Цветы распускаются после дождя

Гон

Кажется, что любить Хисоку никогда не было простым решением. Между ними всегда стояли люди, чужие мнения и обстоятельства. Зачастую такие могущественные и несокрушимые, что только невероятной силы желание быть друг с другом оставило их когда-то вместе так надолго. Тогда Гон, не обращая внимания на чужие взгляды, научился крепко сжимать в ладонях собственное счастье, заключенное в его холодных и длинных пальцах. Он любил целовать его руки, внутреннюю сторону ладоней и смеяться, когда те нежно сжимались на его лице, давя на щеки. В такие моменты Хисока всегда говорил, что целовать ладони – его привилегия. И правда, сколько бы ни пытался Гон подражать его действиям, обольщать у Хисоки всегда получалось лучше. В этом он был настоящим мастером, что похитил некогда сердце, еще не познавшее любви, и наотрез отказался его возвращать. Два года назад он так и уехал с ним в чемодане, оставив в душе Гона лишь кровоточащий сосуд, механически качающий по венам поддерживающую жизнь жидкость. Он бы наверняка так остался пустым, если бы совсем скоро в бездушной мышце не проросло семя новой любви по имени Анвел. Анвел получила всю ту любовь, что Гон готов был отдать Хисоке. Вот только несмотря на то, что это рыжее солнце тянуло к нему свои пухлые ручки и ярко улыбалось, принося в душу счастье и радость, ее отец, с каждым днем отдавая все больше, сам желал получить не только светлую, ни с чем не сравнимую, невинную любовь, но и ту самую охватывающую все чувства любовь-первопричину ее появления. И Гон ее получил. Еще вечером, прижимая к груди диванную подушку, он глупо, но счастливо улыбаясь, не мог уснуть, планируя предстоящий такой важный и значимый день. В его мечтах одетая во все самое красивое Анвел спокойно сидела у Хисоки на коленях, внимательно смотря в его такие же узкие и раскосые глаза. А новоприобретенный отец, придерживая своей изящной рукой ее спину, рассказывал бы детскую сказку, пока Гон готовил ароматный, купленный Киллуа чай со вкусом клубники. Ночью, после короткой переписки с другом и пожеланий приятных снов, о Киллуа Гон старался больше не думать, однако утром все гонимые счастьем мысли разом свалились на его голову. Ослепивший глаза яркостью телефон отобразил на экране один пропущенный вызов и два сообщения. Одно из сообщений было от Киллуа, все заполненное смайликами и различными видами интерпретаций “хорошего дня”. Пропущенным висел вызов от Хисоки, и от него же красовалось не утешительного содержания сообщение. Гон прочитал его пару раз, посмотрел на время отправки и вспомнил, что кажется примерно в этот час рейс национальных авиалиний ежедневно направляется в столицу. Хисока часто летал им раньше, когда готовился к переезду. Память подсказала и время прибытия – через три с половиной часа после взлета. Удивительно, но такие цифры Гон запоминал легко. Возможно, все дело было в том, что эти цифры были неразрывно связаны с Хисокой, а не с математикой. – Значит, все вновь пойдет не по плану, – отпуская завалившийся в одеяло телефон, прошептал, боясь разбудить Анвел, Гон. Конечно, он давно уже знал, что злодейка-судьба любила развлечься и вырвать Хисоку из его жизни в самые неподходящие моменты, но знание это само по себе не оберегало душу от терзаний. Его сердце неприятно стянуло холодом, и похоже, чтобы в такие моменты не давать липким и обманчивым чувствам затуманивать его разум, Гону вновь предстояло пройти нелегкий путь принятия постоянной неизвестности, что под руку сопровождала Хисоку. Движение вперед то же, что движение на ощупь. И Хисока всегда шел впереди, протягивая Гону руку, за