когда одиночество стало для него невыносимым, и он не мог справиться с ним самостоятельно, но была большая разница между прослушиванием интонации чьего-то голоса и чтением безличных черно-белых букв с экрана с подсветкой. Заземление было предметом, но привязью обычно было живое существо: либо другой человек, либо даже иногда животное. В отличие от заземляющих объектов, когда дело доходило до «привязывания», выбора не было. Это было редко, хотя и возможно, и Шейд на протяжении многих лет общался с несколькими людьми, которые состояли в отношениях такого типа. Иногда между двумя людьми или существами просто что-то щелкало. Вот на что было похоже «привязывание». Это всегда было взаимно, но, как правило, происходило изменение динамики власти, поскольку у одного человека всегда были более сильные способности, чем у другого. За этим стояло огромное научное объяснение, но Шейд на самом деле не утруждал себя его запоминанием. Что-то насчет правильной синхронизации мозговых волн или чего-то в этом роде. Все сводилось к химии, всегда сводилось. Это не означало, что привязанности всегда заканчивались романтическими отношениями, но и не было редкостью. Предположительно, связь была... интенсивной. Это помогало утихомирить натиск посторонних эмоций в теле, обеспечив облегчение от способности к сопереживанию таким же образом, как это делали блокираторы, только без притупления собственных чувств человека. Для среднестатистического Читты это могло быть довольно неплохо. Как будто приходишь домой после напряженного рабочего дня и ныряешь в ванну в тишине и спокойствии. Как правило, они не ненавидели свое происхождение, потому что обладать эмпатическими способностями для них было то же самое, что обонять, видеть или слышать для обычных людей. Это было просто дополнительное ощущение, бонус. Но для Шейда все было по-другому. Поскольку его мозг не мог разобраться в эмоциях, которые он испытывал, или приглушить их должным образом, как это делало большинство других, он подвергался постоянной пытке. Иметь что-то вроде привязи было бы не просто приятно для него. Это было бы как спасительная благодать. Жаль, что это было не то, что он мог выбрать для себя сам. – Нет, я не пользовался заземлением и никогда не встречал никого и ничего, к чему бы я потом привязался. Но с другой стороны, я никогда раньше в этом не нуждался, – сказал Аполлон. – Верно, – Шейд покачал головой, – ты не испытываешь пресыщения. Исследования показали, что если способности Читты были слабыми, то вероятность того, что они установят эту случайную связь с другим человеком, была еще меньше. Считалось, что таким образом природа создает для них баланс, давая им возможность в некотором смысле перестроиться. – Есть и другие причины иметь привязь, – пожал плечами Аполлон, но не сказал, какими могут быть эти другие причины. Вместо этого он указал на картину. – Что ты чувствуешь, когда смотришь на это? – Ты действительно спросил меня об этом? Аполлон усмехнулся: – Я арт-журналист, помнишь? Давай, помоги мне. Дай мне что-нибудь написать, чтобы мой босс не решил, что я и в этом не силен, и я не остался без работы. – Это заставляет меня чувствовать... – Шейд обдумал это. – Раскаяние. Аполлон скорчил такую гримасу, словно это был самый странный ответ, который он только мог дать: – Почему раскаяние? – Не знаю, – ухмыльнулся Шейд. – Может быть, это вообще не мое чувство. Может быть, я подцепил его от кого-то другого. – Единственный человек, с которым ты встретился взглядом за последние пять минут, – это я, – заявил Аполлон, – и я могу заверить тебя, что ни дня в своей жизни не испытывал угрызений совести. – Нет, я не думаю, что кто-то вроде тебя стал бы это делать. – Кто-то вроде меня? – Аполлон приподнял бровь. – Знаешь, – Шейд обвел пальцем в воздухе перед собой, – дружелюбный, чрезмерно симпатичный тип. Скажи мне правду. Ты даже жуков не убиваешь, когда находишь их в своей постели, не так ли? Аполлон фыркнул: – С какими ужасными людьми ты оказывался в постели, детектив? – Это не... – засмеялся Шейд. – Я имел в виду настоящих насекомых. – Похоже, я произвел впечатление. – Аполлон осушил свой бокал, а затем потянулся назад, когда мимо проходил официант с подносом. Он поставил пустой и взял два полных бокала, передав