Цветы распускаются после дождя

Киллуа

      – Ап-па! – звонкий детский голос раскатом грома прокатился по комнате.              Крохотный пухлый пальчик протянулся к нависшему над кроваткой улыбчивому лицу, норовя попасть прямо между глаз. Человек, вызвавший столько эмоций, ласково потрепал обтянутый пижамой круглый животик и спрятал робкую улыбку за копной густых волос.              Секундой следом из-за края кроватки послышался голос:              – Дядя, милая. Это дядя Киллуа пришел.        – Дядя, – вторя отразившимся от стен словам, подтвердил дядя Киллуа.         Малышка, причудливо дергающая в кроватке сжатыми кулачками, все так же обворожительно смотрела на него своими узкими любопытными глазками, еще совершенно не понимания разницы между «дядей» и «папой». Она улыбнулась, крякнула что-то плохо различимое на слух и протянула вверх свои ручки, куда больше интересуясь миром реальным, ярким и тактильным, а не полным условностей и неизвестных ей формулировок. Ведь куда интереснее дернуть длинные пряди то ли папы, то ли дяди и заставить того сморщить смешное выражение лица, а после счастливо и обезоруживающе-светло засмеяться.        Но на маленькой шалости малышка не остановилась. Ее рука с силой потянула белоснежные волосы вниз, и Киллуа склонился вслед за ее озорными пальчиками, жмурясь и кривясь.               Счастливая Анвел, смотря на страдания дяди, совершенно довольно, как умеют одни лишь дети, улыбнулась. И Киллуа в который раз убедился, что выбранное Гоном для дочурки прозвище – дьяволенок – как нельзя кстати ей подходило.               Обаяшка и красотка Анвел была сущим дьяволенком в обличии ангела. Стоило ей проснуться, как не только все взрослые становились ее подданными, но и вся квартира Гона превращалась в ее хозяйские владения. Все, до чего могла дотянуться ее пухлая ручка, иными словами, все, что лежало в пределах ее роста, моментально опрокидывалось на пол, а после выворачивалось наизнанку. И ладно, когда под прицелом оказывались игрушки, подушки да одеяла. Куда хуже дела обстояли с оставленными без присмотра телефонами, чистыми вещами на ушастой сушилке и любимым Анвел рюкзаком Гона, который, раз за разом оказываясь в ее руках, напоминал после выпотрошенный мешок. Никто так и не смог понять такой ее любви к простому, на вид ничем не примечательному рюкзаку. Вот только факт оставался фактом – свою сумку Гону, во избежание неприятностей, приходилось прятать на верхние полки шкафа в прихожей.               Вот и сейчас, собираясь на прогулку, он, встав на цыпочки, достал ее с полки, и Киллуа поторопился выпутать свои волосы из захвата.        Пока Анвел еще не до конца проснулась и вполне спокойно лежала животом кверху, у Киллуа появился шанс справиться не только с проворными пальчиками, но и с ее одеждой. Например, с самыми ненавистными Киллуа колготками. Эти злосчастные розовые чулки все время перекручивались то в руках Киллуа, то уже на ногах юной принцессы, но всегда каким-то совершенно магическим образом натягивались ровно, когда надевались руками Гона. Так было с самого рождения Анвел, но в конце концов уступать другу в вопросах ловкости Киллуа не хотел.       Не теряя ни секунды, он уверенным движением подхватил малышку и усадил ее себе на колени.               – Сейчас пойдем с тобой и папой гулять, – отвлекая своим самым мягким голосом юную дамочку, чтобы та не начала вдруг капризничать, Киллуа снял за мягкие рукава пижамку с розовыми облачками и, приподняв девчонку за подмышки, обнаружил, как ее внимательный взгляд изучает что-то в радужке его голубых глаз. Анвел даже застыла, перестав дергать ручками, и этот ее интерес сыграл дяде Киллуа на руку – тот за считанные секунды стянул с ее пухлых ножек одежду.       – Ну вот! Сейчас папа нам даст одежду, и пойдем гулять.       Анвел его словам многозначительно кивнула, вовремя качнув головой, и, как манекен, перестав держаться на ногах, корпусом повалилась вперед. Инстинктивно Киллуа прижал малышку к себе, а она, как ни в чем не бывало, уткнулась в его плечо, носом закопавшись в пахнущие миндальным шампунем волосы.       – Анви, ты так не пугай меня… – прошептал не успевший толком и испугаться дядя, и его тихий шепот заставил застрявшего у шкафа Гона обернуться. – А то твой папа больше меня к тебе не подпустит. А играть все время только с ним скучно же, правда? – бессовестно громко озвучил он последнюю фразу, наблюдая за тем, как с каждым произнесенным словом хмурятся широкие черные брови.       Гон незнания не любил. И более того – во всем, что касалось его дочери, утайки не терпел. Протянув руку внутрь шкафа, он не глядя достал первые попавшиеся под руку вещи и передал их другу, на удивление вполне неплохо справляющемуся с задачей одевания.       – Что тут у вас уже случилось? – спросил он, и Киллуа заулыбался, принимая из его рук стопку одежды.         – Ничего такого, о чем бы тебе стоило волноваться, – заговорщически склонился дядя к маленькому девчачьему уху. – Правильно я твоему папке говорю, да, Анвел?       Выхватив из речи знакомое слово, Анвел вновь засуетилась в руках и звонко отчеканила:       – Апа!        – Вот-вот, апа, мы и сами справимся, – совершенно хитро улыбаясь, сощурил глаза Киллуа. – Иди лучше одевайся, а мы с Анвел как-нибудь разберемся. Или ты нам не доверяешь?        Под натиском последнего вопроса Гон отступил. Он и правда доверял Киллуа чуть ли не больше, чем Мито или бабушке. И этот бессовестный хитрец прекрасно об этом знал, так нагло пользуясь дарованными ему привилегиями.           – Ладно, пойду умоюсь. И чтобы вы не натворили тут ничего, пока меня нет, – выдохнул Гон, с усталой улыбкой качая из стороны в сторону головой. На те сильные руки, что заботливо придерживали его малышку под ножками, он совершенно точно мог положиться. Да и сколько уже раз именно они выручали замученного бессонными ночами отца и брали на себя все заботы о маленьком пухлощеком чуде, давая такие необходимые передышки.        – Так точно, папа! Ничего не натворим, – кивнул Киллуа Гону на дверь.       Анвел в его руках завертелась.       – Апа! – вновь выдала она.       И жестом руки Киллуа прогнал Гона в ванную.        А дальше было сложнее. Малышка в его руках практически проснулась и потеряла интерес к белоснежным волосам перед ее лицом – времени оставалось все меньше. Миниатюрные пятки, как небольшие молоточки, принялись отбивать на бедре Киллуа бодрый ритм, предвещая стадию активных «боев без правил», в которых победитель, сумевший-таки нацепить на вертлявые маленькие конечности одежду, выходил побитым и уставшим.        Предвещая этот скорый разворот лидерства в местном бою с колготками, Киллуа, одной рукой придерживая Анвел за спину, второй буквально впихнул непослушные ноги в колготки и выдохнул, когда на девичьих плечиках оказалась майка с рисунком бегемотиков.        На все про все ушла пара минут. И вот перед Киллуа на ковре игралась пластмассовыми колечками пирамидки полностью собранная девчушка.        Немногим позже подоспел и Гон. В ванной он переоделся и теперь, бросив домашние вещи на разложенный диван, чуть нахмурив брови, смотрел в залитое солнцем окно.        – Кил, там холодно? Или как вчера? – видимо, так и не определив на взгляд погоду, спросил он.        Киллуа развел руки в стороны. Вчера он и на улице толком не был, чтобы знать каково это там было, по погоде. Он проторчал в универе до пяти вечера, а там его забрал на машине оказавшийся рядом Иллуми. И хотя Киллуа не слишком-то любил пользоваться совсем не бесплатными услугами старшего братца, но раз уж ему выпала возможность оплатить бензин молчанием, а не тратить карманные деньги на проезд, Киллуа не стал упускать такую удачу.       – Вообще вроде три градуса днем передавали, – выискав в памяти услышанную утром по радио информацию, неуверенно поделился ей Киллуа.       – Да меня больше ветер волнует. Анвел что-то сопливит последние дни, будет нехорошо, если ее продует, – подхватывая дочь с пола, пожаловался Гон, перенимая эстафету под названием «не получи в глаз, пока одеваешь ребенка».        – Если что мы всегда можем вернуться или взять с собой что-нибудь потеплее.        – Ты прав. Просто когда я один, сделать это не так-то легко. И приходится думать наперед, – улыбнулся дочурке Гон, заботливо поправляя ее смятые после сна вьющиеся волосы.        В его руках Анвел немного успокоилась, и на глазах у Киллуа Гон в мгновение ока поправил несуразно торчащую на девчонке одежду, напоследок вытирая пальцем прилипшую откуда-то грязь на ее пухлой щечке.        – Ну, мы почти готовы. Сейчас кто-то пойдет в коридор с дядей Киллуа, и папа в тишине и спокойствии соберет сумку. А ты обещаешь не выступать, хорошо? – попытался договориться с дочкой Гон.       Анвел, невинно моргнув глазами, не ответила.        Дома она была озорной и бойкой девчушкой, но все менялось, стоило ей оказаться рядом с другими людьми. Незнакомцев она не жаловала. Признавала только папу и Киллуа, с которым, впрочем, при малейшем желании не отказывала себе в удовольствии покапризничать. Даже с приезжавшей помочь племяннику тетей Мито она вела себя тревожно, вырывалась и плакала без причины, успокаиваясь только на руках отца. И Гону в редкие, подаренные близкими минуты одиноких прогулок до магазина неизменно приходилось в спешке возвращаться, чтобы вновь сутки напролет сидеть одному в квартире с этим капризным дьяволенком.               Впрочем, Гон никогда не жаловался. Но Киллуа видел, как он изменился за эти полтора года, прошедшие с момента осознания беременности. Изменился как внешне, так и внутренне. Пока все их однокурсники единственное, что преодолели, так это сдачу пары сессий с переменным успехом, Гон с Анвел на руках прошел через столько испытаний, что они не уместились бы и на целом листе ответа к билету по философии.        Киллуа страшно было даже представить, о скольком Гон умолчал, решив справляться со всеми трудностями в одиночку длинными ночами. А ведь Киллуа мог бы помочь. Даже более того – он был бы счастлив разделить все невзгоды и радости под потолком скромной квартиры в спальном районе его родного города. Киллуа и правда всей душой желал помочь больше, но… для Гона и для сидящей на его коленях Анвел он и так делал чересчур много, как дядя. Дядя, что приходит на выходных и заглядывает на пару часов после универа, приносит еду из магазина и готовит макароны с сосисками, потому что ничего больше не умеет, но уверяет Гона, что справится и что тому нужно хоть что-нибудь поесть и хоть немного поспать.        А ведь спать Гону действительно было нужно. Киллуа знал это, как никто другой, как человек, которому раскрывалось самое большое количество секретов.        Сон Гона – пара часов ночью и днем, когда дочка спит. Вечером же, каждый божий день, он надевает наушники, подключается к сети и получает деньги за самую противную и мерзкую работу – обзванивает должников по кредитной просрочке. Остающийся на ночь Киллуа не раз слышал, каким бесцветным становится его голос и как безлико звучат заученные фразы рабочего алгоритма. В такие моменты Гон становился похож на робота. В первое время Киллуа даже было не по себе сидеть рядом с ним на кухне, потягивая на ночь холодное пиво из железной банки, и видеть его нескрываемое безразличие к чужим бедам. Казалось, что так нельзя, что уж тем более в такой работе нужно всеми силами оставаться человечным.        А потом прошел еще десяток таких вечеров, и Киллуа стало все равно. Ответы на другом конце провода смешивались в бесконечный однотипный поток слов. Кому-то задержали зарплату, у кого-то появились непредвиденные траты, кто-то заплатил, но меньше положенной суммы ежемесячного платежа. И сколько не объяснял Гон людям, что платить нужно все и сразу, что банковской машине все равно, не заплатил ты вовсе или заплатил лишь часть, люди все так же жалобно просили войти в положение. А Гон просто не мог. Даже если на конкретном счете висела смешная оставшаяся с незапамятных времён копейка – программа бездушно считала просрочку, и шестеренки огромного механизма неустанно крутились, затягивая веревки сильнее.               