Цветы распускаются после дождя

Киллуа

      В одночасье размеренная жизнь Киллуа перевернулась. Хисока появился сначала в разговорах, затем своей уверенной походкой сошел с трапа, а следом переступил порог дома Золдиков, железными набойками своих сверкающих туфель растаптывая иллюзию "никогда не пересечься с ним вновь".        Вечером второго дня Киллуа выцепил его взглядом, как только вошел в столовую. Он, как всегда огненно-искрящийся, нацепив на плечи одну из своих излюбленных черных маек с рисунками карточных мастей, уже сидел за столом и свободно общался с главой семейства Золдик. Его покрытые черным лаком ногти отражали металлический блеск железных палочек, которыми он уверенно накладывал китайские салаты на позолоченное блюдце.       В столовой стоял кисло-сладкий запах – была заказана доставка. Красовался натертый до блеска гостевой сервиз, обычно хранившийся в шкафу, а выглаженная скатерть спадала с краев стола, который украшали две заполненные полевыми цветами вазы – настоящий праздник.       На деле же – всего лишь приезд друга старшего сына. Хотя… в этом доме Хисока уже слишком давно стал чем-то несравнимо большим, чем обычным другом. Одно его расположение – по правую руку от сидящего во главе стола Сильвы – говорило красноречивее любых слов.       Хисока был здесь почетным гостем.       Хисоку здесь всегда ждали.       Пройдя к столу, к своему куда более скромному месту рядом с Аллукой, Киллуа кивнул собравшимся, не смея прерывать беседу. Более того, не просто беседу, а беседу, строящуюся вокруг новой гордости главы семейства – картины размером почти с целую стену. Хисока, рассыпаясь изящными комплиментами, рассматривал широкое полотно во все глаза и, увидев Киллуа раньше всех, первее всех же приветственно вскинул свободную руку, вполне дружелюбно кивая опоздавшему.       На этот жест Киллуа захотелось скривиться, но он благоразумно выдавил из себя улыбку. Формально у него не было никаких оснований глядеть на Хисоку вызывающе – они никогда друг с другом, по правде говоря, и не конфликтовали. Лишь сам Киллуа возвел внутри себя Хисоку в ранг соперника. Соперника, которому он раз за разом проигрывал, бесконечно сгорая от немой зависти и чувства уязвленной справедливости.       – Будешь фунчозу? – склонившись к придвинувшему пустую тарелку брату, полушепотом поинтересовалась Аллука.       Киллуа моргнул, отрывая взгляд от рыжих зализанных огнем прядей, и кивнул, позволяя ее вилке аккуратно стянуть с края блюда прозрачную лапшу.       – Это все Иллуми с Хисокой заказали. Матушка вон счастливая, аж светится.       Будто в подтверждение, на другом конце стола звонкий и искренний женский смех заглушил бряканье тонкого стекла бокалов и красивых слов тоста, произнесенных поистине дьявольски искусным обольстителем. Под мелодией его лестных слов редко какая представительница прекрасного пола могла остаться леденяще-строгой и отстраненной, даже столь непоколебимая и жесткая женщина, как Кикио Золдик.       – Да, сегодня она и правда чересчур весела, – согласился Киллуа, смеряя взглядом смеющуюся мать, кокетливо прикрывающую губы веером.       – Это, знаешь, все началось с того, что Хисока вчера с Иллуми до позднего вечера какие-то дела решали и вернулись уже за полночь. Я с ними в коридоре пересеклась, после душа, – вновь негромко зашептала Аллука, подсаживаясь ближе и принимаясь накладывать в тарелку брата рис с овощами. – Так вот, они на ужин так и не пришли, занятые «этими делами», – невольно выделила последнее слово самая лучшая информаторша, у которой ушки уж точно все время были на макушке. – А матушка вчера такой стол сделала! Конечно, она расстроилась. Так расстроилась, что Иллуми с Хисокой остались вчера с носом. Она их даже на кухню не пустила, зато сегодня настояла на том, чтобы они к нам обязательно на обед приехали. Они специально и приехали с другого конца города. А за обедом сказали, что ужин с них. Нууу… точнее Хисока сказал.       