Райли: На удивление, все хорошо. Чувствую себя как дома, но это пока не переведут в клетку.
Гарри: Ты в палате?Райли: Ещё да, до трансплантации меня поместили в обычную палату.
Гарри: Ты справишься, я знаю это. Иначе ты не Райли Рессо.Райли: Спасибо :)
Откладываю телефон в сторону, задумавшись о матери Гарри. Наверное, он сейчас переживает похожие чувства, иначе не стал бы даже писать. Приятно знать, что люди переживают за тебя. Не за твою проблему, а именно за тебя. Потому что пусть кто-то и не понимает всех чувств, которые приходится переживать, но зато они понимают, насколько сильно важно поддерживать. Зейн, Гарри… Я больше, чем уверена, что и Луи был бы того же мнения, если бы знал. Вот с ним я обошлась нечестно. Но сказать обо всем, когда я уже нахожусь в больнице и неизвестно, выйду ли отсюда, будет более разрушительным шагом для нашей дружбы. Нервно вздохнув, снова тянусь за телефоном и открываю чат с Гарри.Райли: Луи еще не знает?
Гарри: О чем?Райли: Обо мне.
Гарри: Я ничего не говорил ему, если ты об этом. Ну, а если ты хочешь спросить, как дела обстоят у Зейна, стоит спросить у него самого. Я даже не удивлена его ответу. Стайлс умеет хранить чужие секреты, за это я ему благодарна. Поэтому решаю сказать ему и о том, где Малик провёл ночь.Райли: Сегодня он ночевал у меня.
Гарри: Я предполагал такой исход событий. Ну и почему я не удивлена? Забираюсь с ногами на кровать, печатая назревший вопрос.Райли: Ты знал, какая у него будет реакция на моё откровение?
Гарри: «Знал» — громко сказано. Я скорее предполагал, но в целом да. Его реакция, учитывая то, что мы с пеленок дружим, была предугадана.Райли: Спасибо.
Гарри: За…?Райли: То, что настоял на моём признании. Без тебя этого не было бы.
Гарри: Слишком много благодарностей на сегодня. Давай когда вылечишься, скажешь в лицо?Райли: Договорились.
Гарри: И позвони Зейну. Тебе это нужно, я думаю. Не меньше, чем ему. Недолго думая, нажимаю на кнопку вызова в адрес Малика. Он всё равно задолжал мне парочку ответов. — На связи, малышка, — едва ли проходит пара гудков, как Зейн отвечает. Однако, довольно быстро. На моем лице расползается ухмылка, пока я собираю невидимые катышки с белоснежного покрывала: — Как поживает человек, представившийся отцу моим парнем? Совесть не удавила? Стараюсь сохранять бодрость голоса, но он предательски дрогнет, потому что разговаривать с ним по телефону и не увиливать очень непривычно. Еще я очень жалею, что не рассказала ребятам обо всем раньше, потому что быть открытой на расстоянии довольно сложно. Приятно и спокойно, но сложно. — Вполне хорошо, а чем совесть провинилась, могу узнать? — Совесть чиста, но не твоя. А ещё я всё-таки продолжаю пользоваться умением недоговаривать. — С чего бы? — в мягком голосе отчетливо слышно притворное удивление и даже капля возмущения. Держу пари, Зейн сейчас состроил самодовольное выражение лица. — Нагло лгать чужим отцам и всё ещё ходить живым по земле — это нужно постараться. — И в каком же месте я солгал? — Ты не являешься моим парнем. — Пока что. В ответ грустно усмехаюсь. Так, что этот звук точно слышен через динамик Зейна. Он упрямец. Самый настоящий, и уверена, это невозможно вылечить, просто сбросив пианино ему на голову. Тяжело выдохнув, стараюсь не крикнуть на всю больницу. — Вспомни наш разговор ночью: до тех пор, пока я не стану здоровой, мы не будем вместе. Мы дали обещание в эту ночь, перекрестив его поверх ещё одним — не разрушать этот договор в одностороннем порядке. И Зейн прекрасно знает, что для меня значит его жест в сторону моего отца. Чтобы понравиться папе, Зейн пренебрег нашим разговором, моим мнением. В каком-то смысле это предательство, и оно очень злит и обижает. Он не должен был так поступать. — Я не бессовестный. Я дальновидный. — Твоя дальновидность может закончиться так же, как и гонка при нашем знакомстве. — В этот раз у тебя будет стопорящий рычаг, когда ты захочешь рискнуть жизнью, чтобы доказать обратное. Серьёзно, Райли, я не потерплю глупостей. Повисает молчание: я злюсь на него за то, что он прав, и что мы оба понимаем этот факт, потому мне нечего