С такой работой Гон разучился сочувствовать. Киллуа разучился тоже, четко зарубив себе на носу, что банки – не благотворительная организация. Банки – страшная вещь, если не понимаешь, как они работают. И прежде чем брать кредит, Киллуа бы теперь десять раз подумал, «а стоит ли оно того».               Он бы подумал. И не стал бы задумываться вовсе, если б за один кредит ему выпал счастливый билет, с любопытными и внимательными глазами, по имени Анвел.         В коляске, под ярко-голубым весенним небом, Анвел, как и все маленькие дети, выглядела невероятно мило. Ее розовые щечки от растянувшийся улыбки подскочили вверх, сделавшись похожими на два наливных яблока, а зажатая в ладошках игрушка-погремушка трещала при каждом движении. Она, совершенно хорошенькая, улыбчивая и невероятно обаятельная, радовалась миру. Смотря на нее, Киллуа и самому хотелось радоваться и улыбаться. Хотелось взять ее на руки, убаюкать и поцеловать в щеку, как целует дочку Гон, услышать смех или кряхтение и то самое заветное слово, что болью стягивало сердце…       Киллуа каждый день безжалостно гнал от себя эти мысли, и каждый раз, глядя на Анвел, спотыкался о них.        Под крохотной звездочкой – рисунком на шапке – выбилась из-под резинки огненно-рыжая прядь, а острый светлый нос с крохотной веснушкой на самом кончике изучающе втянул запах корицы, доносившийся из приоткрытой двери булочной. Киллуа непроизвольно улыбнулся, встречаясь взглядом с невероятно светлыми карими глазами, что под светом солнца казались и вовсе янтарными. И в такие моменты, буквально растворяясь в Анвел, он всегда бессознательно подмечал, что маленькая звездочка-дьяволенок Гона – точная копия ее второго отца. И чем больше она взрослела, тем все виднее становилось, что от Гона ей практически ничего не передалось.        Особенно на контрасте с фотографией Хисоки, что до поры до времени стояла рядом с маленькой кроваткой.        И, конечно, вины Анвел в ее схожести с Хисокой не было, вот только Киллуа все же казалось, что ворох непослушных темных волос, трепещущих на ветру, пошел бы ей больше.        Гон шел чуть впереди, наслаждаясь ярким солнцем и теплом. Подставлял лицо небу и смешно вытягивал вверх подбородок. Прятал руки в объемных карманах куртки и вдыхал сырой весенний воздух. Он молчал, и Киллуа молча следовал за ним, давая ему время побыть наедине с собой. Пусть так, пусть посреди шумной, наполненной людьми и машинами улицы, но если Гону нравилось, то Киллуа не смел мешать ему. Он вычитал как-то в интернете, насколько ценны для молодых родителей даже короткие моменты одиночества.         Они шли медленно, у самого края тротуара, стараясь не мешать спешащим по делам пешеходам, но даже так то и дело натыкались на недовольные лица обгоняющих их людей. Киллуа и сам когда-то был таким. Сгоряча думал: “Почему этим… с колясками! Дома не сидится!” Думал, что с ребенком раз-два и готово, а в остальное время сиди да занимайся своими делами. Не жизнь, а сказка.       Да, признаться честно, он вообще много чего дурного и глупого раньше думал. Сейчас надеялся, что перерос и повзрослел. Он бы хотел повзрослеть… выглядеть под стать идущему рядом с ним Гону.        Вот кто-кто из них выглядел взрослым, так это совершенно точно Гон. Он мыслил и рассуждал совсем иначе, чем все их одногруппники. Даже иначе чем сам Киллуа, застрявший где-то между яркой куражной жизнью обычных подростков и жизнью Гона.        Хотя, откровенно говоря, Киллуа был еще очень далек до спокойного тона голоса Гона, без надрывов и истерических ноток. Он сам все еще безбожно ругался, при любой мелочи, когда спотыкался или задевал что-то, роняя на пол, а также вспыхивал как спичка по пустякам и не выносил Хисоку. Впрочем… у них с Хисокой все с самого начала не было гладко.              Вспомнив о Хисоке, Киллуа мотнул головой.        