***
Чан… Да чтоб тебя… Бан Чан… Крис… — Кристофер Бан! — Чан вздрагивает, резко садится в постели, хотя ещё не успел понять, где находится и что происходит. — Да тебя ядерная война не разбудит: ты пропустил все будильники. Спальню заливает утренний свет, и Крису требуется какое-то время, чтобы привыкнуть к выкрученной на максимум яркости и восстановить чёткость зрения после сна. Минхо копошится у комода с вещами, неспешно куда-то собирается, привычно мурлыкая себе под нос; а в солнечном свете вокруг него кружатся крошечные пылинки, которые устраивают настоящее танцевальное безумие, стоит ему встряхнуть свою кофту перед тем, как нырнуть в её воротник (и Чан с досадой отмечает про себя, что лучше бы он надевал его толстовку). — Земля вызывает Бан Чана, как слышно? — хихикает он, и Крис даже не может его осудить: он, наверняка, сейчас выглядит изрядно помятым. — Приём. — Который час? — Половина седьмого. Чан со стоном потирает глаза, проклиная всех тех, кто был причастен к составлению их абсолютно нечеловеческого расписания. А ему ведь снился такой хороший сон… Жаль только, что недолгий: он проспал немногим больше трёх часов, и это было паршиво. Но когда тебя мучают «проблемы со сном», начинаешь искать во всём плюсы: Во-первых, три часа сна — лучше, чем ноль (с математикой он, может быть, и не дружил, но два числа сравнить был в состоянии). Во-вторых, впервые за последние пару недель его ненадолго оставила головная боль, и это было самое лучше чувство на земле. А Чан ведь уже начал забывать, какого это — когда голова не норовит расколоться напополам от каждого неосторожного движения. — Один раз пришлось тебя будить: тебе какая-то чушь снилась, — Минхо закидывает сменную одежду в рюкзак и поднимает на него глаза, внимательные и обеспокоенные. — Как самощущение, капитан? — Хорошо… Всё хорошо. Даже отлично, я бы сказал, — Чан спускает ноги с кровати и ежится от прохлады: в постели Минхо было так тепло и лениво, что выбираться из неё совсем не хотелось (и дело тут вовсе не в лавандовом парфюме, которым пропахло всё вокруг, и сам Крис в том числе). — Прости, что мешал те… — Может, у тебя просто кровать не по фэншую стоит, м? — Лино усмехается, прерывая его так, будто не заметил очередной попытки извиниться. — В остальном, ты сегодня спал как младенец. — У тебя спокойнее. Это на самом деле было так. Несмотря на то, что ему все ещё требовалось просто катастрофически много времени, чтобы уснуть (Чан с лёгкой тоской вспоминал предебютные годы: сон приходил, стоило ему только встретиться взглядом с подушкой); он всё-таки заснул — а это уже что-то. Иной раз и это не выходило. К тому же, это была первая ночь за много недель, когда Чану дышалось легко. И это уже было не просто «что-то», это была настоящая победа, потому что иногда (особенно в последнее время) ему стало казаться, что в темноте накопившиеся за день сомнения его просто задушат. Поэтому и зарывался в одеяло по самый подбородок — дурацкая детская привычка, помогающая справляться с тревожностью, даже когда ему уже перевалило за двадцать. А он ведь проворочался полчаса или даже больше (его подсознанию обычно хватало всего пары минут, чтобы от пространных мыслей перейти в режим самобичевания), но за всё это время ни одной лишней мысли — абсолютная тишина, изредка прерываемая каким-то бредом про лаванду, плюшевые пятки и...барашков? Он что, правда считал барашков перед сном? В дополнение ко всему прочему, Минхо, может, и говорит о том, что ему пришлось его разбудить, но сам Чан не помнит, чтобы хоть раз просыпался. И если всё было так, как рассказывает Лино, то за сегодняшнюю ночь Крис умудрился поставить ещё один рекорд — проснулся всего один раз. В последние пару недель счётчик его ночных пробуждений стабильно держался у мысленной отметки: «какой смысл вообще спать, если просыпаться каждый час?», поэтому проснуться всего лишь раз и даже не помнить об этом — очередное достижение, заслуживающее места на доске почёта по борьбе с бессонницей. Правда до этой самой ночи она пустовала, но это ведь не так важно…? — Так тебе спокойно в моей кроватке? — Лино играет бровями. — Сказал бы раньше, Чанн-и, и наши отношения развивались бы гора-а-аздо стремительнее. — Иди ты… — Крис грозит ему подушкой, но Минхо, уверенный в своей безнаказанности, только хихикает на это. — Я и иду, Чанн-и. Только на тренировку, а не туда, куда ты хотел меня послать… — он усмехается с лёгким прищуром, и с его глаз срываются любимые Чаном искорки: Минхо издевается, играет, очевидно надеясь на ответную реакцию. А Чан со смешком думает о том, что Минхо лучше не жить с тремя котами: начинает вести себя, как один из них (хотя он соврёт, если скажет, что ему это не нравится). — Если ты завис, потому что придумываешь достойный ответ, то заодно подумай о том, что ты ещё должен ответить на мою вчерашнюю шутку о привязывании к кровати. Минхо просит внимания (в своей дурной манере, но всё же), и кто Крис, черт возьми, такой, чтобы отказывать ему в этом? — Прояви уважение ко мне, хотя бы для разнообразия, — с улыбкой замечает он. — Я твой хён, Лино-я, если ты ещё не забыл. И не то чтобы его на самом деле беспокоило неуважение Лино: он ведь прекрасно знал, что тот уважает его, наверное, даже больше остальных (и дело здесь совсем не в обращении и стилях). Просто Минхо, очевидно пребывающий в хорошем настроении, начал эту игру и с горящими глазами ждал ответа — и Чан слишком слаб, чтобы проигнорировать это. — Хочешь, чтобы после всего, что между нами было, я звал тебя «хён»? — Минхо