Цветы распускаются после дождя

Хисока

В начале двенадцатого вечера дверь в домашний кабинет Иллуми распахнулась неожиданно и резко, как раз в тот момент, когда он направлялся к выходу. Перед ним возник человек, которого не то чтобы совсем нельзя было здесь встретить, но явно не предполагалось застать этим суетным вечером. Пока Сильва с Хисокой в непринужденной обстановке решали деловые вопросы, Иллуми по всем доступным каналам связи получал актуальную информацию о состоянии дел конторы, обсуждаемой за темными шторами. И вот, собрав воедино все доступные данные и не выявив в них сходу ничего отличного от предъявленных ранее фактов, он собирался было отправиться в душевую, как оказался застигнут врасплох. – Какого черта, Иллу?! – прерывая уютную тишину, омрачило предчувствие скорого отдыха громкое ругательство. В следующей миг Хисока материализовался прямо перед лицом Иллуми, одарил его запахам перегара и жестко схватился за ворот его футболки, чтобы, резко развернув, вжать его бедра в комод, а спину пригвоздить к стене. Все случилось быстро. Уставший Иллуми не успел блокировать чужой выпад, и победитель этого импровизированного боя, лишь распалившись вседозволенностью сильнее, наполнил комнату липкой яростью, неудержимым потоком льющейся из его желез. Эта гремучая смесь чувств невидимым потоком феромонов Хисоки надавила Иллуми на грудь, предупреждая о злости и об опасности. И в такой ситуации многие бы, оказавшись на месте Иллуми, благоразумно отступили бы. Действительно, выпивший, не контролирующий эмоции и свирепый альфа на самом деле представлял угрозу, вот только на Иллуми большого эффекта этот показ силы не произвел. Его лицо осталось неизменно спокойным, а вспыхнувшее в душе раздражение и желание поставить безосновательно напавшего на место нашли выход в другом – в ответ, нисколько не гнушаясь демонстрации первобытной иерархии, Иллуми дал волю хищной реакции, и запаленный альфа напротив него, почувствовав запах соперника, оскалился, но хватку ослабил. – А теперь объяснишь, что на тебя нашло? – слишком невозмутимо для прижатого к стенке поинтересовался Иллуми, убирая чужие руки со своих плеч. Конечно, в такой ситуации ожидать какого-то действительно конструктивного диалога было по меньшей мере глупо, однако даже сочащихся гневом слов Иллуми так и не услышал. Видимо, его непоколебимое спокойствие лишь обозлило Хисоку сильнее. Заполненный огненным гневом взгляд прожег дыры в орбитах темных мутных глаз. Хисока предупреждающе зарычал. Его рык вибрацией сотряс воздух, растянулся на несколько секунд и следом, медленно угасая, затих. Образовалась пауза, в которой Хисока сощурился, раздул ноздри и вновь попытался задавить Иллуми силой своих феромонов, но тот, не поведя и бровью, лидерства своего не сдал. Тогда, когда ни один из продемонстрированных актов устрашения не оставил после себя должного впечатления, разъяренный Хисока крепко приложил плечи друга о стену. Затылок Иллуми слышимо стукнулся. Этот звук глухим эхом разнесся в ушах Хисоки, и мгновение спустя инициатор насилия отшатнулся. Постепенно осознавая свои эмоциональные действия, он округлил полные непонимания глаза, на пару шагов отступил и скривился, когда в его нос ударил резкий подавляющий запах чужого феромона – Иллуми не стал проявлять жалость. Зажмурившись, Хисока повалился на кожаный диванчик. Яркий свет кабинетных лампочек пробивался даже через веки, и рыжая голова его закружилась. Мгновение спустя задавило виски, а переполняющие тело еще пару секунд назад ярость и негодование лишь прибавили страдания. Несмотря на явный недовес сил и испытанный ужас от звука удара, в душе его все еще господствовала и гнала к действию злость. Она вилась в груди, точно узелок шипящих змей, затуманивала разум и не давала свободно мыслить. Она хотела вновь вцепиться в глотку Иллуми, когда тот резко оторвал спину от стены. Правда, Хисока успел взять себя под контроль и не среагировать на давящую, сгустившуюся в воздухе чужую мощь. Взамен он до побеления костяшек сжал кулаки. – Не подходи, – эхом отразилось от пола грозное предупреждение. Иллуми на удивление покорно послушался. В образовавшейся тишине возникла пауза, в которой невинный пострадавший растер ладонью ушибленный затылок, а его враждебно настроенный соперник, обуздывая эмоции, принял максимально закрытую позу – закинул ногу на ногу и, облокотившись о подлокотник, подставил под подбородок сжатый кулак. В молчании напряжение, повисшее между ними, чувствовалось буквально кожей, а от концентрации феромонов у любого вошедшего скрутило бы живот. – Что ж, – прерывая минутное перемирие, протянул Иллуми. – Как я вижу, свидание прошло не очень… – Не говори ничего о свидании, – предостерег Хисока, но друг его лишь невозмутимо пожал плечами. – Давай, прикажи мне молчать в моем кабинете, – парировал Иллуми, а уголки его губ подскочили вверх. Конечно, приказать Хисока не осмелился, а потому лишь прикусил указательный палец на подставленной под подбородок руке и оставил на тонкой коже два следа-полукруга. Нервы его шалили. В нетрезвую голову лезли воспоминания, в которых он всякий раз в спорных ситуациях раздражался и срывался, раз за разом наступая на одни и те же грабли. До этого дня ему казалось, что он повзрослел, сумел побороть в себе вспыльчивость, но… черт побери, он всегда реагировал слишком эмоционально, когда дело касалось Гона! – Почему ты не сказал, что у нас с Гоном есть ребенок? – проговорил Хисока. Его взгляд, прикованный к одной точке, сверлил паркетный пол, но даже не видя лица Иллуми, по неизменившемуся тону его голоса легко было предположить, что на нем не дрогнул ни один мускул. – А я знал? – отозвался безразличный голос, и ярость внутри разгоряченного тела вспылила вновь. Подрываясь с места, новоявленный отец сделал резкий выпад и сквозь сцепленные зубы прорычал: – Как, черт побери, ты мог не знать?! Но не успел он договорить, как выставленная вперед рука предостерегающе уперлась ему в грудь, не подпуская ближе. – Я не имею ни малейшего желания вести диалог с эмоционально нестабильным собеседником, – проговорил Иллуми, но вслед за его спокойными словами в комнату выплеснулась устрашающая доза тяжелого феромона – этой животной силой Иллуми обделен не был. Хисока вновь покачнулся. Он родился сильным и вполне мог выдержать и даже отразить обрушившуюся на него мощь, но сейчас, когда мысли его и чувства под толщей гнева сковало смятение, он не был способен противостоять этой силе на равных. Он стушевался. Скрипя зубами, отступил, развернулся и пнул со всей силы попавшийся под ногу железный стул. Тот с грохотом ударился о стол и заставил маленькие шарики маятника Ньютона, стоящего на нем, задребезжать, стукаясь полированными гранями друг о друга. – И вот не говори мне, что никто ничего не знал, – процедил он. – Ну, скажем не совсем “ничего”, – буквально сразу же послышался из-за спины ответ. – Но мне не докладывали, от кого этот ребенок. Мелодичный перезвон дрожащих шариков разнесся в ушах Хисоки громче, чем произнесенные его другом слова. Его плечи опустились, заставив спину ссутулиться, и он обернулся, совсем не воспринимая всерьез прозвучавшее заявление. – А от кого он по-твоему мог бы быть? – спросил Хисока, и Иллуми пожал плечами. – Мне не было известно, – ответил он, всегда сосредоточенный на сути и не замечающий мелочей вокруг. И на самом деле, этот крайне деловой и продуктивный подход симпатизировал Хисоке, в особенности когда дело касалось работы, но когда речь шла о повседневной жизни, ее своим вниманием Иллуми обделял. В действительности, как и все люди, он не был идеальным, но, возможно… эта его особенность в том числе и стала еще одним плюсом к выбору приметливого Хисоки, как главного протеже Сильвы. Ведь Хисока умел смотреть шире, и гибкость его сознания зачастую приносила куда более выразительные результаты. – Ясно, – после продолжительной паузы разбило тишину короткое слово. Ответов ни на один из терзающих душу вопросов не было. Точнее, был всего один – Иллуми никогда не интересовался чьими-либо семейными связями, если не собирался использовать полученную информацию как личный козырь. К счастью, против Хисоки его клыки еще ни разу не обнажались, и вероятность того, что он правда не знал об Анвел, была действительно высока. – Что ж, полагаю, допрос окончен. Поздравляю с новым статусом, папочка, и, если надумаешь еще что-либо узнать, жду тебя завтра, в более сговорчивым состоянии. А пока уберешься тут? – не спрашивая, а утверждая, поставил в разговоре точку хозяин подвергшегося нападению кабинета. Напоследок одарив Хисоку нечитаемым пустым взглядом, он развернулся, ступил шаг и направился к выходу, как вдруг услышал: – Утренним рейсом я лечу обратно. – Это было ожидаемо после встречи с такими людьми, – не удосужившись посмотреть в глаза, ответил Иллуми. – Но… – прозвучало неуверенное возражение, и потерявший жесткость голос прервался. Хисока зажмурился, пряча под веками глаза и сводя к переносице брови. – Мы с Гоном договорились снова быть вместе, но я вновь будто сбегаю… – Просто забери уже его наконец с собой, – прежде чем открыть дверь, проговорил Иллуми. Следом он дернул дверную ручку, потянул ее на себя, но, уже почти выйдя за порог, остановился. – Рейс в восемь пятнадцать? – обернулся он, и, заметив кивок, прежде, чем скрыться в коридоре, добавил: – Я отвезу тебя. В следующий миг дверь за ним хлопнула, оставляя Хисоку одного наедине с собой и буйством феромонов в душной комнате. По-хорошему бы стоило ее проветрить, снять напряжение и вдохнуть глоток свежего, будоражащего легкие воздуха, но единственное, на что Хисоки хватило сил – это упасть на диванчик. Перекинув ноги через подлокотник, он устроил голову на декоративной подушке и, прикрыв ладонью глаза, спрятался от белых лучей лампочек. Так он и замер, чувствуя, как стягивается путами его наполненное тревогой сердце. Мог бы он только предположить, чем закончится столь ожидаемый и значимый вечер? С какими чувствами он ляжет спать после того, как испытал беспредельное счастье, не только увидев такого взрослого и похорошевшего Гона, но и коснувшись его гладкой кожи и все таких же мягких губ. Ощутив его радость от встречи и узнав, что та для Гона была такой же долгожданной, как и для самого Хисоки, он почувствовал прилив сил, но… разве был он готов увидеть в некогда сияющих озорством карих глазах столько боли? Гон. Его милый любимый Гон. Страшно было представить, сколько взвалил на свои плечи этот нежный и чувственный мальчик. Хисока помнил его совсем невинным, смущающимся и краснеющим от прикосновений; позже осмелевшим, где-то дерзким и даже вызывающим; серьезным и ответственным тоже иногда видел, но никогда еще не смотрел в лицо столь усталого и израненного Гона. И теперь лицезрея его, такого хрупкого и уязвимого, единственное, что хотелось Хисоке сделать, так это спрятать этого мальчика в объятьях, обернуть одеялом нежности и заботы и избить до потери сознания того, кто заставил это светящееся солнце так горько плакать. Вот только… кого оставалось калечить? Себя? Вобрав полные легкие тяжелого воздуха, Хисока скривился. Горечь неутешительных мыслей приправил солью удушающий и резкий запах Иллуми. Призванный подавить и подчинить через время он удивительным образом успокоил в душе Хисоки ту кипящую ярость необоснованных претензий ко всему миру. Ведь никто, по правде сказать, даже зная об Анвел, и не обязан был ему о ней рассказывать. Это простое открытие перевернуло восприятие всей ситуации. Повернувшись лицом к кожаной спинке и кое-как устроив на коротком диване свои длинные ноги, Хисока совершенно устало выдохнул. Еще пару часов назад, собираясь на свидание, он ощущал себя не меньше, чем ухватившим удачу за хвост везунчиком, сумевшим-таки не растерять все то, что любезно предложила ему жизнь. Но сейчас в своих же глазах он сделался настоящим глупцом. Ведь как иначе можно было назвать человека, упустившего рождение дочери от любимого? Да как вообще можно было допустить такой невероятный по масштабам промах? Ответ напрашивался сам собой. Все эти два прошедших года Хисока Гоном не интересовался. И какое значение имеют причины этого поступка? От нелюбви ли пропал его интерес, или любовь его была столь сильна, что на расстоянии съедала душу? Факт же оставался фактом. Если бы хоть раз он спросил, как там у не его Гона дела, правда бы наверняка всплыла быстро. И время бы не утекло сквозь пальцы. Но… все осталось в прошлом. Только терзания об ускользнувших возможностях паутиной оплели разум в настоящем, утягивая в неизменные и от того лишь более горькие воспоминания. Этот раскрутившийся механизм сожалений Хисоке удалось остановить лишь сном. Он, скрючившись, заснул на крохотном диванчике, провалившись в тревожные сны, а утром, открыв глаза под звон будильника, почувствовал себя еще более усталым и разбитым. Голова его от первого же движения загудела, но раздражения этот дискомфорт не вызвал. Хисока аккуратно сел, следом заметил перевернутый стул, чудом оставшийся целым, и понял, что