один Шейду. – Спасибо, но я на задании. – Шейд все равно взял бокал, поскольку это помогло бы соблюсти приличия, но не пригубил. – В любом случае у меня это работает не так. Аполлон склонил голову набок, безмолвно прося его пояснить. – Я могу прочитать любого в этой комнате, – Шейд обвел их жестом, – не сходя с места. Это просто сбой срабатывает только при зрительном контакте. Остальная часть приходит вообще без подсказок. Я могу приглушить это. Убедиться, что я не чувствую все так сильно. Но это всегда здесь, скребется по поверхности моего сознания. Единственной переменой, произошедшей с другим мужчиной, было то, что его глаза слегка потемнели. – Неудивительно, что ты так часто испытываешь перенасыщение. Как тебе вообще удается оставаться работоспособным? – Задаю себе этот вопрос каждый день. – И? – Я полагаю, другого выхода просто нет? – Шейд пожал плечами. – Что еще я могу сделать? Сдаться и умереть? Нет, спасибо. – Итак, ты испытываешь постоянную физическую и эмоциональную боль, – сказал Аполлон, – но ты не хочешь, чтобы смерть была лекарством. Интересно. Другие уже сдались бы и покончили со всем этим. – Большинство из нас похожи на тебя, – заметил Шейд, стараясь поддерживать позитивный тон разговора. – Способны блокировать это или хотя бы избегать чрезмерной стимуляции. Просто со мной что-то не так, вот и все. Я – исключение. – Я открою тебе секрет, детектив. – Аполлон придвинулся ближе, приблизив свой рот так близко, что его губы почти коснулись изгиба левого уха. – Никто не похож на меня. Я единственный в своем роде. Шейд ничего не мог с собой поделать, он вздрогнул и, чтобы скрыть волну смущения, которую он испытал от такой реакции, сказал: – Кому-то не хватает скромности. – Что такое? – рассмеялся Аполлон. – Ты ведь сможешь с этим справиться? – Я слежу за ним, – раздался голос Дарио в наушнике Шейда, прервав их разговор. – Есть кто в дальней комнате слева? Он только что вошел туда. – Я, – сказал Шейд, постукивая по-своему мультислейту, чтобы отправить ответ, и поворачиваясь, чтобы проверить вход. Галерея была разделена на несколько секций, в каждой из которых были представлены работы разных художников, и Шейд остался на том же месте. Там было много людей, но пространство было широким, и все были заняты разглядыванием картин, развешанных по стенам, так что было легко не попадаться на глаза другим людям, пока он искал Максена. – Извини, – сказал он Аполлону, продолжая искать. – Не обращай на меня внимания, детектив. Я вполне могу стоять в стороне и наблюдать. Он бы ответил на эти странные слова, но затем заметил знакомую темную копну волос и двинулся вслед за мужчиной, пробиравшимся через галерею. Максен был стройным, высоким и одет в костюм, хотя и не такой модный, как у большинства присутствующих. Очевидно, он не мог надеть бейсболку, поэтому было легко разглядеть его лицо и опознать. Он не обращал внимания на произведения искусства, но, казалось, кого-то искал, поджав губы и слегка нахмурив брови. Шейд был всего в нескольких футах от него, собираясь отвести мужчину в сторону, чтобы сказать ему, что его разыскивают для допроса, когда Максен обернулся, чтобы посмотреть через плечо, и увидел его. Максену потребовалась всего секунда, чтобы осознать происходящее, а затем он бросился прочь, оттолкнув женщину с дороги, вместо того чтобы обойти ее. Она сильно ударилась при падении, и люди вскрикнули от удивления. Шейд выругался: – Он пытается сбежать! Игнорируя все внимание, которое теперь было приковано к нему, Шейд помчался вдогонку, полный решимости не потерять его на этот раз, как тогда в мэрии. По крайней мере, здесь помещения были шире, что пошло ему на пользу, так как было намного легче держать собеседника в поле зрения, даже когда люди толпились тут и там. – Направляюсь в заднюю часть галереи, – сказал он команде на случай, если кто-то из них уже был там, чтобы они могли помочь отрезать Максена. Он ускорил шаг, несколько раз чуть не поскользнувшись в своих парадных туфлях на полированном мраморном полу. Потом чуть не врезался в статую безрукой женщины, в последнюю секунду вывернувшись, чтобы избежать этой катастрофы. – Подожди, – раздался голос Гейла по связи. – Налево или направо? – Право. Нет. – Шейд заметил, как Максен внезапно