Пока Аллука увлеченно нашептывала Киллуа последние сплетни, ее заботливая рука соорудила в соседней тарелке порцию странного на вид месива из всевозможных салатов. Названия их Киллуа толком и не знал, но, когда его взгляд коснулся неприглядной горы из фунчозы, стрелок чеснока и баклажанов, даже его познаний в китайской кухне хватило, чтобы сообразить, что такого блюда нигде более не существовало. Это Аллука легко и ловко смешивала в тарелке все, что видела. «В желудке же все переварится!» – говорила она, и спорить с ней Киллуа устал. Потому сейчас он молча остановил ее потянувшуюся к очередному блюду руку, про себя, впрочем, знатно чертыхнувшись.       – Все, спасибо. Мне достаточно, – мягко произнес он, уже видя съезжающиеся к переносице пушистые черные брови.       – Я опять как-то не так все положила?       – Нет, нормально, – для убедительности он воодушевленно подхватил вилку.       Расстраивать сестру, только-только отошедшую от разрыва длившихся больше года отношений, Киллуа совершенно не было на руку. Да и Аллука действительно раз за разом только хлопала своими большими глазами, совершенно не понимая, что именно не так в салате из салатов.       – Расскажи лучше, как день прошел? – спросил он, и эта уловка как всегда сработала безупречно.       Аллука, безотрывно следящая за вилкой, разгребающей гору в тарелке, тут же потеряла к ней всякий интерес, подсела еще ближе, буквально вжимаясь в бок брата, и принялась самым дотошным и подробным образом расписывать свой день. Она могла говорить сутками, пересказывая все, начиная от услышанных в общественном транспорте диалогов, заканчивая сюжетом каждой конкретной серии просмотренного сериала. Ей просто необходимо было выговориться. Ведь, у этой самой прекрасной и симпатичной малышки так банально и просто не было ни одного друга. Мальчики воспринимали ее, как настоящую девушку, с которой уж точно не погоняешь в парке на скейтах и не залезешь ночью на крышу стройки, прячась от бездельников охранников и спящих ленивых дворняг. С ней разве что по парку погулять да в кафе посидеть, на которое у среднестатистического школьника и денег-то не было. Девочки же Аллуку сторонились по двум причинам: одни избегали выглядеть на фоне нее «страшненькими», а другие не могли найти с ней общий девичий язык. И Киллуа был уверен, что причина заключалась в ее общении с одними лишь братьями. Он лично звал ее пару раз на студенческие вечеринки, оставлял на знакомых девчонок, но и те считали непьющую малышку-Аллуку слишком мелкой и неинтересной. Так еще с детства повелось, что среди всех людей самым главным другом Аллуки был именно Киллуа. Именно с ним она и делилась секретами и новостями.       И обычно Киллуа и правда ее слушал. Частенько терял нить повествования, но честно продолжал участливо разбираться, вникая в каждое слово. Однако сегодня ее приятный голос лился мимо его ушей, что целиком и полностью сосредоточились на разговоре, который вели в паре стульев от него.       Хисока, как и Аллука, ни на секунду не смолкал. Активно жестикулируя, он завоевывал внимание любовно глядящей на него миссис Золдик и в пол-оборота развернувшегося к нему ее мужа. Безупречный, как и всегда, Иллуми с гордой осанкой сидел подле гостя, редко что-то к его словам добавляя. Тот, в целом, справлялся и сам, красноречиво расписывая перспективы маячащих на горизонте интересных проектов, будущих сделок и возможности расширения уже имеющегося бизнеса.       Были бы в столовой софиты, то непременно бы сейчас они светили на Хисоку. Его речь лилась складно, залезая в уши сладким медом, но при этом в каждом его слове сквозила непоколебимая уверенность в силе. В той, перед которой не смогли бы устоять даже самые толстые стены и самые крепкие баррикады. И этим умением балансировать на грани между жесткостью и гибкостью Хисока одновременно мог привлечь и раскрасневшуюся от его комплиментов Кикио, и грозного Сильву, что некогда доверил еще совсем молодому, но смышленому пареньку козыри, лежавшие в его рукаве.       