Фаворит

День выдался нагруженным. Во время пути из Шинагавы с пересадкой на станциях в Йокогаму он попал под здоровый ливень и простоял около часа под ветром, чтобы дождаться экспресса и попасть вновь домой. Чуя перешагивает порог с облегчённым вздохом, потому что дошёл до дома. Первое, что он всегда замечает — включенный свет на кухне, после слышит в гостиной работающий телевизор с какой-нибудь передачей или программой, а после видит и саму Сакураги, которая постоянно идёт торопливо, чтобы понять, кто пришёл, хотя ей догадываться из раза в раз не нужно. На этот раз Накахара не додумался прихватить зонт, потому что не глянул на прогноз, поэтому кое-где успел промокнуть и даже озябнуть. — Чуя-кун, ты что, попал под ливень? — в голосе женщины есть своё скребущееся беспокойство, и она подходит ближе, чтобы оглядеть парня с головы до ног. — Так уж получилось… — вежливо отмахивается Чуя, давая своим видом знать, что это для него сущий пустяк. — Как мама? — Всё хорошо. Проблем не было, лекарства по списку мы приняли, — отчёт услышан — и Чуя совершенно спокоен. Он кланяется с благодарностью Сакураги и еле проходит дальше, постепенно коряво раздеваясь, потому что сил особо-то у него не осталось. Проходя дальше, Накахара чуть выглядывает из-за дверного косяка, чтобы поглядеть на мать, которая выглядела уже бодрее и теплее на оттенок кожи. И когда женщина ощущает присутствие, она поворачивает голову в сторону проёма, чтобы взглянуть на мокрые волосы и тёмно-васильковые глаза. — Ты пришёл… Как прошёл день? — её улыбка всё ещё такая светлая и родная, что Чуя, будучи охолодевшим на улице, ощущает, как мгновенно тает. И Чуя пусть хоть и вялый, выжатый, но идёт к маме, как к последнему лучу надежды, который может его приласкать и утешить своим благоухающим светом. — Думаю, уже лучше. Постепенно вливаюсь в работу с другими товарищами по команде. — но, естественно, Чуя умалчивает о некоторых трудностях, чтобы не нагружать её лишним. Сзади раздаётся тихий хлопок входной двери. Ушла. Чуя не торопится садиться, потому что он промок, но было такое ощущение, что если бы он и сел с мокрой одеждой на их тёплый и мягкий диван, то мать бы ничуть не обратила на это внимания, продолжая по-особенному, что свойственно только матерям, улыбаться при виде своего ребёнка. — Да? Хотелось бы поглядеть на тебя снова, — Химеко всё также смотрит на него невинно, так удивительно нежно, что Чуе невозможно оставаться на ногах — он опускается вниз на колени, располагаясь на мягком ковру, а локти ставя аккуратно лишь на край дивана. Внутри себя он чувствует вновь укол. Больной, распространяющийся мгновенной вспышкой по его грудной клетке. — Да, мне бы тоже хотелось… Эта фраза звучит чуть тише, до странности неуверенная, будто бы говорит это с апатичностью. На самом деле Чуя толком и не знает, как нужно выразить поддержку, но он, блять, пытается. Он бы действительно хотел видеть её на трибунах, и вновь бьёт под дых мысль, что это будет без Мивы. Чуя скрепляет руки, накрывая кулак охолодевшей ладонью. Его чуть потрясывает, и ему недопустимо это делать, потому что он рядом с ней. Перестань. Держи себя в руках. Но ему действительно хочется уткнуться в её бок, как сестра на фотографии, и остаться так надолго, возможно на вечность, но, в первую очередь, — ей необходим отдых. Накахара совестлив — он не может впиться объятиями в свою мать при порыве