Время заходит за полночь, а ребята всё ещё живы и полны энергии, как напитанные солнечные батарейки. Мы собрались у костра, меня уже чуть клонит в сон, но я стараюсь выдержать и не уснуть.
Мы ещё не поговорили с Зейном, я не могу лечь спать.
Смотрю на мыски кед, которые я схватила, чтобы переобуться, внезапно ощущая желание поднять взгляд. Не нужно быть гадалкой, чтобы понять, куда я смотрю.
На красивом лице Малика танцуют блики от огня, придавая оттенок оранжевого загара; он смеется, толкая Луи в плечо, и я позволяю задержаться взгляду на его улыбающихся губах чуть подольше. Хотя бы сейчас.
Рядом со мной сидит Гарри и тихо зовет меня. С большой неохотой отворачиваюсь от картины, которой готова любоваться всю ночь. Черные кудряшки спадают на зеленые глаза, Стайлс кивает в сторону, зовя за собой.
— Вы куда? — спрашивает Луи, на что я отмахиваюсь, говоря, что сейчас придем.
Интересно, если бы я отошла с Луи, Зейн бы решил поиграть в хирурга, как и обещал?
Мы отходим от ребят, Стайлс пихает руки в передние карманы джинс и смотрит на меня:
— Прогуляемся по берегу?
— Я вроде пошла за тобой, у меня есть выбор? — наклоняю голову вбок, выжидающе глядя на Стайлса.
— Запомни, у тебя всегда есть выбор, и он только за тобой. Вопрос только в том, что ты выбираешь из раза в раз: убегать и трусливо прятаться под масками или рваться вперед, хватая то, что тебе нужно?
Слова Гарри пронзают меня, будто стрела, проходящая сквозь сердце. Открываю рот, но так и стою, не в силах подобрать слов.
Почему я уверена, что он говорит обо мне и Зейне?
Сжав кулаки в кармане-кенгурятнике, чтобы этого не увидел Гарри, хочу спросить, о чем он, но он говорит вперед меня:
— Идем?
Коротко кивнув, шагаю за ним по освещенной луной и звездами тропинке. Мы бредем вдоль береговой линии круглого озера, и я хоть и хочу спрятать глаза под подошвами чуть влажных от ног кед, но поднимаю взгляд на небо. Так красиво, что сердце замирает.
— Ты к чему сказал про выбор? Не просто так же бросил фразу.
Загадочно усмехнувшись, Гарри сворачивает к кустовым деревьям, растущим из берега, которые окантовывают маленький проход к воде. Отсюда видно ребят и то, как Луи пинает Зейна, а тот бросает в убегающего друга пластиковый стул. Через пару мгновений они уже сидят у костра и смеются, размахивая руками, чем напоминают дирижеров комедийного оркестра. Ну, ладно, Зейн композитор по призванию.
— Ты весь вечер с него глаз не сводишь. В чем дело? — Гарри прикидывается, будто ничего не знает, но у меня другое мнение на этот счет.
— Ты серьезно думаешь, что я скажу это вслух? — нервно усмехнувшись, провожу рукой по спутанным волосам и не думаю даже отвести взгляд от другого берега.
— Мне хватает твоего молчаливого взгляда, Райли. Почему ты боишься?
Вопрос встает колом посреди моих ребер и выбивает воздух из легких. Я не чувствую, что могу рассказать всё, тем более Гарри, но понимаю, что мне нужно показать страху, кто тут главный.
— Потому что на то есть причины, Гарри.
— Когда причин почти не остается, ты начинаешь придумывать новые, лишь бы как-то оттянуть то, чего желаешь больше всего на свете. Но когда… — Гарри тяжело вздыхает, проводя рукой по затылку, а я хочу уйти от этого разговора, но понимаю, что он мне нужен, — но когда ты соберешься с силами, будет уже поздно. Ты окончательно потеряешь то, что боишься приобрести.
Облизываю губы и поджимаю их, снова смотрю на парней, и, когда ловлю себя на том, что опять вглядываюсь в Зейна и рассматриваю всё, что возможно с этого расстояния, закрываю руками лицо.
— Он тебе нравится, Райли, это видно, — усмехнувшись, Стайлс садится рядом и обнимает меня рукой за плечо.