Вообще, это была длинная и покрытая пологом тайн история.       Тогда Хисока и Иллуми только окончили институт. Хисока частенько отирался у них дома, подолгу засиживался в столовой, участвовал в неимоверно скучных и неинтересных нормальным подросткам разговорах взрослых и оставался ночевать, разыгрывая перед сном пару-другую карточных партий за широким столом в кабинете главы их семейства.       По глупости своей в то время Киллуа совсем не предусмотрительно дела семейные игнорировал, выступая против воли родителей и навязанного мнения. Не раз сбегал из дома и всячески показывал свой характер, пропустив тот момент, когда Хисока, переодевшись из рваных джинс и огромных футболок, нацепил на плечи костюм, зализал назад пушистые огненные волосы и взял в руки портфель Сильвы.       Не успел Киллуа и оглянуться, как друг его старшего брата, прикупив дорогие часы и вставив в уши сережки, начал вместе с его отцом ездить на заднем сидении корпоративных автомобилей и посещать деловые встречи.       Все решилось за три с половиной года.       В новостях прогремело, как гром среди ясного неба, обвинение в финансовых махинациях. Одна небезызвестная столичная строительная компания тайно продала требование долга к своему крупнейшему дебитору третьему лицу – еще одной небезызвестной компании поменьше. Третье лицо, воспользовавшись одним из пунктов перешедшего к нему договора, затребовало к выплате полную сумму долга, отведя на сбор средств один месяц.       Сказать по правде, требование это, абсолютно законное с точки зрения права, было равносильно приговору. За один месяц столь крупную сумму ни одна хоть сколько-нибудь сравнивания по размерам компания физически не смогла бы найти.       Совершенно ожидаемо, по истечению срока требование удовлетворено не было. И по идее за неуплатой должно было последовать банкротство, но… тут-то, как вещали с новостных каналов, и была произведена махинация – еще одна сторонняя компания практически за бесценок выкупила полный пакет акций собственников. Новое руководство взяло на себя все обязательства прошлого, в том числе и требование к уплате долга. Старые собственники остались с какой-никакой прибылью в кармане, а новые нежданно-негаданно договорились об отсрочке. Через пару месяцев мелких платежей требование погашения долга и вовсе было отозвано.       В той схеме выкупившей акции фирмой являлась микро-компания на пару асфальтоукладчиков, записанная на имя Хисоки. А третьим лицом, выставившим требование оплаты, предстал строительный холдинг Золдиков.       И вроде бы все лежало на поверхности. Связь бывшего сотрудника холдинга Золдиков и его высшего руководства даже была доказана.       Лицо Хисоки крутилось по всем экранам.       Киллуа прекрасно помнил его выражение, когда на Хисоку, сонного и растрепанного, прямо в квартире демонстративно надели наручники, вывели в одних тапочках из подъезда и посадили за решетку. Казалось, все новости говорили лишь об этом. К отцу приходили с обыском, и даже их дом перевернули вверх дном. Плотные тучи в тот момент сгустились над привычным для Киллуа миром. Прошлое потеряло смысл, текущее лишилось опоры – все их счета были заблокированы, и, чтобы прокормить семью, Иллуми пришлось за наличку продать пару особо ценных с культурной точки зрения вещей. Будущее же тогда предстало настолько неясным и блеклым, что все, к чему раньше стремилась душа, потеряло смысл.       Тяжелые были времена.       А затем… спустя каких-то полтора месяца дело о мошенничестве неожиданно прикрыли в связи с отзывом заявления. Хисоку освободили, а Сильву отпустили из-под домашнего ареста.       Неожиданно обрушившийся за день мир склеился воедино вновь.       