каких-то хрупких воспоминаний и мимолётных осознаний. Переводи тему. Не молчи. — Э-э… — его взгляд опускается вниз, на свои руки, а после опять поднимается — также неуверенно. — А как твой день прошёл? Как ты провела время? — Я?.. Ничего не изменилось: завтрак с перепелиными яйцами, ампулы, медикаменты, прогулка, сончас, вязание… Порой ощущаешь себя, как птица в клетке, но я всё же слепо надеюсь, что это лишь временно. Однако, если судьба готовит мне верную смерть, то мне придётся только принять её… Этот противный внезапный ком встаёт у него в горле, и пусть хоть это из её уст звучало спокойно, но было слышимо смиренное отчаяние женщины, когда она мало что уже может из-за рака, и ей только остаётся принимать то, что она имеет. Она понимает, что средств не особо-то много, чтобы спасти ей жизнь, и уже который кредит им брать тоже не выгодно. Чуе иногда кажется, что они ещё глубже уходят в топкое болото. — Прости, — она отводит взгляд, а её улыбка чуть меркнет, понимая, что снова она заставила сына чувствовать. — Если я так… всё это резко высказала… Не подумала… — Всё нормально, — рыжий лишь отнекивается, опуская голову и почесывая затылок лишь для вида, ибо знает, что прямо сейчас слёзы сорвутся с его век. — Я могу тебя понять, и… это тяжело… Но я бы не хотел, чтобы ты продолжала думать так… — Я знаю, что ты стараешься, Чуя… — Химеко тихо сглатывает. — Ты бы знал, как я горжусь тобой, и мне бы не хотелось, чтобы ты брал на себя так много обязательств… Каждая её фраза бьёт Накахару всё больнее с каждым разом — хуже, чем когда тебя жестоко пиздят на ринге, и он действительно на грани того, чтобы расплакаться навзрыд. Сама мысль о том, что мама гордится им, убивает. Можно назвать это банальщиной, но вряд ли она таковая и есть, когда твоя мать на грани. Надежда такая маленькая, до безумия хрупкая, и её слова — единственный луч, который прорезается сквозь грозовые облака. Чуя просто не может не брать на себя столько обязательств, потому что он делает всё ради их семьи, ради близкого человека. — Чуя… — она делает паузу, будто бы обдумывая. — Давай обнимемся?.. Да, одни давно не обнимались. Но ему стыдливо поднять свои усталые глаза и выдать ей свою уязвимость, потому что Накахара бы не хотел, чтобы мать лишний раз беспокоилась и утешала его, стирая с щёк слёзы. И в то же время другая сторона Чуи мечтает о простой отдушине, но он не может себе этого позволить чисто из-за своей совести. Он тянется к ней так разбито и медленно, его руки обхватываются вокруг её нагретой и мягкой талии, и шлюз, затмевающий взор, мгновенно падает, заставляя холодные щёки обмокнуть. Хотя, он этого желал. Её бок тёплый, в нос бьёт запах порошка на ткани, и Чуя смиренно и глубоко выдыхает, ощущая, как вниз падают его плечи, но не его громадный груз. Накахара чувствует её теплоту каждой фиброй души, и сам закрывает глаза только тогда, когда ощущает женскую ладонь на слегка высохшей макушке. Мать чувствует его горячее дыхание и еле слышимый всхлип в бок, и знает, как ему сейчас тяжело из-за неё. И, может, она не должна была так говорить. Может быть, её адские мучения несравнимы с тем, как старается для неё сын, потому всё, что она может делать — это лишь жалко принимать. Наверное, единственное, что мать может дать своему сыну — это родительское тепло. И она обнимает его крепче, так, как может, нагибаясь к его растрёпанной макушке.