которую тот мог ухватиться, но всегда мог и отпустить. Впрочем, отпускать ему не понравилось, а значит, если перед ним возник еще один шанс попробовать все вернуть, Гону оставалось лишь довериться, успокоить душу и ждать. Потому, прикрыв глаза, он мысленно голосом Хисоки озвучил нежное: “Доброе утро, мой дорогой”. Представил, как его отросшие ногти с черным лаком клацали по экрану, набирая последующий тест, представил окно иллюминатора, почему-то пустой самолет и его лицо. Казалось, что оно непременно было нахмуренным и печальным. Тон письма подкидывал такую картинку, да и Хисока никогда не умел подобрать нужных слов, когда сам был расстроен. И, похоже, в этом он не изменился. От этой мысли у Гона на душе стало теплее, а день, казалось, снова заиграл красками. – Дурак, – прошептал он. Потянулся к телефону, и через пару минут тщательной подборки слов в их оживший с Хисокой чат улетело сообщение: – Доброе утро! Значит, твой вечер выдался напряженным. Надеюсь, ты все же смог отдохнуть. Или хотя бы поспишь в самолете :) И… пожалуйста, не терзай себя. Как будет время, позвони. Я буду ждать твоего звонка. “Ждать твоего звонка и думать, как сознаваться во всем Киллуа”, – мысленно закончил отобразившийся на экране текст Гон и ощутил, как больно сжалось под ребрами его сердце. С Киллуа его дела обстояли ужасающе плохо. Весь вчерашний день, что должен был открыть им двоим дорогу в будущее, сложился совсем не так, как Гон думал, но так, как безмолвно наделся. Что уж там, вся эта спешная и эмоциональная встреча с Хисокой первоначально затевалась как точка, из которой Гон смог бы выйти, зная ответ на чувства Киллуа. Он правда думал, что у Киллуа был шанс. Он мог бы полюбить его, мог бы целовать, мог бы стонать его имя и, возможно, смог бы в конце концов позабыть Хисоку. Он действительно сделал бы шаг к Киллуа, если только не любил Хисоку так сильно. Но… один взгляд на него, один вдох горького запаха сигарет и феромонов, одно его слово, одни объятия, улыбка – и Киллуа остался так далеко, что сравнивать их было так чертовски глупо, как сравнивать силу младенца и самого дьявола. Вот только, похоже, что сам Гон и оказался для Киллуа настоящим дьяволом. Дав надежду, он безжалостно планировал забрать ее. Как если бы Хисока, тогда давно, склонился бы к нему, такому любопытному и невинному, осторожно прижал к стене, поцеловал, а потом бы сказал что-то сродни тому, что Гон сам придумал себе чувства и что поцелуи не всегда говорят о взаимности. И самое ужасное было осознание того, что глубоко внутри Гон знал, что может поступить с Киллуа так бесчеловечно низко. А еще глубже, там, где пряталась его темная сторона, даже желал такого исхода. Нет, не из-за желания причинить боль, но из-за надежды, что Хисока не разлюбил его и что они не смогут удержаться от поцелуев. Поэтому-то Гон и позвал Аллуку посидеть с Анвел. Ведь, если бы в его образе светлого будущего как муж присутствовал Киллуа, они встретились и обсудили все скопившееся вопросы и претензии друг к другу втроем. Решили бы все честно и красиво. Но, по правде говоря, Гон сделал выбор еще до встречи с Хисокой, и Киллуа был в нем лишь… запасным. От того, наверное, и страшнее было набирать сообщение не улетевшему за тысячи километров Хисоке, а лучшему другу. В ответном тексте появилось непривычно много скобочек и смайликов. Потом в переписку добавилось множество пересланных из всевозможных групп картинок и видео, а чуть позже, когда проснулась Анвел, Гон сфотографировал ее, недовольно стучащую ложкой по столешнице своего стульчика, и ко всему прочему дослал эту смешную фотографию. Следом отвлекся, накормил