Я же готова расплакаться от того, что меня разрывает. Я хочу прожить остаток жизни счастливо, но даже если Зейн ответит на мои чувства, я не могу поступить с ним так. Я не могу просто умереть и оставить его жить дальше с мыслью о том, что его девушка умерла от рака. Он же будет винить себя, что не помог. А здесь и помочь нечем.
— Я не могу так, Гарри, — слышу свой всхлип, глаза моментально размывает.
Он вздрагивает, не ожидая такой реакции, и прижимает меня сильнее.
— Почему ты боишься настолько, что начинаешь плакать и дрожать, как кленовый лист?
Поднимаю взгляд на него: в его глазах отражается непонимание и беспокойство. И меня окончательно прорывает. Я прячу лицо в руках, чтобы он этого не видел. Но он видит, и мне ни капли от этого не легче.
Как же сложно говорить с людьми о том, чего они не знают. Как сложно открыть душу, но не менее трудно держать ее под тысячью замками.
Я не могу видеть то, как Гарри искренне хочет разобраться и помочь. Помочь хотя бы советом, но я молчу, и это — моя ошибка. Я вечно хожу вокруг да около, но никогда не говорю истинную проблему. Он заботится обо мне, как о младшей сестре с первой нашей встречи. Очень ненавязчиво, но именно эти действия заставляют меня вскрыть то, что сидит взаперти годами.
Закусываю щеку в попытке поставить истерику на паузу и натягиваю рукава кофты на самые кончики пальцев. Как спрятаться и не думать, что тебя выследят и сделают больно?
Гарри не отводит жалостливого взгляда, и я шепчу еле слышно:
— Потому что у меня рак…
Сказанный вслух диагноз выпадает осадком в виде кома в горле, и я не могу даже вздохнуть. Только дрожу и чувствую, как колотится сердце.
Лицо Гарри моментально отражает весь спектр эмоций: шок, неверие, сочувствие, жалость, страх. Взгляд становится пустым, словно его загрузили одной лишь фразой. Хотя это так и произошло.
Ладонь на моем плече подрагивает, второй он прикрывает лицо. Я слышу его прерывистое дыхание. Он не может даже переварить эту информацию, не то что найти хоть какие-то слова.
Это именно то, чего я боюсь. Люди шокируются настолько, что замолкают, а потом включается режим гиперопеки и переживаний. А ещё разрывает душу осознание, что они чувствуют себя немощными, потому что здесь, как бы ты ни хотел, ничем не можешь помочь.
Отворачиваюсь и накрываю лицо ладонями, не зная, куда ещё деться. Убежать в лес, чтобы меня загрызли волки? Я бы рада, но это парк, где из волков максимум невротик-чихуахуа, который словит паническую атаку от своего же лая.
Все говорят: если выговориться, станет легче, потому что тогда ты не один это проживаешь, потому что с тобой твои близкие. Почему нет анкет друзей, где стояли бы пункты на тему болезней и отношения опрашиваемых к ним? Будь у людей такие анкеты, можно было бы понять, кому можно рассказать, а кому нет.
Говорят, станет легче, но не становится. Всё, что ощущаю я — это вину за то, что втягиваю других на арену, в которой сама должна бороться. Бороться за считанные дни, которые могут быть сокращены из-за этой же борьбы. Замкнутый круг, из которого можно вырваться только благодаря смерти.
Когда тишину между нами снова начинают сотрясать мои рыдания, Гарри разворачивает меня к себе и прижимает настолько крепко, что выбивает воздух из легких:
— Мне жаль.
— Прости, что втянула тебя в это, — утыкаюсь в его плечо и пытаюсь успокоиться. Но выходит лишь рваное и дрожащее дыхание.
— Не вздумай извиняться за это. Мы друзья, таким нужно делиться.
— Это не ваши проблемы.
— Всё, что является проблемой моих друзей — становится и моей проблемой. Таков дружеский кодекс.
— Это нечестно.
— Никогда не извиняйся за то, что просишь помощи у своих и делишься личным.
Слышу треск сломавшейся ветки недалеко от нас и замираю от страха.
— Вы чего тут засели?
Это Зейн…
— Не говори, — максимально тихо, чтобы этого не было слышно, прошу Стайлса.
— Райлс? — испуганно зовет Малик, но я не отвечаю. Не хочу, чтобы он слышал мой зареванный голос. — Гарри, что с ней? — его голос звучит ближе. Он подошел к нам с Гарри вплотную.