***

Утро выдалось для него необычайно тяжело — он чувствовал ломоту в теле и странную тяжесть, что нависла над ним. Голова будто бы вздулась, совершенно не хотела работать, а глаза плыли, но нужно было спускаться вниз по лестнице, еле как маневрируя на ступенях и балансируя, чтобы не рухнуть случайно вниз. Нос успел раскраснеться, ему неудобно шмыгать каждый раз или растирать желобок от соплей, и это так раздражает. Сентябрь в Йокогаме не такой уж и холодный, но его сезон дождей вполне, и, видимо, не предприняв какие-то меры по укреплению иммунитета, Чуя злосчастно заболел. Мать всё ещё спит. Дома вновь мертвенно тихо. Время почти доходит до пяти утра. Чуя, пусть хоть дома и достаточно тепло, зябнет и покрывается с судорожным вдохом через рот мурашками. Еле как шмыгнув через одну ноздрю, он берёт аптечку сверху, долго роется, пока чайник медленно закипает, нарушая тишину. Накахара делает вдох и запрокидывает голову, чтобы прочистить себе нос спреем, но тот, вместо того, чтобы сразу помочь, оставляет противный и горький след в слизистой, из-за чего Чуя корчит лицо и жмурится. Пока вода набирает градус, Чуя скатывается по поверхности гарнитура вниз, настраивая электронный градусник, после чего закидывает его подмышку, вздрагивая от маленькой холодной вспышки. Тело Чуи такое вялое, но в то же время безумно ко всему чувствительное, и он начинает думать, как будет вести себя на тренировке, если, например, упадёт при каком-нибудь элементе. Он глубоко шмыгает, ощущая, как текучие сопли раздражающе выбираются к впалому желобку. Блять, что же он ему скажет? Ну не виноват же он в том, что час ждал рейс под ветром. И Чуя тоже не виноват в том, что начался ливень. Но погоду можно было посмотреть, а это значит, что можно было взять и зонт. Ему нужно работать, а не просиживать дома, когда на кону чья-то жизнь и то, куда он вкладывал свою жизнь и время. Градусник подаёт сигнал. — Ну блять… — сипит рыжий, глядя на 37,8. — Твою ж… Нет, Чуя не станет звонить Дазаю. Он не будет сидеть дома, потому что заболел из-за сложившихся обстоятельств, которые, к сожалению, не были повёрнуты в его сторону, а уедет в Синдзюку и пойдёт работать. Поднявшись с недовольным стоном, Накахара наливает себе кофе, чтобы его организм смог хоть как-то проясниться, но тем самым он блядски налегает на своё сердце. Даже если тренер недовольно посмотрит на него и отругает за его приход больным на Ёёги, то ему будет до пизды, потому что Чуя пришёл сюда за золотом, а не быть нюней на льду, которая будет жаловаться всем и вся на то, как у него головка болит. Чуе приходится красть что-то из аптечки с собой на тренировку, потому что ему казалось, что двенадцать часов без лекарств ему не хватит, но кто сказал, что этот парень собирается сдаваться так просто. Чуя делает пару глотков кофе с паузами и устало выдыхает, но, собрав волю в кулак, ползёт по ступеням на четвереньках, как почти что убитый партизан, и умело достигает своей цели. Ходит в один угол, затем в другой, собирая всё необходимое в сумку, и тут внизу раздаётся тихий грохот входной двери, что означает появление Сакураги. Чуя, уже одетый, еле как спускается с тяжелой сумкой на своей заднице по ступенькам, опираясь рукой о стену. Женщина глядит на него, снимая куртку у порога, в полном недоумении. — Чуя-кун?.. — Здравствуйте, всё нормально… И он успешно, хотя не без страданий, спускается вниз, встаёт на ноги, делает пару мелких глотков кофе и выливает всё оставшееся в раковину. Она всё ещё не сводит глаз с парня и немо раскрывает рот, пытаясь о чём-нибудь расспросить, но вполне ожидает ворчащую реакцию и в итоге беспокойно отходит от входной двери, позволяя Накахаре одеться и выйти из дома. Пусть хоть он не её сын, но Сакураги тоже беспокоится о его здоровье и благополучии, потому что по её мнению, Чуя действительно заслуживает многого. Лицо Накахары чуть раскраснелось и больше не такое погано-бледное, как вчера. Утром стоит лёгкий мороз, но он всё равно пробирает его до костей. Кофе мало что дало в отношении утоления голода, но Чуя приберёг некоторые маленькие заначки в виде конфет, хотя, наверное, это тоже мало чем поможет. Ничего не изменилось: сначала на Одорико, прибытие в Сибую, пересадка на станции Огавамати, приезд Синдзюку