дочку, сделал завтрак себе, отпустил ее разбрасывать игрушки в тот угол комнаты, что виден был из кухни, и вдруг осознал, что Хисока ведь даже не знает, как выглядит Анвел. Подумать только, предавшись чувствам, Гон напрочь забыл показать дочурку ее отцу! Доев краешек бутерброда, он вытер салфеткой жирные от колбасы руки, открыл галерею и застрял в ней, не в силах выбрать нужный кадр, ровно до того момента, как пиликнул телефон и вверху экрана всплыло сообщение от друга. Киллуа писал, что был на паре, что Анвел красотка и что сегодня ему предстоял тяжелый день, с двумя сдачами контрольных работ, а после тренировкой. Еще он написал, что хотел прийти, но вряд ли сегодня сможет, потому как на завтра ему еще предстояло сделать доклад. Забавно, но прочитав эти строчки, Гон почувствовал, как камень с его плеч спал. С одной стороны, он хотел бы рассказать все, как можно быстрее, но с другой – рассчитывал на то, что сможет подготовиться и сгладить предстоящий нелегкий разговор. Это было похоже на то, как школьник радуется переносу родительского собрания, в надежде, что чуть позже все решится само, и родители не узнают о двойках или не поставят на компьютер новый пароль. Впрочем, Гон не вдавался в природу этого ощущения и с облегчением написал в чат, что думал о том, чтобы позвать сегодня Киллуа в гости – Гон и правда думал не затягивать с признанием – но раз Киллуа занят, то он будет ждать его, когда тот освободится. Отхлебнув немного чая из кружки, Гон вышел из диалога с Киллуа, взглянул на фотографию профиля Хисоки и, не в силах больше выбирать самую красивую Анвел, скинул в чат ее недовольную моську, которую дочурка состроила немногим раньше и которая понравилась Киллуа. Фотография загрузилась, с ее правого боку появилась одна галочка, и Гон выдохнул, переведя взгляд на притихшую дочку. На прошлом месте ее не нашлось, и тогда ее отец быстро прикинул в голове, сколько уже времени он не слышал клацанья деревянных блоков пирамидки, и быстро поднялся из-за стола. Анвел нашлась в зале с картонной коробкой салфеток в руках. Она с аппетитом жевала тонкую бумагу, и Гон лишь понадеялся, что съеденное не скажется плохо на ее желудке. Вообще, как он успел убедиться, дети на поверку оказалось достаточно крепки, а потому, без боя оставив малышке зажатый в ее руках маленький кусочек салфетки, Гон, не откладывая, принялся проводить запланированную уборку, чтобы еще успеть погулять с Анвел до ее обеденного сна. И тогда, возможно, самому отдохнуть в блаженные часы тишины и подумать, что делать дальше. Однако, если день с самого утра испортил все планы, ожидать от него исправления оказалось глупым занятием. Стоило Гону кое-как угомонить отчего-то капризную сегодня дочку и выйти с ней на оживленную улицу, ведущую к парку, как позвонил Хисока. В шуме загруженной будничной дороги его речь долетала до Гона обрывками. Из вырванных из контекста слов становилось понятно, что Хисока говорил о том, что не хотел уезжать, что собирается приехать и что он посмотрел на Анвел. Что именно Хисока думал об Анвел, затмил пищащим сигналом пешеходный светофор. Стоящие на переходе люди резко двинулись с места, и Гон с силой вцепился в рукоять коляски. – Я перезвоню тебе минут через десять, как выйду в тихое место, а то ничего не слышу, хорошо? – спросил Гон, пытаясь вслушаться в ответ, но вместо Хисоки услышал лишь шорканье шин сорвавшегося с места мотоцикла. Видимо, кто-то очень нетерпеливый спешил выгулять своего двухколесного красавца, как только с дорог сошел лед. Когда звук надрывающегося мотора растворился в гуле улицы, на другом конце провода уже была