отрывается от своей сумки и прикладывает ладони к груди, будто слова Чана оскорбили его до глубины души, — Ты ведь обслюнявил мне всю подушку! Я думал, это что-то да значит… — Ну всё. Чан поднимается с кровати нарочно резко, с трудом сдерживая улыбку, потому что вся спесь Минхо тут же куда-то девается (будто бы он не ждал именно такой реакции на свои слова). И у Криса язык бы не повернулся сказать, что ему это не нравится. Да он просто в восторге от того, как иногда реагирует на него Минхо, и скрывать это у него, как выяснилось, выходит крайне хреново. — Даже не думай нападать на меня, Кристофер Бан, — предупреждает он, выставляя перед собой ладонь. — Я ведь сегодня берёг твой сон как мог! Чан делает шаг вперёд, Минхо — назад. — Я не буду на тебя нападать, Лино-я… — вкрадчиво тянет Чан. —Просто затискаю до того, что ты будешь молить о пощаде и, может быть, даже подумаешь над своим поведением. — Нет-нет-нет, лучше бы ты полез драться или…. Он выдаёт себя — будто Крис не был уверен с самого начала, что именно этого он и добивался — когда с воплями и ругательствами (и Чану сейчас глубоко плевать на выдуманное им же правило о запрете мата) увиливает от его рук в сторону. — Надо было заявить на тебя за домогательства! — Минхо издаёт просто очаровательно звонкий писк, когда Бан тянет его за руку на себя. — Оставь ты меня в покое уже, я всё понял и осознал…Чан-а! Лино сдаётся только тогда, когда убеждается в том, что вырваться не получится, а кусаться — бесполезно, потому что к этому Крис за годы совместного проживания уже привык настолько, что почти не обращал внимания. — Видишь? — Чан старательно раскачивает его из стороны в сторону, растирая лопатки. — Ничего страшного, если не пытаться прокусить мою футболку. Простые обнимашки в воспитательных целях. — Я сейчас задохнусь, если тебе вдруг интересно, — бубнит он, обессиленно укладывая подбородок на его плечо: долгая и очень упорная (хоть и абсолютно притворная) борьба с утра пораньше его явно вымотала. — Брось, — хихикает Чан, улыбаясь во все тридцать два (видел бы Минхо — непременно бы велел угомониться, а не то «лицо от радости треснет»); он прижимается к нему поближе (опасно близко, но, кажется, ему слишком весело, чтобы думать об этом, чтобы думать в принципе) и понижает голос практически до шёпота. — Хочешь ещё сделаю для тебя парочку эгьё, чтобы окончательно отбить желание надо мной издеваться, Лино-я? Он почти уверен, что случайно коснулся губами уха Минхо. А ещё он уверен в том, что Минхо в его руках вздрогнул; и кончики его ушей — трогательно красные. В буквальном смысле трогательные, потому что Чан не может избавиться от навязчивого желания прижаться к горящей коже губами. — Бан Чан-хён, я… — дверь едва успевает приоткрыться, и в неё тут же просовывается макушка Чанбина. Да что же это такое? Чанбин, мать твою… Ты это что, специально делаешь? Всегда не в том месте, не в то время. Минхо удивительно ловко выскальзывает из его рук, так что даже сам Крис, увлечённый мыслями о несправедливости, случайностях и Со Чанбине, не сразу замечает его пропажу. Да и Чанбин, кажется, ничего особенного не заметил. Хотя, и не было ведь ничего особенного, правда? Просто…. Просто обычное дурачество, которое воспалённый бессонницей мозг переворачивает с ног на голову, выдавая желаемое за действительное — вот и всё. Но уши Минхо все ещё горят. Ему стоит просто прекратить об этом думать. — Тебя что, стучаться не учили? — рыкает на него Ли, кидая первую попавшуюся под руки футболку. — А если мы не одеты? — А вам двоим есть чем заняться тут без одежды? — Бин усмехается и переводит многозначительный взгляд на Чана. Тот же, пользуясь тем, что Минхо стоит к нему спиной, всеми жестами показывает, что в него полетит не футболка, а что-нибудь потяжелее, если он не заткнётся прямо сейчас. — В общем, Соник уже собрался, и мы едем в компанию. Ты с нами? Крис вздыхает, оглядывается ещё раз на спину Минхо, усердно копающегося в своей сумке. Трогательно красные уши. Боже, какие они красные — Чан сейчас с ума сойдёт. — Хён? — Я проспал, так что поеду отдельно, — запоздало отзывается он. — Возьми мой ноутбук с собой, пароль ты знаешь. Начнёте разбирать без меня. — А вы чем тут займётесь? — Я сейчас кину в тебя этот чёртов ноутбук, — тянет Лино, и его взгляд достаточно красноречиво отображает всё, что тот хочет сделать с Бином помимо озвученного, поэтому тот успевает только тихо пискнуть прежде, чем скрыться за дверью. — Научи своих детей манерам, — бросает он Чану перед тем, как закинуть сумку на плечо. — Даже если я научу, ты всё равно переучишь. — Дурак. — Сам дурак. Минхо не прощается, а Крис, оставшись наедине со своими мыслями, может думать только об одном. Очаровательно красные уши.***
— Хён? — Джисон отрывается от экрана, оглядываясь на него через плечо. — У тебя всё в порядке? Ты сегодня немного… нервный. Под «немного нервный» он видимо подразумевал, что Чанбин своей дёргающейся ногой скоро проломит пол. Это концентрации абсолютно точно не способствовало (у Джисона, проснувшегося за полчаса до выезда в студию, в голове и так сейчас была каша из битов и разномастных семплов), да и соседи снизу такими темпами скоро придут по их душу, если Со не успокоится в ближайшее время. — Порядок, — быстро кивает он, хотя ногой дёргать не перестаёт; подпирает щёку кулаком. — Наверное. — Нет, хён, серьёзно, — Хан припечатывает его коленку своей ладонью, и только тогда Бин возвращается в реальность, удивлённо оборачиваясь на друга. — Что случилось? Какое-то время он медлит, раздумывая, а Джисон смотрит на него выжидающе — и это как будто не оставляет ему выбора. Чанбин прикрывает глаза, давая себе возможность поразмышлять над неправильностью своего поступка ещё пару секунд (без вмешательства по-детски сверкающих любопытством глаз), и наконец сдаётся окончательно. — Да простит меня Чан, но я, блин, с ума сойду, если не обсужу это с кем-то... — Мне уже страшно, хён… — Я расскажу тебе, но ты могила, ясно? Джисон с таким серьёзным видом демонстрирует ему клятвенно отставленный мизинец, что у Чанбина не остаётся никаких сомнений в том, что он его не сдаст. К тому же Со по своему опыту знал, что когда речь заходит о делах любовных — Джисон на удивление хорошо хранит секреты. — Значит, слушай…***