Впереди, через пару домов, зеленым светом загорелся новый яркий светофор. Если бы Киллуа шел один, то непременно бы успел на него, перебежав дорогу на последних секундах, но сейчас с ним была Анвел, и нарушить ее спокойствие было подобно преступлению.               Люди же вокруг, ускорив шаг, потянулись к дороге, на которой в столь напряженный обеденный час скопились разной красоты машины. Одни простенькие и запачканные весенней грязью, другие только-только намытые, красивые и блестящие, отражающие капотами лучи солнца. Киллуа скользил по ним взглядом, в фантазиях шкодливо подбирая себе будущий автомобиль, как вдруг его внимание привлек знакомый темно-фиолетовый бок широкого джипа. И эту машину он не мог спутать ни с одной другой.         В два шага догнав Гона, Киллуа торопливо предложил:       – Гон, может пойдем в парк?        И не дожидаясь ответа, направил коляску в соседний проулок, как раз ведущий к небольшому городскому скверу.        Гон не успел даже сообразить. Обернулся, удивленно вскинув брови, и нырнул в подворотню, где наконец заметил искаженное беспокойством лицо Киллуа. Он едва заметно нахмурился, подцепил подбородком край шарфа, и, сделав свои выводы, произнес:       – Кил… Там был кто-то из знакомых? Если так, то я правда могу гулять с Анвел и один. Ты совершенно не обязан ходить со мной... – его рука, опустившись на ручку коляски, мягко потянула ее на себя, уводя из-под рук Киллуа. – Я же тоже прекрасно понимаю, как это выглядит со стороны. Омега, альфа и ребенок. Представляешь, что подумают о тебе твои поклонницы? – мягко, но так глубоко давя на внутренние рвано вспоротые болячки Киллуа, спросил Гон.        И это был уже далеко не первый подобный его вопрос.        Киллуа злил сам факт существования столь глупых мыслей в далеко не бестолковой темноволосой голове. Разве он хоть раз говорил, что стесняется Анвел? Разве не он сам все время предлагал прогуляться, чтобы Гон мог подышать свежим воздухом и почувствовать жизнь? Да Киллуа ни разу не дал повода для таких слов! И потому они его раздражали столь же сильно, как красная тряпка – быка.        Еле дослушав нестерпимо участливый монолог Гона, Киллуа, все же не выдержав, взбеленился, несдержанно громко рявкнув:       – Да черт, Гон! Что ты вообще несешь? Мне все равно, кто и что обо мне думает. Да пусть даже все считают, что у меня есть ребенок. Мне до их мыслей дела нет... Хотя нет… так даже проще будет. Лезть все перестанут.        – Кил.        – Что? – давя в себе раздражение, Киллуа недовольно посмотрел в карие глаза напротив, по тону голоса Гона не предчувствуя ничего хорошего.        – Пообещай мне, что на следующей неделе сходишь куда-нибудь с одногруппниками, а не ко мне после пар побежишь.        Вот оно. Еще один камень их преткновения. Киллуа было совсем не сложно забежать в эту квартиру хоть после пар, хоть после тренажерки, хоть из дома на другом конце города. Ему вообще все, что касалось Гона и Анвел, было не сложно. Он искренне желал им помочь. И он столько раз выбивал свое право на эту помощь, что в тысячный раз произнес:       – Ты же тогда не сможешь нормально поспать, – с этими словами его взгляд вперился в темные синяки, залегшие на лице Гона. – А вообще, если тебе надоели макароны, я попробую приготовить рагу по рецепту из сохраненок, – примиряюще улыбнулся Киллуа, стряхивая с зеленого шарфа друга прилипшую крошку от батончика, который сам же Гону и вручил, соврав, что тот завалялся в куртке еще с осени. – Я правда не слишком силен в готовке, так что ничего не обещаю, но…       – Мне не надоели макароны, Кил, – бестактно прервав собеседника на полуслове, покачал головой молодой отец. – Спасибо тебе за них и за все, что для нас с Анвел сделал и делаешь, но ты совершенно не обязан ставить на себе крест из-за того, что у твоего друга теперь ребенок. Это даже звучит глупо, – искренне, но с тенью сокрытой грусти Гон рассмеялся своим же словам, отодвигая коляску с прохода и уступая дорогу улыбчивой бабулечке, которая медленно прогуливалась вдоль двора.               