тишина. Гон вобрал полные легкие воздуха и выдохнул. Запрокинул подбородок к небу, что ослепило яркостью его темные глаза, и совладал с растущим в душе раздражением. Он хотел услышать Хисоку. Каждое его слово. Хотел спросить об Анвел, узнать, как тот добрался, как спал, какие у него дела и когда он планирует приехать вновь. Ему нужно было уловить те самые нотки грустной надежды на скорую встречу в чужом голосе, чтобы самому набраться смелости и все Киллуа рассказать. Вновь запищал, переключившись на зеленый, светофор. Гон аккуратно выкатил коляску на зебру, уверенно прошел около машин и преодолел высокий бордюр, как вдруг телефон в его кармане вновь завибрировал. Откатив коляску к стене, он раздраженного вытащил звонящее устройство, и, даже не посмотрев на входящий вызов, произнес: – Я же сказал, что перезвоню минут через десять. Я ничего здесь не слышу! – Эм… Хорошо, – раздался в динамике голос друга, и в тот момент Гон захотел тотчас же расшибиться о стену. – Ты видимо не со мой говорил, но я понял! – громко и радостно заверил Киллуа, и вот его голос Гон слышал даже посреди людной улицы. – А… ты где сейчас? – Иду с Анвел в парк. И я сейчас на перекрестке, мне не очень удобно… – Да-да, я понял! – перебил резко Киллуа. – Скажи, где вы будете, я пойду. Темные брови съехались к переносице. Что-то тут явно совершенно не сходилось с утренними горькими жалобами. –Но… у тебя же пары и зачетные задания? – уточнил Гон, придерживая ногой коляску и закрывая рукой свободное ухо. – Дааа… их отменили, – скомкано проговорил друг. – Не парься, хочу тебя увидеть. На этих словах сердце Гона болезненно сжалось. Уж лучше бы он не услышал это предложение, но, как назло, Киллуа было слышно замечательно. И то ли на улице стало тише, то ли связь в одном городе работала лучше, чем преодолевая тысячи километров безутешного расстояния. – Киллуа, – хотел было приструнить друга Гон, но его голос предательски дрогнул. – Обещай, что не наделаешь глупостей. У тебя красный диплом и… – У меня отменили пары… – словно недовольный ребенок, топая ножкой, пробубнил потерявший от любви голову студент. – Если отменили, тогда приходи, – вырвались уставшие слова. – Но, если тебе потом придется бегать и выпрашивать зачеты перед самым выпуском, пеняй на себя. – Ты невыносим… – отозвался в трубке раздосадованный голос, и Гон смог вобрать полную грудь воздуха. Хотя бы он сумел удержать этого глупца от необдуманных поступков, прежде чем вывалить на него неприятную правду. – Мне правда неудобно сейчас говорить, иди на занятия. Если хочешь, приходи вместо тренировки. – Какой же ты противный! – выпалил уличенный во лжи отличник, но на Гона его громкие слова не произвели должного впечатления. – Я отключаюсь, – произнес он. – Ну и отключайся. – Отключаюсь, – его голос наполнился озорными нотками. – Ага, давай. Только я первый! – прозвучали удаляющиеся слова, и Киллуа и правда сбросил вызов. Гон усмехнулся и покачал головой. На самом деле этот разговор выглядел бы чертовски милым, если бы они действительно встречались и… встречались по любви. Но сейчас вся эта нежная наивность Киллуа лишь заставляла Гона чувствовать себя подлецом, безжалостным обманщиком и трусом. Человеком, рядом с котором Киллуа бы никогда не нашел того счастья, что испытывал сам Гон, когда Хисока трепетно и осторожно целовал его губы. Да и вряд ли при всем своем желании он бы смог так же самозабвенно раствориться в Киллуа, чтобы прорасти друг в друге, сплестись корнями и тянуться за мечтой, поддерживая и принимая. Конечно, при других обстоятельствах он бы сыграл эту роль, но отчаянно бы боялся их с Хисокой сравнивать