У Минхо в голове такой бардак, что ни одна генеральная уборка не справится. Да самый лучший в мире клининг сбежит, сверкая пятками, если увидит, что творится в его черепушке. Особенно в последнее время. — Ты в порядке, хён? Феликс обеспокоенно заглядывает ему в лицо, когда за локти увлекает его вперёд, к себе, помогая растянуться. Минхо не в порядке. Он, блять, определённо не в порядке. Вчера он притворялся спящим всё то время, что Крис нёс его в спальню — просто потому, что не мог отказать себе в такой возможности, и он наслаждался этим. Да любой бы поступил так на его месте: у Чана горячие ладони, и он сам весь тёплый, да ещё и, вдобавок ко всему, он пахнет мускусным «The body shop»(Минхо и сам понимает, что оправдание дурацкое — но какое есть). Потом он (будто всего прочего было недостаточно, чтобы получить почётное звание «самый главный кретин этой планеты») зачем-то предложил ему остаться спать в своей кровати. И он даже хихикнул, когда представил себя на торжественном вручении медальки за кретинизм. А потом столкнулся с ним носами — он уже не удивлялся тому, что его поступки не имели ничего общего со здравым смыслом — и чуть не получил остановку сердца за те пару секунд, что они смотрели друг на друга в темноте. Он буквально чувствовал дыхание Криса на своих губах. И долгожданный финал его феерии тупизма: утром он обнаружил, что практически весь забрался на Чана, прихватив вместе с собой и все свои конечности. А Чан… Чан блять, даже не подозревая о том, что Минхо буквально умирает — спокойно дышал ему в макушку, и его ладонь — обжигающе горячая ладонь — лежала где-то в области поясницы. И, кажется, этого уже должно было быть достаточно, чтобы понять — пора остановиться. Остановиться и успокоиться. Но Минхо твёрдо решил: если закапываться, то до конца. Поэтому он сделал это снова, как делал сотню раз до этого — нарочно раззадорил Чана, выпрашивая капельку внимания. Хотя он и пообещал самому себе, что никогда больше не будет заниматься подобной ерундой. Хочешь ещё сделаю для тебя парочку эгьё, чтобы окончательно отбить желание надо мной издеваться, Лино-я? Он не в порядке. — Что, сегодня даже в своей кофте? — подаёт голос Хёнджин, когда входит в тренировочный зал. — Хёнджин! — шикает на него Ёнбок, и Минхо едва сдерживает шипение: когда младший обернулся на опоздавшего Хвана, он слишком сильно потянул его вперед, и Минхо почти поцеловался с полом, при этом скорчившись от боли во внутренней стороне бедра. — Ой, прости-прости, хён… Феликс помогает ему распрямиться и тут же принимается виновато бормотать, поглаживая его по коленкам в знак извинения. И Минхо улыбается ему, потому что даже если Ликс сознается в самом страшном на свете преступлении — Минхо на него злиться ну просто не сможет. Да кто на этой планете вообще может злиться на Феликса хотя бы одну секунду? Тем более, когда рядом есть такая мишень для вымещения злости как Хван Хёнджин — сто восемьдесят сантиметров чистой головной боли. Он умудрялся выводить его каждый раз одним только фактом своего нахождения в помещении. И не то чтобы Минхо любил его меньше, чем Феликса (он активно доказывал всем и каждому, что издевается над всеми в равной мере), просто Хёнджин никогда не умел держать язык за зубами, а ещё периодически был слишком прилипчивым — вот ему и доставалось больше остальных. — Я уже видеть не мог это безразмерное чёрное нечто, — фыркает Хван, скидывая сумку с плеча. — У Бан Чан-хёна очень специфическое чувство стиля. — Сегодня начнём с тебя, — спокойно отзывается Лино. — Растягивайся. Посмотрим, как хорошо у тебя с памятью: только чужие толстовки запоминаешь или хореографию тоже иногда… — Хё-о-о-он, — страдальчески тянет он, усаживаясь на пол рядом с Феликсом и глядя на него глазами кота из «Шрека». —Я сожалею, всё понял и осознал, и… — Осознаешь, когда прочувствуешь мой праведный гнев за каждое неправильное движение. Хёнджин, подтверждая свой статус королевы драмы, растекается по полу и пепелит взглядом потолок, будто тот может избавить его от предстоящей экзекуции. Ёнбок гладит его по голове с сочувственной улыбкой, когда Минхо, подскочив на ноги, направляется к компьютеру. — Повезло же тебе попасть мне под горячую руку, Джинн-и… — Если тебя задело, значит у вас с Чанни-хёном не всё в порядке…? — осторожно начинает Феликс, и Лино оборачивается к нему. Вот от кого он точно не ожидал получить нож в спину, так это от Феликса. — Ты сейчас тоже отправишься в клуб «разозлили Ли Минхо», Ёнбок, — Минхо предупреждающе выставляет перед собой указательный палец. — Вам надо… — Нет. Я не собираюсь обсуждать это с тобой, — он тыкает пальцем сначала в Феликса, а после переключает своё внимание на Хвана. — И тем более с тобой. Хёнджин в ответ строит ему рожу, и он с трудом сдерживается