В тот день, когда деньги на счетах Золдиков вновь оказались доступны, по телевизору крутили куда более свежие новости, показывая впервые за столетие родившегося в зоопарке слона и перерезанные ленточки у новой школы, построенной, как бы смешно не было, все тем же строительным холдингом Золдиков.       Сильва вышел на свежий воздух, Хисока вновь поравнялся с ним. И каждая собака на улице тогда знала, что они оба были причастны, как к крушению одной из мощных столичных строительных фирм, так и к собственному освобождению.       Киллуа страшно было даже представить, какими именно методами все это было реализовано, но с тех пор Хисока, директор всего наворованного, был самым почётным и желанным гостем в их доме.       И в тот-то самый год, когда случились все вышеописанные события и когда двор за окном покрыл толстый слой снега, настенный календарь отсчитал день до рождества. Подготовленная к празднику гостиная сверкала отражениями блестящих новогодних игрушек. Аллука собрала всех братьев вместе с их гостями и усадила смотреть какую-то легкую комедию. И пусть фильм, мелькающий на экране, и был посредственным и глупым, но именно он собрал всех детей семьи Золдик в одном месте, пропитав канун рождества теплом и душевностью. И еще, в тот вечер длинного и сложного года Гон оказался на полтора часа прижат к плечу Хисоки. Именно с этого случайного события и началась та длинная история, которая теперь подарила свету маленькую малышку, что радостно кряхтела и улыбалась в руках дяди Киллуа.       В тот день, сидя по правую руку от Гона на большом диване, Киллуа совершенно ничего не заметил, смеясь над глупыми шутками и бедром толкая то и дело прижимающуюся к нему ногу друга. Все было хорошо и обычно. Трудности остались позади, и страхи минувших месяцев безденежья растворились в проявившихся очертаниях светлого будущего. Жизнь постепенно входила в привычное русло, и стоило Киллуа расслабиться, как тот ужасный во всех смыслах год решил добить его подростковую психику окончательно – на следующий день после семейного просмотра фильма Гон, нежно краснея, сказал, что, наверное, теперь он поверит сказкам, наделяющим время перед рождеством волшебством, и негромко признался, что, похоже, с первого взгляда влюбился.       Тоже самое Хисока сказал Иллуми.       И эти двое, Гон с Хисокой, с самого начала их знакомства и до последнего прощания ни секунды в присутствии друг друга не могли сидеть спокойно.       В мелодрамах такое называли любовью, в жизни говорили о химии и притяжении, но Киллуа так и не смог дать их отношениям определения. Слишком странными они были. Слишком далекими и непонятными. Хисока с Гоном никогда не обнимались на публике, никогда не целовались и даже сидели рядом очень культурно, не вжимаясь в друг друга плечами. Они никогда не афишировали отношения, и Киллуа даже не знал, произносил ли кто-то из них заветную фразу «давай встречаться?». Они просто были рядом, и ни у кого в одним с ними помещении не оставалось вопросов о том, кем они друг другу приходились.       Но Киллуа до последнего надеялся, что им просто было интересно играть в отношения. Он сам придавал двойной смысл их действиям и сам же своими мыслями обманывался, раз за разом глядя на то, как Гон на Хисоку просто смотрит. И как тот смотрит в ответ. Эти взгляды говорили сами за себя. И Киллуа между ними был лишним.       Так прошел год, второй и приближался к середине третий. Выпускной класс, второй семестр старшей школы, подготовка к экзаменам и пропущенная Гоном короткая праздничная неделя. Переписка с ним, обычные шутки, обсуждения одноклассников – все было как обычно. Гон появился в классе после выходных. Отдал классному руководителю больничный лист – подписанную справку – и уселся на свое законное место – рядом с Золдиком. Потянулся приветственно прижаться к его груди, мужественно похлопывая по плечу, как вдруг Киллуа уловил до боли знакомых два запаха: остаточный сладковатый и нежный, что моментально мог вскружить молодому альфе голову, и горький насыщенный и взрослый, совершенно точно принадлежащий одному конкретному человеку, имя которого не нужно было даже озвучивать.       