короткая ночь осознать захватившие его вчера эмоции никак не помогла, однако пыл и резкость прошлого вечера спали, уступив место рациональности. Этим только начавшимся днем ему еще предстояло очень многое решить и уладить, и потому разум его должен был как можно быстрей отчиститься и протрезветь. Как ни странно, помог ему проснуться холод. Обдав лицо студеным порывом, он мгновенно заставил чуть шатающегося, укладывающего чемодан в багажник Хисоку взбодриться. На морозе в целом не особенно расслабишься, а когда под полы пальто холодные потоки заносят озорные выпавшие за ночь снежинки, единственным желанием остается лишь быстрее запрыгнуть куда-нибудь в теплое место и смотреть на улицу из-за стекла. Устроив объемный чемодан между аккуратными коробками, пристегнутых резинками, с необходимыми для Иллуми в машине вещей, Хисока захлопнул багажник и поспешил к вышедшей попрощаться чете Золдиков. Накинувшая на плечи изящное пальто Кикио, кутаясь в меховой его воротник, все то время, что молодые люди готовили к выезду машину, жалась к мужу, но стоило Хисоке освободиться и обратить на нее свое внимание, эта замужняя дама расцвела. Ярко улыбнувшись идеально накрашенными губами, она почти возмутительно нежно обняла своего любимчика, рассмеялась, получив комплимент о прекрасном образе, и пообещала не целоваться на прощание, но лишь из-за своего макияжа и боязни запачкать Хисоку помадой. Стоящий же рядом с женой Сильва вместо прощания махнул в сторону осветившей ворота участка машины. – Не прощаемся, – произнес он, подбородком указывая Хисоке уходить. Тот, спустившись с крыльца, понятливо кивнул. – Я позвоню, как приеду в офис и свяжусь с нужными людьми. – Обязательно, – кивнул хозяин дома, и его жена, припав своим плечом к его боку, встряхнула мускулистую руку. – Вы хотя бы в дверях можете о работе не говорить? – возмутилась она, недовольно сведя к переносице темные брови и укоризненно уставившись большими глазами в лицо мужа. – Мы уже закончили, – мягким голосом разрядил обстановку Хисока, чуть склонив в поклоне голову. – Спасибо за ваше гостеприимство. В следующий миг опустилось водительское стекло машины, и равнодушный к прощанию голос произнес: – Поехали. Хисока улыбнулся. Кивнул еще раз в знак прощания, придерживая одной рукой тонкий шарф у горла, обежал быстрым шагом здоровый джип и спрятался от ветра в его прогретом салоне, еще вчера вечером укрывавшим от посторонних глаз их с Гоном теплые касания и тихие разговоры. Сейчас же в салоне приглушенно играла транслируемая с телефона водителя музыка, а тот нежный аромат, что щекотал недавно нос, будоража воспоминания, бесследно выветрился. Пикнул от нажатия пульт, медленно отъехали в сторону ворота, и, когда Иллуми вывернул колеса вправо, Хисока проводил взглядом семейную пару, стоящую на освещенном фонарем крыльце. Его отпуск, как и всегда бывает, быстро и неожиданно подошел к концу. Да, без ворвавшихся в его жизнь срочных и неотложных дел осталось бы еще целых два дня, но наверняка бы те закончились столь же неумолимо быстро. Потому по ним Хисока даже не думал горевать, но по вновь оставленному в этом некогда родном городе Гону его душа принялась болеть и тосковать уже сейчас, в самом начале пути к аэропорту. Сонный же, непроснувшийся город лишь нагонял хандру. Остался позади гостеприимный дом, в котором так много всего случилось впервые: первый договор, первый успех и первая любовь. За углом забора мелькнули на прощание качели, что некогда скрипели при каждом движении и на которых так любил раньше дурачиться Гон и, запрокидывая назад голову, раскачиваться что было сил. Это было так давно и таким глупым и наивным казалось сейчас, но почему-то именно эти воспоминания лезли в мутную голову. Иллуми молчал и лишь сильнее выкрутил колесико громкости, когда освещенные редкими фонарями улицы частной застройки сменились широкой полосой шоссе. Совсем скоро остался позади весь утренне-пустынный город, и лишь мрачные и неосвещенные поля за дорогой раскинулись по обе стороны скоростных полос. Хисока выдохнул. Ему бы стоило, воспользовавшись возможностью провалиться в дрему, добрать нужные для бодрости часы сна перед длинным и ожидаемо не самым простым днем, но тяжесть в его груди прогоняла любые намеки на сонливость. Все снова складывалось как-то совсем неправильно. Гон вновь оставался