и наконец конечная станция — Шинагава. Чуя всё ещё рассеян и вял, но добирается в сроки до Ёёги и уходит сразу же в раздевалку, чтобы спокойно отправиться в зал на балетную разминку. Но в помещении находилось несколько фигуристов из средней группы, и в том числе Юшио, который с предельной радостью хохотал вместе с ними от какой-то шутки или истории — непонятно. Чуя на них и ухом не ведёт. У Накахары всё перед глазами чуть ли не плывёт, но он держится на ногах и снимает верхнюю одежду. — Эй, Чуя, — твою ж мать, тебя ещё не хватало. — У тебя там всё нормально? Акахибаки отвлекается от других, говоря это с такой насмешкой, что если бы у Чуи были действительно силы на него, то он бы прописал чего-нибудь по его великодушному и прекрасному лицу. Нет, Чуя, мы здесь соблюдаем манеры. Ты же не хочешь проблем здесь? Терпи. — Съеби, а. Сделай одолжение. Чуя хватает пару вещей сразу с коньками и удаляется из раздевалки, даже не глядя на лицо Юшио — ему на него всё равно, и если сейчас эта паторочная хвастливая амёба что-то будет восклицать за его спиной, то он не будет даже слушать. Но недооценивать Юшио как своего соперника он не будет — это низко. В любом случае, у него всё равно имеется что-то такое в катании, чего нет у Накахары. Чуя приходит в балетный зал как раз под начало разминки, когда были в сборе почти все, кроме некоторых, которые остались переодеваться. Вытирает нос от натёкших соплей и скрипуче, медленно, падает на пол, ощущая по всему телу растёкшуюся усталость. Он вытягивается в спине, стараясь получить хоть какую-то бодрость, которая поможет ему нормально поработать. Но, увы. Например, Накахара недостаточно мог выполнить гран-плие, из-за чего получал замечания от шатена — это получение чего-то вроде толчка — который с помощью своей ладони направлял его вниз, пока неспешно диктовал под фортепиано. Батман получался недоделанным, от чего Чуя тоже иногда получал замечания, которые ещё больше раздражали его — Накахара просто не мог сделать нужное, когда его тело было неэластичным и деревянным. Все балетные элементы получались вялыми — либо недоделанными, либо сделанные с небольшой заминкой. И наверное, Накахара понимал, что Дазай всё давно уже прекрасно осознал, заметил его красные ноздри и текущие сопли, наверняка ещё постоянные шмыги и усталые глаза, но было ощущение, что Осаму всё это нарочно игнорировал. Это было странно, ведь он должен был уже давно сделать громадное замечание по поводу его состояния, но этого не происходило. Ведь больной вид парня — на лицо. Гимнастика — та же самая история. На отдыхе легкий перекус, чтобы хотя бы было что-нибудь в желудке, и спрей в нос. Затем выход на лёд, и какое было, мать его, чудо, что Накахара чуть не грохнулся головой об лёд, когда выполнял тулуп — он успел сманеврировать на ребре, и пусть хоть с недочётом, но выполнить элемент. И, конечно, такая лёгкая догадка Чуи естественно подтвердилась. Уже почти в девять вечера, Чуя, почти что выжатый, остался один в помещении и уже хотел было покинуть стадион, но от неожиданности подскочил на повороте, видя перед собой тренера — всего в ожидании. Сердце ушло в пятки, мгновенно выступил колкий пот, а рыжий сделал лишь шмыг, глядя на Дазая. — Меня вот что интересует… — хотя он говорит негромко, тихое эхо раздаётся на все трибуны. — Зачем ты пришёл сюда больным? — А вы не могли спросить меня об этом тогда, когда мы были на балетной разминке? — Чуя говорит тоже тихо, но с усталой хрипотцой, глядя ему в глаза. — Ожидал, когда ты сломаешься. И, к моему удивлению, ты выдержал всю тренировку… — но вдруг Осаму начинает повышать голос. — Но ты чуть не угробился вниз бошкой об лёд, чтобы получить сотрясение или ещё что-нибудь. Мне что, нельзя написать или предупредить? Его голос раздирает эхом внутренность стадиона. И Накахара, кажется, взрывается. — А я что, должен сидеть и протухать дома при болезни, когда я работаю на золото и призовой?! — Чуя выжимает повышенный тон из себя как может, но это так сверлит по его вискам, что ему приходиться немного зажмуриться. — Горячка совсем уже съела? Ты совсем себя сломать хочешь?! Или убить?! — Я буду пахать до своего конца, если мне будет, блять, надо! — и фигурист перекрикивает его, глядя яростно-усталыми глазами. Он