от смешка — засранец. — Хён, правда… Мы ведь просто хотим помочь. — Зная вас, вредителей, вы только хуже сделаете. — Вы двое должны… Он с усилием (возможно, несколько чрезмерным) бьёт по пробелу, и из колонок льётся музыка, заглушая любые дальнейшие попытки делать ему мозги — Минхо в последнее время с задачей «загрузиться и накрутиться» прекрасно справляется и без посторонней помощи. «Мы же в одной группе. Я бы никогда не стал думать об этом» Музыка может заставить заткнуться детей, вот только от себя не убежишь — никакая стереосистема не справится с тем, чтобы перекричать собственные мысли. Поэтому он разминается с особым усердием, считая про себя секунды. Один, два, три, четыре, пять, шесть… Чан тянется к нему — он без всякого сомнения подаётся вперёд, и его лицо так запредельно близко, что у Минхо сердце стучит где-то в глотке. Семь, восемь, девять, десять… Шёпот у самого уха, горячее дыхание и чертовы губы, мазнувшие по хрящику. Десять, десять… Блять, десять. «Я бы никогда не стал думать об этом» Минхо сбивается. Конечно, он мог спокойно принять тот факт, что никогда не сможет его заинтересовать: ему не в первый раз приходится принимать отказ — не сахарный, не растает. Ему просто нужно было время: месяц-другой, и он даже не вспомнит о том, что был когда-то влюблён в какого-то там Кристофера Бана с его глупыми ямочками на щеках, дурацкими рассыпчатыми кудряшками и нездоровой тягой контролировать всё на свете. Но время шло, а это тупое и никому не нужное чувство никак не проходило. Хотя Минхо очень старательно прятал его поглубже, продолжая повторять, что ему просто нужно время — ещё неделя, или две… Или месяц. Девяносто один день, двенадцать недель или три месяца — ровно столько понадобилось для того, что Минхо понял. Он в полной заднице. Потом он сбился со счёта, да и вести дальнейший календарь «тупая и безответная влюблённость» было опасно для его психического здоровья, потому что он медленно, но верно скатывался до уровня двенадцатилетней обезумевшей фанатки. Правда через год или около того Лино, слава богу, немного подуспокоился: он столько прожил с этим чувством бок о бок, что научился его игнорировать — не всегда это получалось, но он держался довольно неплохо, учитывая тот факт, что предмет его воздыханий каждый день на протяжении всего этого времени спал в метре от него, делил с ним одну ванную и ещё лип к нему, не переставая, в любую свободную минуту. Возможно, иногда он пользовался этим — кается. Пользовался тем, что мог с лёгкостью заполучить его внимание и — нет, ну в этом он никогда не признается — ласку. Наверное, это неправильно. Минхо не должен был так поступать, но он, черт возьми, вынужден терпеть его нахождение в непосредственной близости почти двенадцать месяцев в году. Может он, блин, всего пару раз за всё это время подумать о себе, а не о грёбанном Кристофере с его глупыми ямочками на щеках, дурацкими рассыпчатыми кудряшками и нездоровой тягой контролировать всё на свете? Минхо ведь не просит ничего особенного. Минхо вообще ничего не просит. И это его более чем устраивало: так вполне можно было дожить и до конца контракта, а после он как-нибудь разберётся с этим. Не может же он дожить до гробовой доски с этой жалкой влюблённостью, правда? В конце концов, в мире полно красивых, умных и талантливых австралийцев, которые внимательно смотрят все присланные в какао видео с котами, очаровательно смеются и могут часами повторять с ним английский, и… Да Лино даже сам себе не верил. А потом в один момент Чана стало слишком много, и его железобетонная выдержка стала сдавать позиции. Ещё и эта чертова бессонница, из-за которой Крис стал вести себя так. Так, как будто Минхо и правда может хоть на что-то рассчитывать. И он уверен в том, что тот инцидент в одной из туалетных комнат компании — единичный случай, небольшое Чаново помешательство на фоне практически полного отсутствия сна, вот и всё. И никаких тут двойных смыслов. А ещё он уверен, что до сих пор чувствует жар в том месте, где мягкие губы Криса всего на грёбаную секунду прижались к его коже сегодня с утра. Ничего… Сейчас Минхо вытрясет сначала всю дурь из Хван Хёнджина (просто для повышения уровня счастья в организме), а после — вытрясет всю дурь из своей головы. Шёпот у самого уха и тёплые руки на его лопатках. Лино себя до изнеможения сегодня доведёт, это точно. Отпустит детей и останется ещё на пару часов, чтобы думать о таком просто сил не осталось. Он тянется сильнее, чем требуется — через боль, и продолжает считать секунды. Один, два, три, четыре… Крис-Крис-Крис-Крис Кажется, он в этом зале до самой ночи.***
— Какая… удивительная история, — Джисон нервно хихикает, просовывая сложенные вместе ладошки меж коленей. — Кто бы мог подумать, что Чанни-хён решится поцеловать его, да? А я ведь… Я ведь впервые слышу эту историю. — Что? — Чанбин оборачивается на него и окидывает его быстрым взглядом. Хан в этот момент может думать только о том, что Чанбин как рентгеновский аппарат — видит его до самой последней косточки, и знает, о чём он думает. — То есть… Чанни-хён, конечно, поступает глупо, что не рассказывает ничего Минхо-хёну… Ну, мне просто так… Мне просто так кажется. Вот. Да, мне так кажется. — Хан Джисон, ты что-то знаешь. И лучше не заставляй меня выпытывать это. — Я не понимаю, о чём ты… — Я расскажу Сынмину, что ты целуешься с фоткой Катары перед сном, и он не отстанет от тебя до скончания века. Пару секунд Джисон оторопело хлопает глазами, не понимая, нужно ли ему впасть в ярость из-за такого