— Я рассказал ей, как потерял мать, — отвечает он. Не перекидывает стрелки на меня, за это спасибо, но… я даже не знала, что у него нет мамы. — Что она умерла от рака.
Что? Мне не послышалось? Миссис Стайлс умерла от рака?
Твою мать, я задела Гарри. Ну зачем я призналась? Я порчу жизнь всем, с кем нахожусь рядом. Всем, кто знает о моей болезни.
— Прости, что не сдержалась, Гарри, — подаю голос. И извиняюсь сейчас далеко не подыгрывая.
Я не должна была втягивать сюда его. До этого момента единственным, кто знал чуть больше, оставался Луи. И то он узнал каплю в море — ссору с матерью по чистой случайности.
И сейчас я понимаю: ни за что больше не расскажу кому-либо о том, что со мной.
— Райлс? — вновь зовет Зейн. — Можно тебя? — он присаживается на корточки и неотрывно смотрит на меня.
— Я вас оставлю, — прижав меня сильнее и похлопав по спине, Гарри поднимается на ноги. — Эй, все нормально, — он выдает ленивую улыбку, — я понимаю.
— Прости, — тихо шепчу ему.
— Не переживай, я рад, что мы поговорили.
Я не хочу, но верю, что Гарри говорит искренне. Они правда хорошие, и Стайлс сейчас будто понимает меня больше остальных. В том числе и родителей.
Зейн кладет руку на плечо Гарри и сжимает, высказывая поддержку. Стайлс в ответ кладет свою ладонь поверх и поджимает губы, как бы говоря, что всё в порядке.
Гарри оставляет нас, уходя в сторону, откуда мы пришли. Мы с Зейном смотрим вслед другу, и у меня щемит сердце, когда я вновь понимаю, что напомнила Гарри о том, что убило его мать. Я безнадежный друг.
Отворачиваюсь к озеру, когда Стайлс скрывается в тени. Вытираю глаза тыльной стороной ладоней, как Зейн аккуратно садится рядом, зарывая мыски кроссовок в небольшую полоску песка у самой воды. Мы оба молчим. Он — потому, что не знает, как и о чем говорить, а я потому, что боюсь сболтнуть лишнего.
Каждая клеточка тела молит посмотреть на него, но я не хочу — мне стыдно, что он видит меня такой. Не люблю показывать плохие эмоции. Их никто не любит, они никому не нужны и не интересны. Зачем выносить это на публику, когда можно шутить и смеяться. Ведь тогда всем будет хорошо, а не плохо.
— Ему пришлось нелегко, — наконец говорит Малик. — Но он пережил это. Не стоит так себя загонять, Райли, — Зейн упирается руками в траву, но внезапно кладет руку на мое бедро.
Кожа горит, и я хочу обняться. Но боюсь, что опять расклеюсь и скажу то, о чем пожалею.
Хочу спросить, когда умерла его мама, но об этом я поговорю с Гарри, потому что Зейну уже сказали, что я всё знаю. Да, именно:
— Я знаю.
Прикладываю титанические усилия, чтобы отодвинуться. Нельзя расклеиваться.
— Эй, ты куда собралась? — схватив меня за руку, он тянет на себя, но я, засмеявшись, отстраняюсь сильнее.
Это превращается в игру, я отпрыгиваю вбок, но Зейн перехватывает меня за запястье и тормозит. Мы тихо смеемся, наши голоса дополняют друг друга в тишине парка. И от осадка после разговора с Гарри не остается и следа, лишь от информации о его матери. Я снова чувствую себя нормальной девушкой.
Подскакиваю на ноги и бегу от берега, но Зейн настигает меня у деревьев и ловит за талию обеими руками. Поднимает от земли, как пушинку, и несет обратно:
— Не сбежишь, Рессо.
— Я могу тебя пнуть, как Луи, но не буду этого делать.
— Ты следила за нами! — он щипает меня за бок, и я взвизгиваю.
— Не смей!
Всегда боялась щекотки.
— И ты тоже.
Он аккуратно, будто я ничего не вешу, садит меня обратно и сам садится рядом. Пытаюсь заново провернуть трюк с отстранением, но Малик крепко держит меня за талию.
Я дергаюсь в проверке, могу ли высвободиться, и Зейн резко переворачивается. Теперь я окончательно парализована — он нависает сверху.
Пресвятые негодники посылают мне картинки из моих снов в реальности. А я к этому не готова ни в каких смыслах.