сказать в ответ. Но он несколько обидел меня, хотя я не уверена, что могу назвать это обидой. Это похоже на чувство, когда в детстве тебя обещали сводить на аттракционы, а повели в кинотеатр на черно-белый фильм с субтитрами. Я недовольна. — Мне одновременно нравится и не нравится, что ты молчишь, потому я продолжу. Я уверен в том, что стану твоим парнем, а это значит, что должно быть плевать, какие обстоятельства сейчас нам не позволяют называть нам себя парой. Эти слова больно колют сердце ржавым ножом, а ещё вызывают раздражение. Злость. Ярость. Малик невыносимо упертый, а ещё думает, что знает, чего я хочу. Когда он говорит об уверенности в том, что мы будем вместе, это значит, что он уверен в моем выздоровлении, а это равнозначно ткнуть пальцем в небо. Даже врачи не дают прогнозов, они просто пытаются. Но один факт он верно подметил: я хочу, чтобы он стал моим парнем. Мне мешают обстоятельства. Он не понимает: я хочу не приносить неудобств. — Я не хочу привязывать тебя к себе, Зейн… — устало отвечаю я. Почему все эти выяснения отношений выматывают похлеще попыток разбить стену бумажными самолетиками? — Хоть раз подумай о том, чего ты на самом деле хочешь и возьми это, черт возьми, наконец! — Я не могу… — Ты уже это сделала, когда мы познакомились. Ты смогла. С того момента я привязан к тебе эмоционально, Райлс. А то, что ты стараешься меня отвергать из раза в раз, вовсе не решает нашу проблему. Если ты считаешь, что не выйдешь из больницы, то почему прячешься, снова и снова забиваешься в угол, а не даешь себе право почувствовать? Чувствуй, люби, страдай. Живи, Райли, и перестань заботиться о тех, кто в состоянии это сделать самостоятельно. Не отталкивай меня, а посмотри наконец в коридор. Вздрогнув от неожиданности, усмехаюсь и одновременно поднимаю взгляд с керамического пола в наполовину остекленную стену, ограждающую палату от коридора. Зейн Малик стоит в больничном халате и ждет меня за стеклом. Он выглядит безупречно, как и утром. Только зачем-то причесался. Как на похороны. — Выйди уже, милая. На лице нет и капли усталости, в карих глазах вспыхивает заветное: «я скучал, скучаю и буду скучать», в ровной осанке полное отражение уверенности, в расслабленном наклоне головы мелькает улыбчивое: «И долго ты будешь пялиться?». Да, долго. Он делает шаг к окну, а я уже вскакиваю и бегу навстречу. До чего один лишь вид угрюмого черноволосого парня с безумно-красивыми карими глазами способен взбудоражить во мне все остатки прекрасного и счастливого. Может, он прав? Ведь врачи если не дают прогнозов, то хотя бы пытаются. Мы с ним пусть и не медики, но я связующее звено в этой цепи. Середина. Пытаются врачи, пытается Зейн. Мне тоже нужно это делать, просто в обе стороны: выздоровление и отношения. Структурировать важно, но когда неизвестно, сколько точно времени осталось, нужно хватать от жизни всё. Пусть и неожиданно, и даже сумбурно. Как сейчас, когда я стальной хваткой повисаю на шее Малика: — Я согласна! — едва ли не выкрикиваю из-за распирающих чувств, средь острого запаха хлорки и медикаментов вдыхая самый прекрасный аромат на свете. — До предложения руки и сердца рановато, не считаешь? Сначала тебе нужно выздороветь, — сильные и огромные руки обвивают талию со спиной и крепко прижимают к себе, раскачивая в стороны. — Николас Спаркс бы оценил, — бубню ему в шею и следом отталкиваюсь, чтобы посмотреть на красивое лицо. — Понятия не имею, кто это, но Мендельсону бы точно зашло. — Прости, забыла, что ты у нас по композиторам больше, — дотрагиваюсь до жестковатых волос и решаю взъерошить их. Когда челка взмывает вверх и придает Зейну более привычный (привлекательный) вид, по моим губам расплывается улыбка. Тихий смех, отзывающийся трепетом моего сердца, дрожание груди, разливающее тепло в животе. Господи, я точно без ума от этого парня. — Что ты здесь делаешь? — когда Зейн ставит меня на пол, я прихожу в себя и стараюсь мыслить более рационально. Меня едва ли успели прикрепить к номеру палаты, а Малик уже здесь. — Захотел посмотреть на тебя, вот и приехал. Я же говорю, упертый как осел. — Как ты