грязного шантажа, искренне удивиться тому, что эта информация попала в руки Со Чанбина, или рассмеяться — потому что, конечно же, он не целуется с фотографией аниме-персонажа перед сном. — Это тебе Феликс сказал? — запоздало отвечает на нападку он. — Я не… Да не целуюсь я с фоткой Катары! — А я скажу, что целуешься, — бесстрастно пожимает плечами Бин. — Предложение о сотрудничестве ограничено по времени. Тик-так, Соник. — Я никогда больше не буду разговаривать с Феликсом… — надувается Джисон, хотя он и уверен, что просто не способен обижаться на Ёнбока. — Кажется, у меня недалеко был чат с Сынмином, и… Чанбин берётся за телефон, и Хан практически повисает на его локте, вложив все свои силы в умоляющий взгляд. — Ладно-ладно! Только не надо… — Информация, Соник. Расскажи мне всё, что знаешь, и никто не пострадает. — Тебе надо перестать смотреть сериалы про полицейских. — Так, я пишу Сынмину, — старший ловко перекладывает смартфон в другую руку и вскидывает её повыше; Джисон, не имея больше доступа к телефону, сдаётся окончательно. — Мы говорили про это с Минхо-хёном! Чан ему нравится! Бан Чан-хён нравится Минхо-хёну, вот так, — на одном духу выпаливает он. — Он об этом никогда прямо не говорил. Ну, на трезвую голову… Но это очевидно. Вот и всё. Чанбин пару секунд растерянно моргает, после чего медленно опускает телефон на стол. Какое-то время они молчат, и Хан уже даже успевает подумать о том, что зря это сказал — он ведь не мог быть на сто процентов уверен в реакции Бина на этот счёт. К тому же, он подвёл Минхо, и теперь он чувствовал себя безнадёжно виноватым, и… — Мы должны рассказать Чану. — Нет! Ты что совсем? — Они же вокруг да около будут ходить до самой старости! — Они сами должны признаться! Это нечестно, как минимум по отношению к Минхо-хёну. — Эти два идиота скорее умрут от страданий по своей неразделённой любви, чем откроют глаза, Соник, — Чанбин берёт его за плечи. — Мы должны сказать Чану. Или Минхо. Или обоим, без разницы… — Нет! Нельзя это делать! Да я даже тебе не должен был говорить, но ты своим грязным шантажом вынудил меня… — Я скажу Чану. — Даже не думай, — строго отрезает Хан, на секунду вообще забыв о приличиях. — Иначе я расскажу Феликсу, что ты… — Что, трек настолько плох, что вы даже поссорились? Оба вздрагивают, когда Крис появляется на пороге. — Чан-хён! Как ты вовремя, — Джисон пихает Чанбина меж рёбер, показывая, что, если он не договорил, это ещё не значит, что он не приведёт свою угрозу в действие. — Да, и правда вовремя… — бубнит Чанбин, тут же прочищая горло. — Начнём работать? — Если не собираетесь продолжать орать друг на друга, — смеётся Чан. Хан бросает ещё один довольно красноречивый взгляд в его сторону, и Бин кивает. — Конечно. Всё путём.***
Возможно, Минхо немного перестарался с вытряхиванием дури из своей головы, потому что до общежития он добирается едва ли не ползком: его ноги после многочасовой танцевальной тренировки отказываются на него работать, и он готов поспорить, что завтра будет только хуже. И было бы славно, если бы за такие страдания Вселенная наградила его парочкой часов абсолютно покоя: без боли во всём теле, надоедливого Хвана, прилипшего к нему, стоило ему только переступить порог общежития, и грёбанного Бан Чана, который и без того занимал его мысли практически двадцать четыре часа в сутки. Но когда Минхо оказывается в спальне, полностью готовый рухнуть в объятия своей мягкой постельки и проспать до самого второго пришествия, он понимает, что Вселенная вообще редко когда прислушивается к его запросам. На его кровати аккуратно сложена кофта — та самая, которую он вернул Чану вчера. Минхо не в порядке. И он честно пытается игнорировать её и притворяться, что Чанова толстовка — мягкая и тёплая Чанова толстовка — просто фантастический обман зрения, или очередное «небольшое помешательство на фоне практически полного отсутствия сна». Или бог знает что ещё… Он не думает о ней все тридцать минут, которые проводит в душе, прижавшись лбом к плитке в надежде на то, что горячая вода чудесным образом избавит его от боли во всём теле (и, может быть, даже сердечную ненадолго заберёт). Вот только чуда не происходит, поэтому в наполненной паром ванной он ещё минут двадцать не думает о грёбаной толстовке, пока пытается найти в себе силы на то, чтобы хотя бы забраться в пижаму. И он точно не думает о ней, когда расправляет постель. Думает только о том, что он не в порядке. Настолько не в порядке, что ныряет в тёплый флис, прежде чем залезть под одеяло, и зарывается в глубокий капюшон, а в голове надоедливое: Крис-Крис-Крис-Крис Если тренировка не освежила его голову, то, может быть, хотя бы сон справится с этой задачей? Но Минхо не спится.***