и все равно раз за разом возвращался бы к этим сравнениям, пока не смог бы отпустить. Но смог бы? Видя перед собой взрослеющую Анвел, его точную копию? И прекрасно зная, что у них с Хисокой был шанс? Возможно, его жизнь шаталась бы так же, как раскачивался задетый спешащим посетителем колокольчик-украшение у входа в ароматную кофейню. Гон отвлекся на его едва уловимый в уличном гуле звон и вынырнул из мыслей. Ему бы и самому стоило поторопиться. Поторопиться в парк, поторопиться позвонить Хисоке, рассказать все Киллуа и наконец избавиться от мучительной тяжести ожидания, чтобы не пришло за ним следом. Широкая центральная аллея, пронизывающая сохраненный при застройке лес, встретила Гона тарахтением генераторов, питающих небольшую группку ларьков. На асфальтированном пятачке у главного входа прогуливались редкие люди, и совсем еще юный миловидный паренек застенчиво протягивал им флаеры. То тут, то там, на неровном асфальте красовались мутные лужи, и холодный запах весны оттенял аромат влажной шерсти – совсем недалеко, около лавочек, бездвижно стояла возле ее наездницы лошадь с седлом. Светило солнце, и его сверкающие лучи слепили Гону глаза, а невидимое тепло припекало плечи под темной курткой. На этом небольшом пяточке у входа вполне можно было б и задержаться, купив ароматный хот-дог и спрятавшись на лавочке, притаившейся сбоку ворот, однако Гон хотел позвонить Хисоке из уединенного места. Такого, где его слова не смогли бы услышать случайные прохожие. Так, набирая от нетерпения темп, он углубился по выстланной деревом дорожке в середину парка, пока голые, но раскидистые ветви дубов не укрыли его от теплых солнечных ванн, оставляя наедине с холодным ветром. По бокам дубовой аллеи разделенные несколькими десятками шагов красовались старые, еще не замененные современными скамьи. Они, укрытые сеткой ветвей, летом дарили блаженную прохладу, но сейчас заставили совершающих прогулки людей обходить их стороной, чтобы найти место для отдыха получше. Но Гону сил терпеть уже не было. Потому он спрятал подбородок в шарфе, поправил на макушке Анвел шапку и плюхнулся на холодные деревяшки, доставая из кармана телефон. На другом конце провода Хисока отвечать не спешил. Длинные монотонные гудки, эхом раздаваясь у Гона в ушах, пробежали под его кожей, запуская цепную реакцию сжатия крошечных сгустков нервных клеток, и он уже успел напрячься прежде, чем Хисока, опережая бездушный женский голос, ответил. – Этот пакет я возьму в салон, – прозвучал где-то вдалеке его голос, и следом раздался уже ближе так, что он начал говорить в трубку. – Еще раз привет, – обволокла теплом его нежная интонация, и все напряжение от долгого ответа внезапно спало. – Привет, – вторил ему негромкий шепот. – Теперь я тебя слышу. – Это хорошо, – произнес Хисока, и в следующий миг все звуки улицы, доносящиеся из трубки, стихли. Следом послышалось шуршание, и через время он произнес кому-то, наверное, водителю: – Сразу в офис. Гон, сведя вместе темные брови, покачал головой. Похоже, за время их разлуки Хисока окончательно ушел в работу. Раньше, когда они в прошлом жили вместе, он хотя бы заскакивал после дороги в душ, но, кажется, сейчас это стало совсем не обязательным или все же то дело, ради которого ему пришлось менять билеты, действительно ни на секунду не допускало отлагательств. Динамик далеко и неразборчиво передал какой-то чужой мужской голос, и Гон пнул лежащую под ногами веточку, ожидая внимания Хисоки. – Знаешь… – потянул тот, будто бы мыслями еще находясь в другом месте, но затем, спустя короткую паузу, продолжил уже четче: – Так по-дурацки все получилось. Я