Тогда все встало на свои места. Больничный был взят из-за течки. И эту течку Гон провел с Хисокой.       Подтверждение отношений Гона и Хисоки было прямо перед Киллуа, в аромате, что застрял в носу. Более явного признака их связи было не найти. Прошла пара дней, в течение которых Гон прятался, избегал близкого контакта и обливался дорогими духами Хисоки. Но как бы не пытался он скрыть на себе чужой запах, все равно неизбежно попался.       А дальше… были разбирательства. Вызов опекуна в школу, директор, полиция, примчавшаяся из другого города Мито, полторы недели назад уехавшая позаботиться о здоровье бабушки, Гон, понуро уставившийся в пол, и Хисока. И десятки глаз одноклассников, подглядывающих через окно из-за густых кустов. А еще разлетевшиеся вмиг сплетни.       Ситуация была из ряда вон выходящая.       Для директора – верх позора.       Для школы – доказательство некомпетентности преподавательского состава.       Для общества – подтверждение распущенности молодого поколения.       Для Мито – непредвиденная ситуация, вышедшая из-под контроля.       Для Гона – испорченный взрослыми первый сексуальный опыт.       Для Хисоки – еще один минус в карму и порицание общественности.       Для Киллуа – разбившаяся вдребезги надежда.       В тот день Киллуа задержался в школе до сумерек. Пялился в окно, нацепив наушники, и слушал грустные, удушающие и без того отсутствующее настроение песни.       Вокруг в пустынном школьном коридоре стояла почти мертвая для этих стен тишина. Галдящие одноклассники разбрелись после седьмого урока, предпочтя свои дела безрезультатным попыткам подслушать самые животрепещущие новости, плотно запрятанные за четырьмя неприступными стенами. К вечеру по коридору потянулись стройными рядами к выходу и спешащие с работы учителя. И один лишь Киллуа, как самый верный и преданный друг, сидел на лавочке под дверьми директора, отбив все нападки секретарши, порывавшейся выдворить его домой. В шесть часов, впрочем, ее сменил ночной охранник, которому абсолютно все равно было и на Киллуа, и на полицейскую машину, стоящую у главного входа.       Время тянулось медленно, а хоть сколько-нибудь проясняющих картину звуков из-под заветной двери не доносилось. Только раздражающе вибрировал в руках телефон – Иллуми в десятый раз обрывал трубку, видимо так и не разобравшись в написанной ему короткой фразе «вернусь к вечеру». Киллуа просто не мог уйти. У него тут жизнь на глазах рушилась.       Ближе к семи, когда за окном густые сумерки залегли черными тенями под голыми ветками кустов, стриженных прошлым летом, к школе подъехал тонированный в круг крузак. Эту машину Киллуа бы узнал из тысячи. Под особо высокий голос девушки в наушниках черный монстр резко затормозил у школьного крыльца, и из него вышел весь с иголочки разодетый отец, наверняка отправленный сюда не умеющим держать язык за зубами Иллуми. Впрочем, Киллуа не слишком на того рассчитывал. В делах семейных Иллуми всегда был непреклонен.       Поправив пальто, Сильва под безразличным взглядом наблюдающих из-за широкого окна голубых глаз быстрым шагом взобрался по ступенькам крыльца, каким-то чудесным образом нашел общий язык с охранником, пропустившим его, и, бросив на поджавшего ноги к груди сына нечитаемый взгляд, направился прямиком к кабинету директора.       Что было за закрытыми дверьми, Киллуа так и не узнал. И даже Гон позже так и не смог ситуацию прояснить – он сидел в секретарской, а все важные разговоры велись за директорской дверью.       Но тогда Киллуа только и оставалось, что терпеливо ждать, надеясь на что-то призрачно светлое.       За окном улица погрузилась в черную темноту. На небе к вечеру сошлись тучи, и густая мгла окутала темный школьный стадион. Охранник закрыл двери на замок, и когда сердце в груди под неудобным школьным пиджаком тяжестью сковало ребра, выровняв тревожный ритм, в коридор вышли измученные люди.       