Крис осторожно, стараясь даже не дышать, приоткрывает дверь в спальню и замирает на пороге, прислушиваясь к размеренному дыханию Лино. Сегодня он смог выбраться из студии раньше полуночи, и это был чёрт-те какой по счёту рекорд (за прошедшие сутки их накопилось как-то неприлично много). В этот раз менеджеру даже не пришлось упрашивать его вернуться домой, потому что Крис сам позвонил ему и попросил забрать — это было ровно в половине одиннадцатого. Наверное, поэтому менеджер и позволил себе спросить, в порядке ли он: все ведь уже привыкли к тому, что позже Чана из компании уходят разве что охранники. Конечно же, он не связывал своё желание вернуться в общежитие с тем, что ему хочется поскорее оказаться в кровати — в кровати Минхо — потому что это больше не повторится. Крис не собирается пользоваться ситуацией и злоупотреблять заботой Минхо: он и так делает для него слишком много. Так много, что Чан начинает надеяться, а это ни к чему хорошему не приведёт. Крис на цыпочках проходит по комнате, кое-как выпутывается из своей одежды и даже умудряется не снести ничего в темноте, пока влезает в пижаму. Также крадучись он добирается до кровати — до своей кровати — но не может заставить себя хотя бы сесть, нерешительно покусывая губу. Завтра важный день: утренняя танцевальная практика, после несколько съёмок подряд без перерыва, запись, персональная вечерняя тренировка — случится настоящее чудо, если он освободится раньше одиннадцати. Значит, нужно будет провести на ногах целый день (и это даже без учёта того, что ни одна съёмка не проходит идеально гладко, без проблем — придётся разбираться ещё и с этим). У него до чёрта дел. И ему нужно выспаться. А он оглядывается на спину Минхо и думает только про лаванду, барашков и горячее дыхание, щекочущее плечо — он точно сходит с ума. Когда Чан присаживается на край своей кровати, она оказывается отвратительно холодной — какой она ещё может быть, если тебя не было целый день? — и жалкие остатки надежды на то, что сегодня ему удастся хоть немного поспать, растворяются в темноте. Тяжелая, вязкая, липкая — вчера она такой не казалась. Сегодня они так и не смогли закончить новый трек. Чан сдался, когда Чанбин стал клевать носом, а Джисон, свернувшись калачиком на диване — уснул. Он выставил их за дверь и велел возвращаться в общежитие, а сам остался ещё на пару часов, надеясь непонятно на что: он ведь мусолил этот проект уже больше двух недель, и до сих пор не смог выдать ничего стоящего. А он хоть когда-нибудь мог? Практика — съёмки — запись — тренировка. Когда Крис вернулся домой, он обнаружил, что дети все ещё не спят: практически полным составом они собрались в гостиной, каждый занятый своим делом. Чанбин с Чонином играли в приставку, а Хёнджин, наблюдая за ходом игры, лениво жевал чипсы — пачку приходилось придерживать здоровой рукой, потому что растянутое запястье все ещё давало о себе знать. Спал только Феликс, прижатый щекой к коленке читающего Сынмина; и Джисон, копающийся рядом в телефоне, гладил его по спине. Им даже объяснять ничего не пришлось, Чан и без того знал причину, по которой они все собрались вокруг Ёнбока. Практика — съёмки — запись — тренировка. Феликс, жалующийся на боль в спине, и растянутое запястье Хёнджина. А он хоть когда-нибудь мог выдать что-то стоящее? Ему опять тяжело дышать. Крис пытается устроиться поудобнее, пытается считать барашков, петь, считать секунды по приглушённому тиканью из гостиной, даже закутывается в одеяло по самый подбородок — бесполезно. Практика — съёмки — запись — тренировка. — Минхо? Чан просто попробует. Просто спросит. И если Лино спит, то он справится с этим сам, так, как делал это несколько недель до этого: пойдёт в гостиную и немного поработает. — Хо? — он зовёт так, что Минхо вряд ли услышал бы его, даже если бы не спал. Какое-то время тишину спальни ничего не нарушает, и Чан уже успевает смириться (ты должен радоваться, что судьба не даёт тебе в очередной раз творить какие-то глупости, Крис); он даже спускает ноги с кровати, когда Минхо вдруг ёрзает в своём одеяльном коконе. — Что? Чан прикрывает глаза на пару секунд, проклиная про себя свою слабохарактерность — надо было просто сразу идти в гостиную, а не пытаться закопать себя ещё глубже. Он ведь обещал себе, что не будет злоупотреблять заботой Минхо, но делает это снова. — Ты спишь? — Это самый тупой вопрос в моей жизни, Крис, — он возится в одеяле, прежде чем перевернуться к нему лицом. — Что такое? Глаза Минхо внимательно блестят в темноте. И, возможно, Чан жалкий. Жалкий, эгоистичный, глупый… Но ему нужно поспать. Да, дело только в этом. И здесь совсем ни при чём тёплый нос Лино и лавандовая лень, которая окутывает сразу, как только опускаешься в его постель. — Послушай меня, ладно? — Какой у тебя серьёзный тон… — несколько обеспокоенно отзывается младший. — Сейчас я попрошу тебя об одной вещи, — Чан старательно подбирает слова, внимательно наблюдая за выражением его лица — И ты можешь отказаться. — Если ты подумал, что про «привязать к кровати» я вчера говорил серьёзно, то… — Минхо. — Да-да, знаю… — вздыхает он и неловко ёрзает, обнимая одеяло. — Просто ты мастер настроить на диалог: начал всё так серьёзно, и теперь я нервничаю. Говори уже. О, поверь, я нервничаю не меньше тебя. — Ты не мог бы… — и Крис медлит, хотя тянуть дальше нет никакого смысла. Размышлять о моральной стороне вопроса и реакции Минхо на его предложение надо было раньше, когда эта дурость только пришла ему в голову. — Не мог бы поспать со мной сегодня? — Чего? — Я… блин звучит совсем не так, как я хотел… — он прикрывает глаза, надеясь просто испариться, чтобы не пришлось больше чувствовать, как кровь приливает к лицу под внимательным взглядом Лино. — Я имею в виду… Имею ввиду буквально «поспать». Просто в одной кровати. Если это кажется тебе… — Это поможет тебе заснуть? — Минхо приподнимается на локте. — Ты сказал, что тебе спокойнее в моей кровати. — Да… Я думаю, да. Чан первый раз видит такое выражение на его лице, и, если бы это был не Минхо, всегда и во всём уверенный на двести пятьдесят процентов, он бы сказал, что это — сомнение. Лино сомневается: пару секунд задумчиво жуёт губу, не глядя в его сторону, после чего молча отодвигается к стенке. А Крису требуется ещё секунд тридцать, чтобы просто восстановить способность превращать мысли в