Когда же она прошла, он заговорил уже тише и куда менее эмоционально:        – Я лишь пытаюсь тебе помочь. Я правда могу справиться по большей части и сам. Сколько уже справлялся? – Гон смотрел уверенно и неотрывно, и под его взглядом Киллуа, не желая соглашаться, поджал губы, как ребенок.        Ведь в том-то, по мнению Киллуа, и было дело, что Гон пусть и справлялся, но из них двоих первым на себе крест и поставил. Стоял, глядел на Киллуа впалыми глазами с залегшими под ними пятнами синяков, обмотанный залосненным зеленым шарфом и обтянутый старенький курткой. Пусть и держался он молодцом, пусть и хохлился сейчас изо всех сил, но Киллуа знал, что на самом-то деле Гону было чертовски тяжело, что он физически уставал, что давно уже вымотался морально и что сам он нуждался в общении больше всех, кого Киллуа знал. Может от того и говорил сейчас такие вещи. Хотел, чтобы у Киллуа была куда более интересная жизнь, чем его собственная.       Вот только Киллуа ничего не хотелось без Гона, а мечталось лишь о том, как бы уложить этого неприступного папочку под заботливые руки мастера массажа, к которому затащил его как-то Иллуми. Обернуть после теплым полотенцем, включить расслабляющую музыку и дать ему насладиться безмятежным спокойствием. Чтобы Гон наконец расслабился, чтобы вспомнил о себе и чтобы улыбался так же ярко, как раньше, не только очаровашке Анвел, но и всем вокруг.        Потому сейчас Киллуа хотелось спорить, обещать, что завтра он придет вновь, приготовит то самое рагу из сохраненок, принесет чего-нибудь вкусненького и возьмет на себя заботу об Анвел… но под строгим пристальным взглядом он так и не решился отнять силы Гона на пустые препирания. Отступил.       – Ладно… То есть, хорошо. Ты и правда сам хорошо справляешься. Тогда… в понедельник после пар меня не жди. Пойду подольше в тренажерке побуду. Давно уже в парилке там не был.       – Вот и правильно, – согласно кивнул Гон. – Но пока ты со мной, я хотел зайти в магазинчик в конце улицы. Мы же уже можем на нее вернуться? – осторожно разворачивая коляску, уточнил он и без озвученного согласия направился обратно к оживленному проспекту. – И да, рассказывай, кто там был? Кто-то, кто тебе нравится?        «Будто ты совсем не знаешь, кто мне нравится», – проглотил практически вырвавшиеся слова Киллуа, и, спрятав руки в карманы, поравнявшись с Гоном, проговорил уже вслух:       – Машина Иллуми.        Проспект вновь встретил их шумом колес и оживленным движением пешеходов на узких тротуарах. Ветер разнёс запах корицы, и прижавшийся к дому Гон, спрятав коляску под навесом крыльца какого-то нового магазина, обернулся, удивленно приподняв бровь.        – Мы могли бы помахать ему. Я вообще ужасно давно его не видел. Наверное… с тех пор как ушёл в академ. За это время я даже соскучился по его всегда недовольному лицу, – Гон рассмеялся, вспомнив выражение лица Золдика-старшего, когда тому приходилось подкидывать его до дома.         И только сейчас Киллуа понял, что молчать дальше возможности нет. Эту хрупкую идиллию ему придется разрушить.        Звонкий смех продлился не долго, за ним вновь последовал вопрос:        – Так почему мы от него сбежали? – и тихий, но разрезавший небо пополам ответ:              – Вчера вернулся Хисока… Вполне вероятно Иллуми мог быть с ним.       Озорной взгляд Гона на глазах растворился в безмолвном океане грусти воспоминаний, затопившей радужку.       – Понятно… И как он там? – вопреки молчанию прозвучал осторожный, до скрипа в сердце нежный вопрос.        Киллуа даже не пришлось врать – он еще не знал, как Хисока. Вчера не успел с ним пересечься, трусливо прогуляв семейный ужин. Сегодня – ему уже точно не простят второго прогула. Возможно, он узнает вечером… и тогда очень хорошо подумает, что ответить во вторник Гону.        Неожиданно удачно заиграло красками обещание не прийти в понедельник. Киллуа совершенно точно нужно было время, чтобы понять, что в глазах его горячо любимого друга от одного упоминания того самого имени поселилась такая неясная еще даже ему самому надежда.