Стук в груди участился вновь.       Голубая школьная рубашка Гона мелькнула за объемными куртками представителей правопорядка, и Киллуа подорвался с места. Он подскочил с лавочки, но пересечься в тот вечер с Гоном у него так и не получилось – первее шел его отец. Из-за его плечей Киллуа лишь краем взгляда удалось увидеть сжавшегося и отчаянно вцепившегося в ремень своей перекидной сумки друга. Рядом с ним шла Мито. Следом классрук. И перед директором из кабинета вышел Хисока.       Киллуа был как в прострации. Ему никто. ничего. не. объяснил.       Уже в машине, разрывая гробовую тишину, лишь маленькие клочки информации долетели до него, начавшись со скупых слов благодарности Хисоки.       – Спасибо за содействие, – наполнил машину его нисколько не раскаивающийся голос.       Напряженный Сильва тогда в ответ лишь грубо выдал:       – Не меня благодари. Если бы не твой мальчишка – не видать бы тебе свободы…       Конечно, единственного, чего точно Хисоки было не видать, так это решетки. Все находящиеся в белоснежном кожаном салоне это прекрасно понимали. Слишком важен он был Золдику старшему. Слишком много завязано было на его мнимой неаффилированности.       – И все равно я приношу свои извинения. Вам пришлось оторваться от дел, – низко склонил рыжую голову провинившийся, но даже в этом жесте с трудом можно было понять, действительно ли тот от всего сердца просит прощения. В том и был хорош Хисока, что никому не удавалось легко прочесть его.       Сильва, скосив в его сторону взгляд, следом раздраженно махнул на него рукой, ядовито процедив:       – Вроде взрослый умный человек, а ведешь себя хуже подростка… – покачал он из стороны в сторону головой, глядя из окна на проскальзывающие мимо типовые многоэтажки.       Повисло звенящее молчание, в котором Киллуа съежился еще сильнее. Рядом с ним ехал человек, что заставил Гона окунуться в сущий ад. Чат класса трещал от сообщений. Тонны приходили лично Киллуа, а сколько были отправлены бестактными одноклассниками Гону, страшно было даже представить.       Это был лишь первый день. И казалось, что дальше уже нет будущего, что будет только хуже.       В темном стекле мелькали блики фар встречных машин, спешили по домам одетые в черные пуховики люди. Из висящих на шее наушников доносились обрывки песен. Сердце разрывалось на части. За спиной, на заднем сидении, был Хисока. Гон же потерялся за переулками панельного микрорайона.       Ситуация с каждым оборотом колес давила все сильнее. Мысли вертелись по кругу, и Киллуа хотелось проронить хоть слезинку, на мгновение выпустив напряжение, но предательские слезы застряли в груди тягостным комом.       Отец на заднем сидении то и дело вздыхал, барабанил пальцами по дверце и в какой-то момент, немного подуспокоившись, выдал:        – Нет, можно же было по-нормальному, как все это делают. Но ты же… уникум, додумался!       До чего такого Хисока додумался, Киллуа узнал лишь через время, когда спустя две недели Гон вновь вышел в школу.       Как позже оказалось, в качестве наказания за возложенное на него неоправданное доверие, Мито на две штрафные недели отобрала у Гона телефон и забрала на работу ноутбук, лишив племянника всех видов связи. Она перевезла к ним в однушку больную бабушку, что каждый день, не переставая, жаловалась то на климат, то на неудобный диван, то на отсутствие любимых соседок, что вполне могли бы помочь в случае чего непредвиденного. Но, как рассказал Гон Киллуа, Мито была в своем решении непреклонна. Да, бабушке Абе действительно в любой момент могло стать хуже, а несовершеннолетнего Гона Мито теперь оставить дома одного не могла. В итоге всем пришлось с горем пополам ютиться вместе.       