узнал, что посещаемость разрешена и что я в простом онкологическом отделении? — Эм… Просто спросил? — Зейн больше отвечает, нежели спрашивает. Почему я сразу не подумала? — Ну, пока есть возможность просто приехать и посетить, пользуйся. Правда, это продлится недолго. — Сколько будет разрешено, столько и буду приезжать. Оглянувшись в полупустом коридоре, издали замечаю доктора Патрика, уверенно направляющегося в нашу сторону. В руках планшетка с документами и списками, на носу вечные тонкие очки в прямоугольной оправе. — Тебе пора, Зейн. Там мой врач, меня сейчас отправят на процедуры. А после мне нужнее будет отдых, прости. Это извинение звучит горько. Так, словно меня насильно забирают у него — об этом я и говорила. Моё состояние всегда будет отражаться и на Зейне. — Все в порядке, — успокаивает Зейн, крепко прижимая меня. — Я понимаю, созвонимся позже. — Мисс Рессо, — приветствует доктор Патрик и переводит взгляд на Зейна, — и Мистер… — Малик, — кивает Зейн. — Рад встрече, доктор Патрик. Перекинув стопку бумаг, доктор даже не смущается присутствию Зейна и продолжает разговор. Почему я думала, что он выпроводит его, не нарушая медицинскую тайну? — Полагаю, вы не против, если Мистер Малик будет в курсе ваших процедур? Легонько кивнув, беру за руку довольно улыбающегося Зейна. Раз он хочет быть в курсе моей жизни, стать её частью не только на словах, хорошо. Хорошо, думаю я, и кладу голову Зейну на плечо, слушая доктора Патрика. Честно, как бы сейчас ни было важно услышать предписания, мой план лечения, я услышу это ещё очень много, бесчисленное количество раз, но в другие моменты Зейна не будет рядом так, как сейчас. Его тепло не будет касаться меня и окутывать полностью, я не почувствую древесный запах цитруса в своих легких. Я не буду ощущать его рядом физически, только ментально, и это будет мучительно. Когда доктор заканчивает с речью, я даже не донимаю его вопросами, а лишь говорю, что увидимся в кабинете лучевой терапии в два часа. Посылая одобрительную улыбку Зейну, он уходит по другим пациентам. — Значит, в два… — заговорщическим тоном тянет Малик, пока я играю с его пальцами. — Получается, нас есть ещё как минимум два часа. — Хочешь украсть у жизни больше времени? — Именно. — И все же, как ты меня нашел, если процедура регистрации едва ли успела пройти? — У них заранее для тебя была уготовлена палата. Ты ведь должна была госпитализироваться ещё несколько дней назад. — Верно, — задорно хихикнув, поднимаю взгляд, чтобы посмотреть на Зейна. Красивые черты лица, идеальные темно-карие, почти черные, глаза, легкая щетина, которая колется и щекочет во время поцелуев. Я действительно так влипла в него, что не знаю, как с этим бороться. И, если честно, не хочу. — И я рад, что ты попросила отсрочки. Я тоже, правда. — Как тебя впустили? — О, я сказал, что являюсь твоим женихом. Картинно закатываю глаза и шлепаю его по плечу. Хотя в этой ситуации он не искал выгоды или не пытался завоевать чье-то доверие. В этой лжи он хотел добраться до меня. И, если честно, мне это до невозможности приятно. — Вот что люди называют ложью во благо? — Да, но думаю, ты лучше меня знаешь, что это такое, — притянув к себе, Зейн целует меня в макушку. Я понимаю, на что он намекает. Точнее, чуть ли не прямо говорит, что я это делала с самого первого дня. Он не упрекает, скорее, просто шутит. Несколько нелепо, но я не чувствую себя оскорбленной — Зейн понимает, как для меня было сложно всё это время. Очень странно и по-непонятному спокойно видеть его в свете больничных ламп посреди больничного коридора онкологического отделения. Я не хотела впускать его в эту часть своей жизни — грустную, скучную и неопределенную, но он сам ворвался сюда, хотя в его праве было развернуться и оставить меня, чтобы не было больно. Но, так уж вышло, я люблю бросать жизни вызов, а Зейн принимать его на себя. Поэтому мы здесь, среди хлористого запаха и белых халатов. И кажется, ничего неправильнее и, одновременно, правильнее в этой жизни быть не может. Сейчас у нас есть два часа этой жизни для друг друга. А что будет потом, пока что не имеет значения.