делает один резкий вдох, чтобы снова начать говорить. — Я пришёл сюда работать… Я здесь за золотом, и я работаю. Внутри Дазай действительно поражён такой силой воли, хотя он видит перед собой выжатый лимон, но Чуя всё равно хочет продолжать бороться, потому что у него, видимо, есть что-то такое… ради чего Накахара готов сделать немыслимое. Видимо, даже если Осаму запретит ему приходить, сопливый фигурист припрётся на следующий день в зал и будет вновь качать права, и шатен даже предполагает, что без криков он не обойдётся. Одновременно, Дазаю нравится его настрой — Чуя настроен бить копытами, но в то же время он наровит заработать выгорание. Спорт при болезни — шутка плохая, и Накахара должен позволить себе хоть чуточку отдохнуть и прийти в стабильность, чтобы снова начать работу. — Ладно, ты ж не уймёшься, поэтому у меня для тебя уговор — ты занимаешься только балетом, удочкой, круговыми и гимнастикой до того момента, пока тебе не полегчает, ясно? Но всего в меру. — А лёд? — Этого мне ещё не хватало. Даже не думай — мне на льду раскисшее молоко не нужно. Дазай томно вздыхает и ведёт рыжего к выходу толчками. — Садись в машину. — Чего?.. — Ну ты снова на меня как на наркобарона смотришь. Садись в машину. Увезу тебя в Канагаву. И, в целом, это было лучшим вариантом, чем ждать экспресс на холоде и ехать около часа домой с пересадками. Пусть хоть Чуе было и неловко находиться в машине тренера с персональным водителем, который отличался своей сединой, но в какой-то мере ему было даже, наверное, приятно, что о нём проявляют такую заботу. И всю дорогу они не смотрели на друг друга, не пересекались даже короткими взглядами, хотя находились по разные стороны заднего просторного сидения. Он бы сказал, это ново и странно — выходить на такие взаимоотношения с ним. Или Осаму просто делает ему уступок по состоянию здоровья. Чуя не знает. И, как Дазай обещал, все последующие тренировки, изо дня в день, пока рыжему заметно не полегчало, были в меру. Прошла неделя, чтобы восстановиться и прийти в норму. И сам Накахара начал кое-что замечать. Любимец и похититель сердец у девчонок явно затих, больше не активизируется и мало болтает с другими, но зато этого добра с лихвой достаётся Судзуке, которая уже совершенно не знает, куда бежать от светского клопа — хоть куда глаза глядят, лишь бы отстал. Каждый раз — неважно где — он пытается к ней подойти и сладко пококетничать, но Яба лишь уходит молча, стараясь даже не поднимать на него взор. На другом занятии, на гимнастике, когда Накахара успел отработать всё вместе с Судзукой, вновь эта надоедливая туча нагрянула сюда, чтобы сверлить мозги и смеяться, будто приставать к девушке и не давать ей покоя — абсолютная шутка. И вот оно начинается… — Эй, Судзука-чан… Яба сразу же отсаживается подальше, но Юшио вновь подсаживается ближе, что она вынуждена отсесть на другое место — по левую сторону Чуи. И Юшио опять пытается, но у Чуи просто лопается терпение. Он встаёт ровным счётом тогда, когда наглец решает пересесть на ту же сторону, что и Яба. Накахара осуждающе прожигает в нём дырку, долго — не сводя взор и глядя вверх на его недоумевающее лицо. — Отстань от неё, — рыжий говорит тихо и неспешно, разжёвывая для Акахибаки. — Тебе какое дело? — Я сказал: отстань от неё. Гляди, ещё и в туалет к ней заберёшься. Лишь бы своим языком попиздеть. Ребячливое лицо сменяется на удивлённое недовольство — будто у него отобрали новую игрушку и запросто забирают что-то из-под носа. Это контрольный выстрел, чтобы произвести на него неизгладимое злое впечатление, которое, можно было сказать, почти полностью сложилось о Накахаре за весь рабочий сентябрь. Юшио первый отводит взгляд, и было отчётливо видно его нахмуренную переносицу, выражающую явное негодование — и сдаётся. Нахальный дракон свержен, принцесса наконец-то спасена, а принц оборачивается к девушке, которая смотрит то на уходящего Акахибаки, то на Накахару. — Спасибо… — Всё нормально… И, если он уж слишком тебя… — рыжий подбирает слово. — доканает, то обращайся. Я постараюсь помочь всем, чем смогу. Если до его тупого мозга не дойдёт, придётся доложить Дазай-сану. Но он всё равно ощущал какой-то тревожный комок внутри себя, который оставил странное и горькое послевкусие. Идиот.