Плюс ко всему в их дом теперь еще и наведывались незваные гости из соцзащиты – в связи со всем случившимся, их семья теперь стояла на учете как «неблагополучная». Мито долго вслух ругалась по этому поводу, вполне обоснованно критикуя «работу ради работы», но повлиять на решение госорганов она не могла, не в силах взвалить на свои плечи еще и борьбу с безликим врагом. Да и до совершеннолетия Гона оставалась лишь пара месяцев, и проще их было просто переждать.       Киллуа, сидя на подоконнике в мужском туалете, внимательно слушал длинный рассказ первый день как явившегося друга и не мог поверить, что за две недели столько всего могло произойти. В его жизни изменилось только одно – Гон пропал со всех радаров, а остальное осталось все тем же. Уроки, школа, домашние задания, Аллука и раздражающие рыжие волосы, то и дело мелькающие в коридорах дома.       Гон же, бессовестно прогуливая первый урок физики, продолжал говорить, с каждым последующим словом вызывая в душе Киллуа все большее сочувствие. Он говорил про бабушку, про Мито, про длинные дни без интернета и скучные ночи на скрипучей раскладушке. А затем в один момент он резко замолчал, его щеки вспыхнули румянцем, и, придвинувшись ближе, он совсем тихонечко прошептал:       – А еще… Мито не стала запрещать нам с Хисокой общаться.       С теми словами реальность Киллуа вновь задрожала, застучала по барабанным перепонкам и вывернула только притихшую душу наизнанку.       Ублюдок Хисока, заставший Гона испытать весь тот ужас, оказывается, приходил на следующий день после случившегося разговора с полицией к Гону домой. Принес, как самый настоящий подлец, два букета цветов и дорогущий зарубежный шоколад с сушеным ягодами малины. Мито же его даже на порог не пустила. Лишь краем взгляда Гону удалось углядеть перевязанные лентой красно-бордовые розы, прежде чем дверь перед Хисокой закрылась. Правда, этим же днем к ним постучалась старенькая соседка и с широченной улыбкой внесла два пышных букета, тех самых, что были у Хисоки на руках. Передала шоколадку, не переставая причитать, какой галантный джентльмен постучался к ней с необычной просьбой, и, согласившись на чай, долго-долго выспрашивала о том, как Гон познакомился с таким мужчиной.       Конечно, соседке Гон ничего не рассказал, зато перед Киллуа весь пропущенный урок говорил только о Хисоке. О том, как тот в конце концов нашел подход к Мито, о том, что с помощью неизвестной магии договорился с ней о прогулках с Гоном наедине, о том, как просил прощения, как после они гуляли по парку и как видели белок. И, наконец, о том, что вполне возможно этого бы ничего не случилось, сдержись Хисока и не кусни открытую к его ласкам шею.       И стало, как белый лист, ясно, что Гон готов был простить Хисоке все. Наверное, ему и прощать-то было нечего. Его карие глаза горели столь ярко и очевидно, что не оставалось никаких сомнений – для Гона Хисока не сделал ничего вопиющего, для Гона он открыл новый мир взрослых ласк.       Оторвав взгляд от застрявшего в фунчозе баклажана, Киллуа в который раз за вечер смерил распинающегося перед его родителями Хисоку. По сравнению с прошлым, тот стал еще более искусен в словах, еще более виден и статен. Откровенно говоря, он наконец-то стал тем, кем видел его Сильва. Он улыбался, но за его улыбкой стоял расчет, он говорил, и все его слова имели вес, он держал спину, и домашняя футболка смотрелась на нем рубашкой от самых именитых модельеров. Хисока засиял еще ярче прежнего. А Киллуа сцепил зубы, вдруг резко зайдясь к нему разгоревшейся пожаром ревностью.       – Спасибо за ужин, – обрывая лепет сестры и поднимаясь из-за стола, несдержанно прервал общий диалог Киллуа. – Я пойду. Еще доклад по истории делать.       Развернувшись и не слыша голосов, он шагнул к выходу, отчаянно надеясь лишь на то, что с появлением рыжего вестника апокалипсиса вся установившаяся его размеренная жизнь вновь не пойдет под откос.       Вот только трепетный голос Гона, давящий на совесть, приносил понимание обратного.       «И… как он там?»