сменил направление. – Налево! – Черт! Шейд, не... Предупреждение пришло слишком поздно, так как он уже был у входа в другое помещение. Он повернулся и побежал вслед за Максеном, остановившись в центре толпы. Это помещение было намного меньше, чем любая другая секция, и, вместо того чтобы смотреть на стены, каждый находившийся внутри человек не сводил глаз с дверного проема. Они были набиты там, как сардины в банке, так что по меньшей мере три дюжины глаз одновременно уставились на Шейда, и, прежде чем он смог сдержаться, он соединился с ними один за другим. Сбои наступали быстро, словно вспышки, которые приводили его в замешательство и заставляли отступать на целый шаг. Его дыхание участилось, тяжелое и густое ощущение страха окутало его, как теплое одеяло в разгар знойного лета, проведенного в пустыне. Там были и нотки удивления, и беспокойства – за него, понял он, – но дискомфорт был всепоглощающей эмоцией. Он довольно быстро перешел к худшей стадии. У него перехватило дыхание, пока мозг пытался осмыслить то, что происходило с его телом, и разобраться во всей информации извне. Он задыхался, пытаясь вдохнуть кислород, но только барахтался. Его лицо, без сомнения, покраснело, и он схватился за горло, как будто это каким-то образом могло помочь. Он задохнется в этой комнате в окружении незнакомых людей. Меньше чем через минуту он совсем забыл о Максене и даже о том, что тот здесь делал. Он схватился за череп, когда его пронзила невыносимая боль. Это было очень похоже на то, что он представлял себе при ударе молнии, и это действительно поставило его на колени. Однако, как раз перед тем, как он собирался упасть, сильные руки обхватили его, поймав и крепко прижав к телу. Он моргнул, пытаясь разглядеть, кто это был, но вместо этого встретился взглядом с одним из зрителей, зашипев, он крепко зажмурил глаза. – Держись, детектив. – Этот голос, сочный и медовый, пролился на него, как бальзам, когда его наполовину вынесли из комнаты. – Я держу тебя. Держись. Чудесным образом он смог сделать вдох, затем еще один, вцепившись в руку Аполлона, безмолвно умоляя его заговорить снова. Что-то в его голосе помогло, и, хотя он не понимал почему, Шейд был не в том положении, чтобы отрицать это. – Что за хрень?! – воскликнул Аксель где-то слева. Однако Шейд не собирался смотреть. – Я пытался остановить его, – сказал Гейл. – Я отведу его в тихое место, – сказал им Аполлон. – Спасибо, парень, – сказал Дарио. – Шейд, не волнуйся об этом. У нас все получилось. Он слишком сильно сжал челюсти, чтобы даже попытаться что-то ответить; в следующее мгновение его рука поднялась и легла на плечо Аполлона, и его увели подальше от болтовни и шума. Все время он держал глаза закрытыми, пока не услышал звон и не почувствовал легкое давление, указывающее на то, что он находится внутри лифта. Он моргнул, застонав от боли в черепе, но по крайней мере был рад тому, что они остались вдвоем. Цифры на панели росли, и он нахмурился, глядя на них и пытаясь сквозь боль разобраться в происходящем. – Крыша, – сказал Аполлон, как будто мог прочитать мысли Шейда. – Почти добрались. – Продолжай, – Шейд сделал еще один вдох, – говорить. Аполлон склонил голову набок: – Это помогает? – Лифт остановился, и он потянул Шейда к выходу. – Пойдем наружу. Дождь лил как из ведра, барабаня по крыше. Темные тучи заволокли небо, закрывая большую часть света; видеть дорогу помогали только прожектора установленные сбоку здания. Вдоль стены у входа на крышу тянулся каменный навес, и Аполлон отвел их по меньшей мере на десять футов от двери, а затем прислонил Шейда спиной к прохладному камню. Ветер хлестал вокруг них, и часть дождя относило в их сторону, но в основном им удавалось избегать ливня. – Дыши. – Аполлон был рядом, тепло его тела и ладонь, которую он держал на плече Шейда, были ощутимым присутствием среди хаоса бушующей вокруг них бури. – Позволь дождю очистить твой разум. Шейд никогда раньше не делал ничего подобного, но повиновался и закрыл глаза, пытаясь выровнять дыхание. Он прислушался к потоку, отрывистый ритм дождя, казалось, проникал в само его существо. Чем дольше он там стоял, тем отчетливее ощущал это. Его разбушевавшийся разум начал отсеивать шум, с которым он столкнулся внизу, вспышки