***

До последней минуты тренировки Чую потрясывало от некоторого адреналина после того разговора, что был в спортивном зале, когда отстаивал нарушенное личное пространство девушки. Он снимает свою вспотевшую футболку ровно в тот момент, когда в раздевалку врывается Юшио, переводя взгляд со всех парней на рыжый затылок. И Чуя чувствует его взгляд — подавленная агрессия всплывает наружу и отчётливо запечатлевается в его серо-зелёных глазах, будто для него он — целая заноза в заднице. — Накахара, ты что, думаешь, что ты особенный? Вот это заявление. Он оборачивается к нему. — С чего такие выводы? — Какого хрена ты встаёшь у меня на пути? — он рявкает, и тем самым все обращают на обоих внимание. Царит такая напряжённая тишина, что Чуя ощущает, как его живот начинает сводить от некого волнения — кишки скручиваются. Адреналин начинает вновь медленно вскипать в его венах. И что бы с ним не случилось — он всё равно даст отпор. — Сколько бы ты не подходил к Судзуке, чтобы с ней почесать языком, она уходит от тебя. Не задавался ли ты вопросом в своей тупой башке, что она не хочет с тобой общаться? — Че? — Юшио говорит это резко, с большей злостью — и вот она, хмурая переносица, тут же и его испепеляющие глаза, и твёрдо сомкнутые губы. Он делает шаг к нему, вставая к Накахаре ближе, но тот непоколебимо стоит на месте. И тут же сзади Чуи раздалось тихое «эй» с явным намерением вмешаться и остановить всё это, но он перебивает: — Хуй через плечо. Ничего больше не умеешь, как пиздеть с девчонками из средней группы, — тихо рявкает Чуя в ответ. — Я не понимаю, ты че, ревнуешь к Судзуке? Или также хочешь? — Судзука меня не интересует. В отличие от тебя, я сюда работать пришёл, а не постоянно пиздеть. Всё, что я вижу, это как ты петляешь по сторонам, лишь бы поржать и чем-нибудь похвастаться– По Чуиной щеке приходит удар. Кулаком. Блять. Твою же ж мать. Накахару круто заносит назад и пара человек его ловят, не давая грохнуться вниз. Больная вспышка расцветает на его щеке, и он дрожаще притрагивается к своей скуле, ощущая онемевший участок кожи охолодевшими кончиками пальцев. И это действительно равносильно тому, чтобы показать красное полотно здоровенному быку. Он рвётся к нему и ударяет в живот напряжёнными костяшками, заставляя его нагнуться вниз для большей отдачи. Возгласов становится больше, и некоторые выбегают, чтобы поднять шумиху в коридоре, что означает то, что, возможно, Дазай всё это услышит и в спешке придёт сюда, чтобы лицезреть происходящий ужас, но ему плевать. Плевал он на коллектив. Чуя не начинал эту драку. По носу Чуи проходится удар. И это чертовски больно, но с огромной терпимостью он продолжает наносить ему удары, пусть хоть они и мечутся из стороны в сторону. Он чувствует, как кровь стекает быстрой каплей вниз. Юшио получает ответный удар по щеке. Чую пытаются остановить и рассоединить с агрессором, когда со второй стороны пытаются оторвать агрессора от потерпевшего. — Стоять! Накахара смиренно опустил голову и позволил им оттащить себя от Акахибаки. Лицо Чуи помято и измазано кровью из носа по всему желобку и губам, и в принципе то же самое можно сказать и про Юшио, у которого наверняка будет сильная гематома на щеке. Всё-таки те подняли шум. Чуя даже слышит за спиной тихие возгласы девочек, которые явно были осведомлены криками. — Оба живо в тренерскую. Бегом.