здесь, без каких-либо ясных планов на будущее, а Хисока улетал все в ту же даль, где их разделяли не только километры, но и часовые пояса. Правда, на этот раз все обязано было исправиться, только… похоже, не так быстро, как того бы хотелось. – Ого, – прерывая нелегкие раздумья, отозвался молчаливый до этого Иллуми, сбавляя скорость. Хисока вернул взор с обочины на дорогу и заметил впереди аварию. – Повезло, что рейс рано. Иначе бы встряли тут в пробку, – уходя в крайнюю правую полосу, прокомментировал Иллуми, объезжая мигающие аварийкой автомобили. Вокруг них скопились люди, но по внешнему виду машин можно было предположить, что ничего серьезного для здоровья их пассажиров авария, к счастью, не принесла. – А может хорошо было бы, если б встряли, – проговорил Хисока, разблокировав экран телефона, на котором непрочитанным сообщением еще с вечера висело пожелание спокойной ночи. – Приятного сна. Надеюсь, ты освободишься не очень поздно! В любом случае ложись скорее отдыхать. Сегодня был напряженный день, – написал ему Гон, но во вчерашней неразберихе дел и чувств, Хисока не нашел, что ему ответить. Лишь сильнее обозлился на весь мир за то, от чего отказался сам и о чем боялся даже думать. – Ты сейчас серьезно? – почти равнодушно спросил Иллуми. Хисока, блокируя экран, хмыкнул. – Вполне, – отозвался он, решая впрочем свои слова пояснить. – Это был бы идеальный повод перенести встречу. Его телефон скатился по джинсам на сиденье, и Хисока упер локоть в дверцу. Он хотел было, предавшись меланхолии, подпереть слегка колкую щеку ладонью, но следующая же на дороге кочка отвесила ему неслабый толчок под скулу, и от идеи этой пришлось отказаться. Впрочем, не дал Хисоке провалиться в навеянное недостатком сна уныние и Иллуми. – Не был бы, – прозвучал беспрекословный его ответ, и машина вновь набрала скорость. – Очнись уже. Вчера выплеснул эмоции и хватит бредить. Никуда твой омега и ребенок не денутся, если за все это время он так и не согласился принять моего братца. К счастью, впрочем, – заметил Иллуми, качая головой. – Всю жизнь хоть этот дурак не будет за ним бегать. – Не беспокойся, скоро Гона в одном городе с ним не будет, – ответил Хисока, бездумно следя за тем, как приближаются и остаются позади столбы освещения, а дорога тянется все дальше, разрезая черную темноту вокруг. – Побыстрей бы, – больше высказывая пожелания, чем надеясь на судьбу, проговорил себе под нос водитель, и разговор прекратился. Вскоре, потеряв сеть, телефон прекратил трансляцию музыки, и ему на замену пришло включенное радио, в эфире которого показательно позитивные и бодрые ведущие начали утреннюю программу. Они смеялись, о чем-то шутили, но пусть Хисока и слышал их голоса, смысл их слов оставался где-то вовне его дум. Иллуми был прав. В том, чтобы отдаться на время чувствам, и правда не было ничего плохого, но вот позволять эмоциям мешать делам ни при каких обстоятельствах не стоило. Слишком многое давно уже стояло на кону и слишком высоко теперь было падать. Да и, сказать честно, если бы обратный путь и существовал, Хисока никогда бы его не выбрал. Даже ради Гона и их дочери. Ведь каких-либо сомнений в выборе собственного пути он никогда не испытывал и теперь, добившись такой желанной некогда власти, поворачивать назад уж точно не собирался, но внести коррективы в ранее заготовленные планы будущего предстояло. И ради них нужно было постараться. Так, взвесив все приоритеты, Хисока унял беспокойное сердце и, сосредоточившись на картинке перед глазами, увидел светающее у горизонта небо. День начинался и обещал быть загруженным и напряженным. Дела же уже горели, и откладывать их не представлялось более возможным. Так новенький телефон вновь оказался в прохладных руках, и в том самом мессенджере, где висело непрочитанным теплое вечернее пожелание, Хисока написал сообщение водителю, поставив того перед фактом своего скорейшего возвращения. А следом прогрузился в бесконечный рабочий круговорот обязанностей. Первым делом, зайдя в почту и ужаснувшись количеству входящих сообщений, набросал список первоочередных задач секретарю, назначил совещание главам отделов и некоторым из них лично направил вопросы и темы, что непременно будут подняты на общем собрании. И когда, разделавшись с обязательным, Хисока смог наконец вновь взглянуть в окно, сверкающим шаром