хотел позвонить тебе с аэропорта, а в итоге написал то жуткое сообщение. Я перечитал его в самолете, оно совершенно ужасно. – Совсем немного, – усмехнулся, поднимая ноги над тропинкой, Гон. Бодрый голос Хисоки подействовал на него успокаивающе и развязал язык. – Если бы то написал не ты, я бы подумал, что кто-то хочется слиться. – Ох… – Но так как это был ты, я просто подумал, что ты переживаешь и не смог выразить своих чувств, – бросился объясниться Гон, и Хисока на том конце провода выдохнул спокойней. – Боже… где же я тебя такого нашел? – нежно прошептал он, и от этих слов в груди Гона разлилось тепло. Он задрал голову к небу, подарил ему полную счастья улыбку, трепетно обнял двумя руками трубку, будто бы касался не холодного металла, а его теплой кожи, и также мягко в тон нежному шепоту произнес: – Я был твоим рождественским подарком, забыл? – Ха-хаа, тогда я хочу вытягивать у Санты такой подарок каждый год. – Если ты этого хочешь, я всегда буду попадаться тебе под руку, – продолжая шутку, заговорил Гон, поджимая под лавочку ноги. – Только не оставляй меня одного в том темном мешке. – Больше не оставлю, – почти перебивая, отрезал Хисока, а голос его резко переменился, став тем пугающе-серьезным, каким обыкновенно велись важные разговоры. – Больше никогда, Гон. Никогда… Яркое голубое небо, в которое с улыбкой смотрели карие глаза, после этих слов стало будто бы дальше и холоднее. Щеки обжег набежавший порыв ветра, и Гон поспешил развернуть к себе коляску, пряча Анвел от последних проделок зимы. – Я приеду к вам, как только разберусь с делами, – продолжил тем временем Хисока, не оставляя Гону ни шанса сдержать эмоций. Если бы только он был дома, то подтянул бы к груди ноги, вжался бы в стену у расправленного дивана и стиснул бы ладонью противный ком, раздирающий горло, но вокруг лишь завывал между деревьев ветер и кроме уснувшей Анвел ни одной души не было рядом. – Заберу и в этот раз постараюсь не потерять, – прозвучал в трубке его голос, и Гон замотал из стороны в сторону головой. – Хиси… не заставляй меня плакать… – прошептал он, выдавливая слова через сжатое горло. – Просто забери нас к себе. Я… так устал жить без тебя. “Я совсем не справляюсь жить без тебя,” – забежали вперед мысли, но, опомнившись, Гон прикусил язык, не дав им сорваться с губ. Как бы того ни хотелось, но Хисока не приедет раньше, чем закончит дела. Он просто не сможет, и Гон всегда уважал этот его выбор, но сейчас, когда он совсем недавно был рядом, когда запах его кожи, казалось, будто бы еще витал в воздухе, так неистово хотелось лишь одного – почувствовать его вновь. Настоять, как когда-то затопать ногами и позволить себе так раздражающе-глупо диктовать условия. Боже, и как Хисока его вообще тогда вынес? Гону казалось, что неуравновешенность переходного возраста обошла его стороной, но теперь эти мысли вызывали лишь смех. Видимо, как и говорили все близкие, ему и правда слишком быстро пришлось повзрослеть. – Ох, милый, прошу, не плачь… Все будет, – утешительно пообещал мягким голосом Хисока. – Все у нас с тобой еще будет… Ты же веришь мне? Жмуря глаза от сокрушительной нежности его тона и слов, Гон мелко закивал головой, пытаясь сдержать подступающие к векам капли, одновременно печалясь и радуясь, что в такой момент никто кроме серых и таких же обнаженно-голых, как и его душа, деревьев не видит его слез. – Верю, – наконец выдохнул он в трубку. – Вот и правильно. Ты уже не “без меня”, так что собирай потихоньку вещи, и не плачь в одиночку. А то я ведь тебе давно говорил, что плакать нужно только с кем-то. В этом своем замечании Хисока был совершенно