слова. — Ты уверен? — Ты спал в моей кровати вчера, так почему вдруг решил, что тебе нельзя сделать это сегодня? Или в любой другой день? — Лино откидывает одеяло в сторону. — Ты идёшь или просто так спросил? Спросить — это одно дело, а вот получить согласие — совсем другое, поэтому он поднимается с постели осторожно, практически на негнущихся ногах; а его сердце (бедное и уставшее сердце) отчаянно стучит в висках, потому что в голове крутится: В любой другой день. Крис не будет этим пользоваться — только сегодня. Завтра важный день, и ему нужно выспаться. Это всего на один раз, и он больше не будет потакать своему воспалённому бессонницей и безнадёжно влюблённому сознанию. Да Чан даже сам себе не верит. А ещё Чан не верит в то, что снова оказался здесь — в тёплой постели, пропахшей лавандовым «DIOR». Такими темпами он начнёт к этому привыкать. Он укрыт едва ли не до самого подбородка (Минхо лично подоткнул одеяло со своей стороны, с видом предельно сосредоточенным), и их плечи крепко прижаты друг к другу — жар чувствуется даже через несколько слоёв ткани. — Итак, — начинает Лино, когда убеждается в том, что Крис удобно устроился; улыбается. — Я ведь тебя целый день не видел, Чанн-и. Расскажешь мне что-нибудь интересное? — Например? — Например, как поживают твои тараканы в голове? — Я в порядке, если ты об этом. — И какого ответа я ещё мог ждать, да? — тяжело вздыхает Минхо и перекатывается на живот. — Что насчёт тебя? — Крис улыбается, игнорируя очевидно риторический вопрос. — Я вообще-то тоже тебя целый день не видел. — Юлишь, Крис, но я слишком устал, чтобы тебя пытать, — приподнявшись на локтях, он сдувает вбок выбившуюся прядь чёлки. — Думаешь, я просто стрелки перевожу? — Именно так и думаю. Они играют в гляделки неприлично долго, так долго, что это начинает казаться чем-то смущающим; но Чан стоически выдерживает зрительный контакт — может, он и поддался на провокации Минхо сегодня с утра, но во всём нужно соблюдать баланс. — Мне нечего рассказывать: мы с ребятами сидели в студии с утра и до самой ночи. Кстати, без особых результатов, — он никогда не признается, что испытал удовольствие от того, что Лино сдался в этой игре первым: отвёл глаза, растерянно («смущённо» — мысленно поправил себя Чан) ковыряя кутикулу. — И я чувствую себя достаточно хорошо, чтобы искренне интересоваться тем, как прошёл твой день. — Ой, в уши не лей, а… — Правда, Хо. Минхо только искоса глядит на него, и Чан готов расплавится, потому что тот просто не может справиться с тем, чтобы сдержать улыбку. Интересно, он вообще пытался? — Я сегодня замучил Хван Хёнджина. Но в своё оправдание скажу, что теперь он станцует это, даже если я разбужу его посреди ночи. — Бедняга, — Крис со смешком закидывает руку за голову. — Надеюсь, нас не ждёт тоже самое на завтрашней тренировке? — Конечно, нет. Я на нём только разминался. Вас, мои деревянные мальчики, завтра ждёт настоящий танцевальный ад. — Эй, вообще-то я очень пластичный. — Ага, когда спина не хрустит. Чан пихает его в плечо, и Минхо с тихим смехом заваливается вбок, прижимаясь к стене; у него в уголках глаз солнечные лучики-морщинки, а у Чана, кажется, сердце замирает. — Ещё мы сегодня ходили за пулькоги в тот ресторан, который… — Ты ел пулькоги без меня? — Крис, не обижайся, но, если бы я каждый раз ждал тебя, чтобы поесть, я бы уже умер от голода, — Минхо смотрит на него снисходительно сверху вниз и, наверняка, думает, что Чан – блаженный дурачок, если правда задаёт такие вопросы. — Особенно с этой твоей бессонницей: мы ведь ужинали последний раз… больше месяца назад? — Исправим? — Что? И почему иногда (теперь ему уже кажется, что это происходит практически в ста процентах случаев) его язык работает быстрее мозгов? Крису приходится прочистить горло под внимательным и заинтересованным взглядом, прежде чем продолжить: — Ну, поужинаем. Они ведь делали это уже миллион раз: когда ты несколько лет живешь с человеком под одной крышей, делишь с ним одну комнату («а теперь и постель» — Чан честно старался избавиться от этой мысли, но она плотно засела в подкорке), это выходит само собой. Сначала вы пытаетесь сохранять личное пространство, иногда отдыхать друг от друга, чтобы не сойти с ума, а потом доходит до того, что вы даже зубы вместе чистите — что уж говорить об ужине. Но почему-то в этот раз Крис ждал ответа так, будто предлагал ему поужинать — именно в том смысле, который вкладывает в это человек бесповоротно влюблённый, вроде него. — Только если ты купишь мне мясо, — Минхо валится на подушку, сгребает её руками, и с улыбкой щурится в его сторону. — А то не соглашусь. — Ты говоришь это каждый раз, — Чан чувствует лёгкую щекотку в животе, хотя ещё совсем недавно он был уверен в том, что эта стадия была им успешно пройдена и забыта где-то лет в пятнадцать. С другой стороны, в этом мало удивительного: предмет его воздыханий прижат своим тёплым боком к его собственному и прямо сейчас соглашается с ним поужинать. Любой бы на его месте чувствовал тоже самое. — Иногда мне кажется, что ты просто используешь меня, чтобы бесплатно поесть мясо. — Тебе не кажется. — Дурак. — Сам дурак. Минхо улыбается, поудобнее притирается щекой к подушке, и у него блестят глаза. Последний раз они блестели также в тусклом свете тренировочного зала, когда он отрабатывал одну из своих хореографий — Крис помнит это совсем не потому, что случайно оказался в компании в это время и напросился на его индивидуальную тренировку. Этот блеск, как и то странное выражение лица в ответ на