нло показалось вдалеке здание аэропорта. Его ждал офис, горящие дела, работники и деловые партнеры – целая жизнь. Но кто-то очень-очень важный вновь оставался здесь. Проскальзывая по замерзшей за ночь воде на асфальте, машина медленно перестроилась в крайний правый ряд, и чем ближе она оказывалась к узкому съезду, что вел к рядам парковок, тем медленнее становилось движение, а вокруг скапливались автомобили. Аэропорт в любое время суток – место людное. Окинув взглядом кое-где покрытые снегом пустующие поля, Хисока сжал в руке телефон, и совсем скоро они с Иллуми свернули к подъезду, проехали мимо гостиницы, технических зданий и, подождав шлагбаум, выехали к терминалу внутренних линий. – Заходить с тобой в аэропорт не буду, – минуя многоярусную крытую парковку, произнес Иллуми и свернул к рядам оставленных под открытым небом машин. – И не надо, сам уж как-нибудь разберусь, куда багаж сдавать, – пошутил Хисока, знающий эту воздушную гавань как свои пять пальцев, и Иллуми уголками губ улыбнулся. – Вижу, ты пришел в себя, – произнес он, и шины его автомобиля поместились аккурат между белыми линиями разметки. – Более чем, – согласился с его словами Хисока, а затем немедля отстегнул ремень безопасности, поправил тонкий шарф и, открыв плотную дверь, выскользнул в морозный, липкий от влажности воздух улицы. Расслабившись и отогревшись за дорогу, он уже и позабыл, как неприятно бодрило это утро. Стоило сунуть нос на улицу, как щеки тут же обожгло невидимыми водяными кристаллами, инеем осевшими на чужих машинах. Сжавшись под пальто, Хисока в два шага обогнул прекрасный массивный джип, потянул ручку багажника и быстро достал объемный чемодан. – Семь ноль две, еще успеем покурить – раздался совсем рядом голос Иллуми, и, вытащив у чемодана ручку, Хисока захлопнул дверцу машины. – Успеем, – согласился он. Следом они прикурили, Хисока припал губами к сигарете и медленно и глубоко затянулся. Его взгляд скользнул выше, туда, где в озаренное голубыми красками предрассветное небо взмыл небольшой самолет, направляя свой синий нос вперед новому дню. Он взлетел быстро и стремительно, набрал высоту, а затем также резко, как появился, исчез, сделавшись маленьким и далеким. – Когда тебя ждать здесь снова? – спросил, прерывая молчание, Иллуми. – На этот раз скоро, – выдохнул дым Хисока, замершими пальцами стряхивая с кончика сигареты пепел. – Я приеду забрать его… Их. – Хорошо. Тогда пиши, если время будет. – Обязательно, – появилась на тонких губах усмешка. – Впрочем, не думаю, что ты о моем визите не узнаешь. – И все же, – произнес Иллуми, бросая бычок на пол. – Ладно, пора ехать, – протянул он руку, и, оставив сигарету в зубах, Хисока сжал протянутую ладонь. – Хорошего дня, – выдохнул он, вновь зажимая бычок меж пальцев. – А тебе гладко добраться. В следующий миг массивная дверь любимой Иллуми машины распахнулась, и из салона вырвался прогретый воздух. – Увидимся, – кивнул напоследок водитель, мгновением спустя исчезая внутри. Вскоре заведенная машина тронулась, оставляя парковочное место пустым, и ускользнула из виду за поворотом. Хисока последний раз затянулся, стряхнул остатки пепла и, сложив бычок обратно в пачку, направился к аэропорту. Уже подойдя к зданию, он, пропуская подъехавший автобус, остановился, следом перебежал размеченные полосы дороги и, оказавшись у бокового входа, вошел в кольцо револьверной двери. Внутри стеклянного здания оказалось тепло, но шумно. Впрочем, громкие звуки исходили по большей части от расположившейся неподалеку от дверей организованной группы подростков, на куртках которых красовались разноцветные бейджики. В столь раннее утро они уже отличались бодростью и резвостью. Они смеялись, пихались и сбивались в небольшие стайки, а их звонкие голоса заставили Хисоку вспомнить о возникшей от недосыпа тяжести в голове. Потому он ускорился и поспешил к стойкам регистрации, вспоминая те дни, когда, застав подобного рода шумную группу, непременно бы начал надеяться, чтобы эти громкие ребята не сели с ним на борту за соседние кресла. В его жизни был только один подросток, которому Хисока мог простить ребячество и наивность, да и тот, как оказалось, неожиданно быстро повзрослел. Впрочем, сейчас прошлые Хисоки заботы вызывали на его лице лишь улыбку. В салоне бизнес класса на школьные группы при всем желании нарваться вряд