точно прав. Слезы, пролитые в одиночестве, намного горче и тоскливей тех, что оказались впитаны чьей-то футболкой. Будто бы чужая ткань, принимая соленую горесть, забирала и ее первоисточник – обиду, досаду или злость. – Тогда я расплачусь сразу, как встречу тебя, – не зная, как перевести неудачную для разговора тему, произнес Гон, когда две проказницы-слезинки все же сорвались с его век. – А сейчас не буду. Где-то далеко Хисока ласково усмехнулся. – Хорошо, главное сейчас сосредоточься на хорошем. Мы… Нет, я много чего успел наделать и наговорить, но, Гон, теперь мы должны научиться проходить через все трудности вместе, так что начнем с сегодня. Я поеду на работу, а ты займешься обычными делами. А вечером созвонимся, расскажем о сделанном и обо всем прожитом дне, а сейчас ты пообещаешь мне не плакать. – Обещаю, – вставил быстро Гон, пока Хисока продолжал. – И, да, если только возникнет желание, пиши. Я обязательно прочитаю и отвечу, как появится возможность. И раз уж мы научились ждать, пара часов на ожидание ответа не сыграет большой роли, верно? – Чаще да, чем нет, – проговорил Гон, и на самом деле, он бы вряд ли мог сказать что-то иное Хисоке. Хисоке, о разговоре с которым еще пару дней назад ему страшно было даже думать. Хисоке, который узнал об Анвел и который без лишних слов принял их двоих. Хисоке, который тоже… ждал. От одних этих мыслей, даже без их полного осознания, шла кругом голова, а чувства метались в душе подобно кронам деревьев, ветви которых беспощадный ветер выгибал по своему желанию. – Отлично, тогда не будем о прошлом, лучше расскажи мне, какие у тебя на сегодня планы? Слышу, ты на улице. Вышел погулять или сходить в магазин? – такой простой и естественный вопрос заставил Гона окончательно прийти в себя. Точно. Для него Хисока всегда напоминал ветер, что мог подарить долгожданную прохладу в летний зной, а мог обломать руки, точно ветви, раскидав их по округе и оставив выпотрошенную наизнанку душу. Впрочем, не от своей уникальности, тот обладал такой силой, скорее любой, подобравшийся так близко, имел возможность оставить после себя хаос. Но… только с Хисокой Гон позволял себе рискнуть, довериться этому подталкивающему потоку и идти вместе с ним вперед. Так, в который раз отдаваясь во власть судьбе, Гон вобрал полные легкие холодного воздуха, утихомирил сумбурные мысли и сосредоточился на этом моменте. На его голосе, на своих обветренных, но крепко сжимающих телефон руках, на укрытой в одеяло спящей Анвел и на запахе влаги, сырой земли и мокрой коры. Ведь, как говорила ему бабушка Аббе, то что действительно важно, существуют лишь здесь и сейчас. И потому так важно ценить то, что имеешь. – Мы вышли с Анвел погулять, – начал Гон, смотря на раскрасневшееся, но умиротворенное детское личико. – Детям рекомендуют дышать свежим воздухом, да и наконец потеплело. – Потеплело? Я как к вам приехал, так сразу, как в зиму вернулся! – подхватил предложенный вектор диалога Хисока, и рассказ его пошел о погоде и выглянувшем над огромным городом солнце. Следом он пожаловался на одежду, в которой мерз здесь и вспотел по прилету, а потом уточнил у Гона, тепло ли тот оделся, не застудил ли его ветер, что создавал гул в динамике, а еще дальше, узнав о его планах заглянуть в магазин, вдруг резко вспомнил вчерашний несостоявшийся ужин и пообещал заказать доставку с того ресторана к вечеру. Еще через пару минут вытряс со скромничащего своего партнера обещание выбрать понравившиеся блюда и отправить в чат их названия, как следом приглушенный голос водителя отвлек его внимание, и вскоре Хисока попрощался, напоследок успев напомнить