беспокойства постепенно отступали, и ему становилось все легче и легче. Тяжесть в его груди исчезла, и он сделал глубокий вдох, когда его измотанные нервы пришли в норму. Он понятия не имел, сколько прошло времени, как долго они вдвоем просто стояли там, слегка забрызганные дождем; но в конце концов спина Шейда выпрямилась и звук, сорвавшийся с его губ, был звуком чистого и тотального облегчения. Ему никогда раньше не удавалось избавиться от такого насыщения. Никогда. В прошлом, если становилось так же плохо, он просто терял сознание и приходил в себя через несколько часов уже в больнице рядом с Гейлом. От лекарств, которые ему давали врачи, чтобы стабилизировать его состояние, у него всегда пересыхало в горле, а разум был словно набит ватой. Сейчас все было по-другому. Он чувствовал себя настоящим впервые за долгое время. Его мысли и эмоции ясны и осязаемы. И его. Только его. – Ты выглядел так, словно задыхался, – сказал Аполлон мягко и напряженно, достаточно тихо, чтобы слова были почти заглушены бурей. – Да. – Голос Шейда звучал так, словно он проглотил наждачную бумагу, а затем снова ее раскрошил. – Иногда такое случается. Такое чувство, будто чьи-то руки обхватывают меня за шею. Он поднял одну руку, положил ее на шею, чтобы подчеркнуть сказанное, и невесело рассмеялся. Репортер немного помолчал, а затем спросил: – Ты чувствуешь себя лучше? – Это еще мягко сказано. – Ему хотелось пуститься в пространные объяснения о том, что он почти уверен, что никогда в жизни не чувствовал себя таким сосредоточенным, но горло все еще болело от постоянного удушья, и ему не хотелось испытывать судьбу и ставить себя в неловкое положение. Его кожа остыла, тонкий слой пота теперь вызывал у него озноб, но в хорошем смысле этого слова. Он чувствовал себя странно, но это напомнило ему, что он жив и предоставлен сам себе. И он не мог насытиться этим. Вслепую он протянул руку и улыбнулся, почувствовав, как вода стекает по кончикам его пальцев. – Холодно, – пробормотал он, довольный. – Обычно я ненавижу холод. Когда он замерзал, его разуму, как правило, было трудно справиться даже с простыми вещами. Поскольку он и так уже терял контроль над собой, когда испытывал сбой или чувствовал эмоции других людей, то старался избегать вещей, которые могли ухудшить его состояние. Избежать холода было намного проще, чем держаться подальше ото всех без исключения. – Можно я тебя поцелую? Глаза Шейда распахнулись, и он замер, уверенный, что ослышался. Аполлон был менее чем в футе от него и внимательно наблюдал за ним с загадочным выражением на его обычно открытом и дружелюбном лице. – Что? – спросил Шейд, когда Аполлон не повторил свой вопрос, но репортер, должно быть, истолковал это как отказ, потому что сделал демонстративный шаг назад, подальше от него. Недолго думая, Шейд схватил его за запястье и притянул обратно. – Нет, я не это имел в виду. – Шейд рассмеялся, по-настоящему, а не из-за смущения или неловкости. Черт, он, должно быть, действительно чувствовал себя очень хорошо. Он даже не мог вспомнить, когда в последний раз находил что-то по-настоящему забавным. – Просто забавно, что ты спрашиваешь, вот и все. – Почему это так забавно? – Аполлон не поддержал его веселья. На его лице по-прежнему застыло то загадочное выражение. Однако он придвинулся ближе, упершись ладонями в стену по обе стороны от головы Шейда. – Ты – загадка, детектив. Всегда удивляешь меня. Признаюсь, я немного очарован тобой. Шейд недоверчиво хмыкнул: – Тебе необязательно осыпать меня комплиментами только ради поцелуя. Аполлон наклонил голову, по-видимому, тоже найдя в этом что-то интересное: – Большинство предпочитает, чтобы я был милым и дружелюбным. – Я бы предпочел принимать людей такими, какие они есть на самом деле. – Вот так ты в конечном итоге останешься без нижнего белья. – Я сказал, что приму их, – поправил Шейд. – Я не говорил, что останусь. Уголок рта Аполлона дернулся вверх, но это отличалось от любой другой улыбки, которую он дарил раньше. Почти незаметная, ускользающая от посторонних глаз. – Видишь ли, тогда в этом-то и проблема. Я хочу, чтобы ты остался. Шейд открыл рот, но Аполлон не дал ему вымолвить ни слова, прежде чем накрыл его губы своими и поцеловал так, словно наступил конец света.