ли было бы возможно, и единственное, что потенциально могло испортить его сон, были маленькие дети. Дети. Без труда найдя необходимую стойку регистрации, Хисока протянул заранее подготовленный паспорт строгой, по всей видимости так же, как и он, невыспавшейся девушке, и задумался над тем, что наверняка и их озорная малышка не дает спокойно спать своему папочке. Ведь дети… плачут ночами? Кричат? По крайней мере должны, раз об этом так много говорят. Вот только в своих рассказах Гон почти не упоминал ночи. Возможно, ему просто не хватило времени, а, возможно, он настолько привык, что и не подумал даже жаловаться. Впрочем, Гон вообще-то ни на что не жаловался. – Если есть возможность, у окна, – отвечая на вопрос сотрудницы аэропорта, отозвался Хисока, опуская громоздкий чемодан на транспортную ленту. Переведя взгляд на уставшую, но изо всех сил пытающуюся быть любезной девушку, он окинул ее внимательным взглядом, гадая, работала ли эта красавица в ночную смену или только приступила к тяжелому дню. Возможно ли было, что ей помешали выспаться новые, совсем еще маленькие люди? И если она правда была мамой, то не жалела ли об упущенном свободном времени? – Второй ряд у окна. Хорошего полета, – протягивая Хисоке вложенный в паспорт посадочный билет, улыбнулась девушка, и тот вежливо поблагодарил ее. Отойдя от стойки регистрации и взглянув на стрелки огромных часов под прозрачным куполом потолка, Хисока прикинул расстояние до обозначенного в посадочном талоне выхода и решил, что времени на последнюю перед взлетом сигарету ему хватит. На улице на глазах светлело. По парковке расстелился призрачный туман, растаяла темнота неба и зачастили к остановкам первые дневные автобусы. Хисока же, прижав под пальто к шее плечи, смотрел на раннее утро, сжимая в подернутой цыпками ладони телефон. Время шло. Секунды текли сквозь пальцы, от сигареты осталась лишь пара мелких затяжек, а в душе скопилась гадкая, холодная и липкая досада. Он не сбегал, обстоятельства решили все за него, но это ощущение трусости, рожденное в страхе перемен и горечи всего упущенного, съедало его изнутри, заставляя медлить. Телефон жег руку, а сигаретный дым давно уже потерял успокаивающие свойства. Хисока выдохнул. Ему нужно было идти, и, если он задержится еще минут на семь, то придется бежать. Впрочем, пальцы сами легко нажали на журнал входящих, и среди последних звонков глаза выцепили его имя. В трубке послышались гудки. Один, второй, третий… они смешались воедино, а затем женский голос, такой непохожий на голос Гона, бесчувственно прервал ожидание и попросил перезвонить позднее или оставить сообщение после гудка. Хисока скрепя сердце сбросил. Он кинул в урну докуренную до фильтра сигарету и поспешил в зал ожидания, где вот-вот должна была начаться посадка. Пост досмотра оказался пройден как раз вовремя – его и пожилую пару, так же летевшую в бизнес-классе, уже ждало у выхода на посадку такси. Дальше была короткая дорога вдоль взлетно-посадочной полосы, открытый обдуваемый ветром трап, полупустой салон и молчащий телефон. Гон не перезвонил. Хисока, боясь его разбудить ради пары огорчающих фраз, так же больше не набрал вызов. Облокотившись головой о скругленную стенку самолета, он открыл мессенджер, прочитал нежные строки и в ответ на пожелания начал писать, то стирая целые предложения, то печатая их вновь. – Доброе утро, мой дорогой. Прости, что вчера не ответил. Мне было очень приятно прочитать твое сообщение, но я не смогу порадовать тебя тем же. Планы изменились. Мне нужно лететь. Я приеду, как появится первая возможность. Прости, что говорю это не лично. Мне жаль. Когда текст был дописан, стюардесса закончила показывать правила техники безопасности и, наклонившись к Хисоке ближе, попросила того выключить связь. Он кивнул. Обновил историю сообщений, проверяя, не появился ли зеленый кружок рядом с иконкой давнишней фотографии Гона, и, не увидев заветного символа, выключил связь. За бортом мелькнула взлетная полоса. Массивный самолет вошел в крайний поворот, стюардесса заняла свое место у двери, пристегнулась. Следом раздался голос капитана корабля, воздушная железная птица остановилась, а затем, когда пилот сообщил о готовности к взлету, загудели двигатели, разнося по мутной рыжей голове боль. – Возьмите, пожалуйста, меню, – вырывая Хисоку из череды тщетных