об осторожности с первым обманчивым теплом и о выборе заказа. – Позвоню тебе вечером, – мягко пообещал он, и сердце Гона сжалось от нежности. – Я буду ждать, – разнеслись ветром ответные негромкие слова. – И я, милый. Позвоню! – последнее Хисока произнес уже быстрее, а после начал говорить что-то кому-то другому, и мгновение спустя в трубке послышался звук отключения связи. Темная макушка, сокрытая зеленой шапкой, покачалась из стороны в сторону. – Боже… как же я люблю тебя, – прошептал Гон и, устроив на коленях телефон, уткнулся носом в свои сухие замерзшие ладони. – Люблю тебя так, что не знаю, как можно любить сильнее. На обратном пути к дому, вдоволь нагулявшись по центральным аллеям парка, озаренным припекающим плечи солнцем, Гон, наслаждаясь подаренным Хисокой спокойствием, взирал любопытно и внимательно по сторонам, как вдруг ему на глаза попался омега, качающий на руках ребенка. И тот взгляд, которым этот взрослый мужчина заглядывал куда-то внутрь огромного кокона симпатичного комбинезона, напомнил ему о том, что, возможно, он уже знал, как любить кого-то сильнее Хисоки. Хорошо, может и не сильнее, но безоговорочнее. Перейдя по светофору через широкие полосы дороги и уступив место быстрому потоку людей, Гон прижался поближе к стене невысокого дома и, представив выражение лица незнакомца, невольно подумал о том, что из него получился не самый лучший отец. Нет, он любил Анвел и сломал бы шею любому, кто со злым умыслом тронул бы его маленькое чудо. Но где-то в глубине его сознания, прячась за сгустками противоречивых эмоций, таилась маленькая, но жуткая мысль, что любил он ее так сильно лишь из-за того, что появилась она от Хисоки. А будь Анвел от кого другого, то любви бы в отцовском сердце досталось ей меньше. Правда “меньше” не означало, что не досталось бы совсем, но от того Гону не становилось легче. Ему вообще было тяжело. Если закрыть глаза на последние сутки, маленькие моменты радости с Киллуа и буквально пару полных воодушевления дней, за последние два года он невыносимо устал. Устал быть один, отдавать всего себя и выкладываться на работе, чтобы получать мелочь, хватающую лишь на еду. И да, он бы мог… Черт возьми! Он бы мог все исправить раньше! Позвонить, да хоть бы пару слов написать Хисоке! Это оказалось совсем не сложно… И он бы не довел себя до внутреннего истощения, до этих жутких мыслей, что всегда рождаются в моменты трудностей, и не поставил бы на их с Киллуа дружбе крест. Гон плохо представлял вариант, в котором Киллуа теперь сможет быстро его простить. Вероятно, пока причиненная им рана в его душе не затянется, они не будут знать ничего о делах друг друга, и это незнание с невозможностью ясного диалога причинит им двоим еще больше боли. Такой исход рисовался воображением в первую очередь, но Гон наделся на другой… Могло же, пусть и чисто теоретически, случиться так, что, узнав правду, Киллуа отступит и разочаруется, но огорчение его будет не больше, чем от покупки на вид красивого, но оказавшегося совершенно безвкусным экзотического фрукта? Хотя… стоит признать, что ни на какой фрукт, тем более неизведанный, больших надежд не строят, а у Киллуа надежд благодаря Гону образовался целый ворох. И как бы ни хотелось верить, что предстоящие признание пройдет гладко, этим же вечером светящийся и довольный Киллуа, только переступив порог квартиры, развеял все иллюзии. Он пришел неожиданно и, сбросив с плеча спортивную сумку, сделал быстрый шаг вперед. – Я буквально на час! Так соскучился по тебе! – искренне выпалил он и в следующий миг прижался к губам Гона с поцелуем, оставив на них вкус горечи и испуга.