его просьбу спать с ним в одной кровати, абсолютно не укладывается в Чановой голове. Если бы его мозг был компьютером, как он и мечтал, система сейчас непременно выдала бы ошибку. — Так…? Теперь ждёт Лино. И по его лицу понятно, что он уже прекрасно знает ответ: Чан никогда ему не отказывает. — Я куплю тебе мясо, Ли Минхо, — он нарочно делает «то самое» строгое лицо, которое строил всякий раз, когда приходилось отчитывать кого-то из детей. Минхо правда никогда не воспринимал это его выражение лица всерьёз. — Но это в последний раз. — Ты говоришь это каждый раз. Чан улыбается, будто признаёт: «виновен, каюсь», а Минхо… Минхо смеётся, пряча лицо в подушке. Крис снова ощущает щекотку в районе солнечного сплетения — в груди всё отзывается на смех Минхо. Проситься к нему в кровать было самой ужасной идеей на свете, но, если бы ему предоставилась возможность вернуться в прошлое и всё исправить — он бы не стал ничего менять. — Ребята сказали, что ты поздно сегодня вернулся с тренировки, — нарушает затянувшееся молчание Чан. — Надо было… кое-что повторить… Да, — кивает резко посерьёзневший Минхо, но скорее для себя, чем для него. — Правда теперь у меня такое ощущение, что моё тело больше на меня не работает. — Тебе не стоит перенапрягаться. — Серьёзно? И это говоришь мне ты? — фыркает Ли. — Да ты же по-другому работать вообще не умеешь. Оставь свои советы при себе, Капитан. — Я просто беспокоюсь. — Давай мы с тобой договоримся, что ты иногда, хотя бы для разнообразия, будешь беспокоиться о себе, ладно? — Я в порядке. — Конечно, Чанн-и, я слышу это каждый день, — Минхо снова приподнимается на локтях, и сейчас их лица оказываются на одном уровне. — Ты «в порядке». И ты совсем не прыгаешь в постель к любому, кто поможет тебе поспать хотя бы пару часов. — Только к тебе. — А? — Не «к любому», а к тебе. Чан замирает: как всегда, сказал раньше, чем подумал. И он не смущён до невозможности только потому, что занят своими мыслями. Просто смехотворными, глупыми мыслями: он думает о том, что сейчас хороший момент, чтобы поцеловать его. Такой же «хороший», как тогда в компании? Или вчера, когда в темноте столкнулись носами, и ты думал о том, что искорки в глазах передаются посредством поцелуя? Он ощущает его дыхание на своём подбородке, и вслушивается в то, как гулко стучит в ушах собственное сердце. Но от движения вперёд останавливает его не здравый смысл (Чан уже смирился с тем, что в его поступках, по крайней мере последние несколько недель, нет абсолютно ничего разумного), а то самое выражение лица Минхо. — Нам завтра рано вставать. Чан помнит это чувство ещё с тех пор, как он занимался плаванием. На глубине окружающие звуки становятся глухими и нечёткими, и всё, что имеет значение в толще воды — стук собственного сердца; но стоит только вынырнуть на поверхность — кажется, что всего слишком много, будто кто-то выкрутил колесико громкости на максимум. «Нам завтра рано вставать» — вытаскивает его на поверхность. — Тогда мне оставить тебя в покое? — он, вырванный из своих мыслей так внезапно, все ещё немного растерян, поэтому опускается на подушку первым, стараясь не смотреть на Минхо. — Нет, — отзывается Лино, устраиваясь рядом и зарываясь в одеяло. — Поговори со мной. Просто расскажи что-нибудь.***
Лавандовый запах Минхо забирается в лёгкие, и Чану на секунду даже кажется, что ещё немного, и он заберётся в самое сердце — не самая глупая мысль, с учётом того, что он спит. Сердце, пропитанное DIOR Sauvage Elixir? Нет, мысль всё-таки глупая... Минхо дышит спокойно, и Крис, прижатый к его лопаткам, чувствует каждый вдох — какое-то время даже старается подстроиться, но быстро бросает эту затею, потому что Лино дышит глубже. Он ощущает это по тому, как размеренно под его ладонью вздымается горячий живот. Когда он успел забраться под его футболку? Где-то в складках одеяла перепутаны ноги. Это однозначно хороший сон. Крис с довольством прикрывает глаза и тянется вперёд, чтобы легонько потереться носом о сладко пахнущую кожу; позволяет себе погладить его по горячему животу — он чувствует себя слегка виноватым, но всё равно вряд ли вспомнит об этом, когда проснётся — и прижимается покрепче к его спине. «Минхо-Минхо-Минхо-Минхо» — в голосе пульсирует сладко и лениво, не так как обычно. Лино в ответ потягивается, лепечет что-то все ещё сквозь сон и ёрзает в его руках, подается назад, прижимаясь к нему. Минхо-Минхо… Минхо? Чан вздрагивает и распахивает глаза. Твою мать. Твою мать. Твою мать. Он выбирается из одеяла, мало заботясь о том, что может его разбудить, потому что его мысли сейчас заняты совсем не этим. А тем, что он только что делал, почему-то абсолютно уверенный в том, что все это — самый лучший сон на свете. Слава богу он спит. Господи… Чан придурок. Самый круглый идиот на планете Земля. И лучше ему просто остыть, успокоиться и забыть об этом — о том, какой горячей была кожа под футболкой Минхо, когда он скользнул ладонью вверх — и желательно делать это где-то подальше от этой злосчастной кровати, этой комнаты… и подальше от Лино. Он старается одеваться тихо, дышать тихо, да даже думать тихо, чтобы точно его не разбудить: сейчас Крис вряд ли сможет поддерживать с ним разговор или хотя бы просто в глаза ему смотреть. Кажется, он коснулся губами его шеи, когда тот подался назад, прижимаясь к его груди. Чан точно скоро сойдёт с ума. Когда дверь закрывается, Минхо перекатывается на спину, раскинув руки в стороны, и тяжело вздыхает: — Дурак… Я или он? — спрашивает он у потолка. У него горят щеки.