попыток унять гул в голове, произнесла с иголочки одетая девушка, накрашенная красной помадой. – Из напитков что-то желаете? Соки, кола, алкоголь… – Воду, – прерывая ее, выдавили сжатые в полоску губы. – Хорошо, сейчас принесу. Пытаясь сосредоточиться, Хисока проскользил взглядом по меню. Его заинтересовал салат со свеклой, заправленный соусом песто, и семга с овощным рагу. Когда вернулась стюардесса, он принял из ее рук воду и сделал заказ. Холодная вода, сковавшая горло, казалось, немного уняла пульсацию в висках. Хисока жадно осушил стаканчик и, опустив сиденье, откинулся назад. Вскоре самолет набрал необходимую высоту, давление стабилизировалось, а уши постепенно привыкли к шуму. Немного полегчало, и в следующий же момент в голове освободилось пространство для мыслей и чувств. Ощущения будто бы вернули его на два года назад. Вновь он один на борту самолета, летящего из города детства. Вновь позади полный надежд и одних лишь обещаний Гон. А Хисока растерян, переполнен сожалением и… страхом. Первые эмоции, охватившие тело и душу после неожиданной новости, угасли. В голове всплыла улыбка говорящего об Анвел Гона, обрывки его слов, что-то о ее любимой еде, о ее первых шагах, о коляске, о смехе, о вредном характере и еще множество информации, которая смешалась в единый слипшийся ком. Гон рассказывал об Анвел так самозабвенно и так воодушевленно, что в тот момент и тени сомнения в собственном обретенном счастье не возникло у Хисоки в голове. Он был очарован Гоном. Он любил его сильнее всех на свете, он был окрылен представившейся возможностью вновь быть с ним вместе. Только… каково это было быть вместе втроем? Высоко в облаках, в паре часов над землей, у Хисоки оказалось достаточно свободного времени, чтобы прочувствовать и наконец осознать всю реальность перевернувшейся за короткий вечер жизни. Весь последний день больше походил на заполненный случайными событиями и фактами сон. В нем будто бы сладкие ликеры смешались в один сводящий приторностью скулы коктейль. Когда Хисока согревал своим теплом и утирал слезы сидящего рядом Гона, он думал, что отныне все вернется на круги своя. Проснувшись поздним утром в выходные, он будет зарываться носом в свои же объемные футболки, свисающие с его плеч, будет целовать шею, оплетать руками и долго-долго нежиться в его объятиях, вдыхая теплые, чуть сладковатые и свежие, любимые феромоны. Он будет наслаждаться и дарить наслаждение, восполняя месяцы пустой разлуки. Однако, теперь того, что Хисока потерял и о чем фантазировал, больше не могло существовать. Та жизнь, что так резко оборвалась, навсегда осталась в прошлом. Сам Хисока стал другим, да и Гон, как оказалось, не был больше тем мечтающим и беззаботным мальчиком, в которого когда-то Хисока влюбился. Он вырос, и его голос, его речи стали тверже. Он так грациозно и отстраненно держался, пытаясь быть любезным, но не подпуская близко, что не мог не очаровать Хисоку с первых же секунд, когда они вновь встретились. Такого парня нельзя было отпускать. И, похоже, его организм без спроса решил привязать это юное, прекрасное создание к себе самым примитивным образом. Где-то на задворках сознания, там, где таились самые бесстыдные и неправильные мысли, Хисока был даже благодарен судьбе за то, что оставила его единственного омегу ему. Вот только… осталось теперь узнать… каково это сделаться кому-то отцом? А как стать достойным отцом? Как вообще понять, что теперь у тебя ребенок? Пока осознание какой-то родной крови, кроме факта самого смешения с кровью Гона, не приводило Хисоку в восторг. Он никогда не был против продолжения рода, но сейчас, когда Анвел уже существовала, он не мог понять собственных чувств. Его любимый, его самый невероятный мальчик на всем свете родил ему ребенка, а Хисока мало того, что почти два года ничего об этом не знал, так еще и сейчас, узнав, дурной своей головой допускал мысль, что, возможно, он хотел бы быть с Гоном без Анвел. Конечно, мысль эта, как и все гнилые мысли, гонимая плетями, оказалась заглушена эхом повторяющийся фраз любви, но один факт ее существования, взбередил Хисоке душу. – Из меня уже вышел никчемный отец, – прошептал он себе под нос, а затем, запрокинув руку, прикрыл тыльной стороной ладони глаза. Ему необходим был сон. И, может быть, после хорошей ночи его голова бы очистилась и протрезвела.