Наш смех внезапно сменяется на тяжелое дыхание Зейна. Своего я не то что не слышу, а даже не чувствую.
Карие глаза прожигают мои горящим пеплом. Жар его тела обжигает даже сквозь толстую кофту и плотные джинсы. В нос приятно бьет аромат его тела, и это — мой любимый запах. Дыхание опаляет лицо, и в животе завязывается тугой узел. Мурашки носятся туда-обратно со скоростью света, и я не могу приказать организму перестать так реагировать на близость Малика.
Он переносит вес на одну руку, а пальцами другой касается моей щеки. На коже остается колющий теплом след, и эту пытку я готова терпеть вечно.
Когда Зейн коленом двигает мое, у меня появляется другое мнение. Нет, такие пытки я не в силах стерпеть. Воздух в легких заканчивается, и я громко вздыхаю, что походит на стон.
— Ты вроде сейчас не ешь.
Я готова съесть его самого, но молчу об этом.
Зейн лишь слегка улыбается, рассматривая каждый миллиметр моего лица, а я бегаю взглядом от его глаз к губам и не знаю, что ответить. Я хочу действовать, но не стану.
До чего Зейн Малик красивый…
В груди горит, сердце замерло и словно давит в спину, как сброшенная с неба наковальня.
Я хочу прикасаться без угрызений и страха, хочу целовать каждый сантиметр его тела, хочу близости. Не только физической, но и духовной. Но этого не будет, пока я буду таить в себе секрет. Я не смогу показать жизни фак, как Маргарет. Не смогу жить на полную катушку. Я слишком совестливая и боюсь всего. Мне страшно, чем это всё закончится. Я не могу этого выносить.
Непонятно откуда взявшийся всхлип разрушает нашу физическую близость.
— Кажется, я переступил черту, — отстранившись, он садится поодаль и упирается локтями в колени.
Мне становится ужасно холодно, ветер забирается под одежду и царапает каждый сантиметр тела. Слышу второй всхлип и понимаю, что это я.
Черт возьми, я напрочь разучилась владеть эмоциями.
Прерывисто дышу и вытираю глаза, стараясь унять слезы. Что мне делать? Как показать, что я не боюсь, когда я чертовски боюсь? Ответить близостью, но что это принесет?
Подрываюсь с травы и подхожу к Зейну, дрожащими руками обнимая сзади:
— Это не так.
Я утыкаюсь в изгиб шеи и пытаюсь понять, что выбило из меня слезы. Я устала?
— Ты первая девушка, которая лежала камнем подо мной и затем заплакала. Это, знаешь ли, бьет по самооценке. Прямо в пах, я бы сказал.
С моих губ слетает усталый смешок. Но продолжать шутить нет сил. Да и желания, впрочем, тоже.
— Я не… не знаю, что произошло, — почувствовав уязвимость, отстраняюсь от него и сажусь рядом, но так, чтобы мы не касались друг друга.
— Луи мне рассказал, что у вас произошло с мамой.
Желудок подпрыгивает от одного лишь упоминания ссоры с матерью. Меня опять загоняют в угол, но теперь я не знаю, как выбраться оттуда.
— Что именно он тебе рассказал? — мой голос дрожит, я не могу взять себя в руки и набросить маску непринужденности.
Черт возьми, я была другого мнения о Томлинсоне. Он не имел права выносить это, потому что стал случайным свидетелем. Нужно было сразу ему это сказать.
— Толком ничего, сказал, что у вас случилась ссора. Она тебя не пускала на озеро, а ты крикнула что-то про свою смерть. Он ничего не понял, но тебя это подкосило.
— Их негласный развод, раздор в семье убили во мне ребенка. Вот и всё. Если у нас с родителями и случаются стычки, то это всё по одной и той же заезженной теме.
Он наконец-то снова смотрит на меня, а не вдаль:
— Он рассказал, в каком состоянии ты села за руль, и меня это буквально выбесило. Райли, какого хрена? Ты повторяешь свои прошлые ошибки, тебя это ничему не учит?
— Я была в порядке.
— В прошлый раз ты тоже была «в порядке», — Зейн делает кавычки пальцами, и я цокаю языком.
___________________
Захожу в «Таргет» и иду к отделу с напитками. Хочу взять воды, потому что мне ужасно жарко. Ребята ждут на улице.
Мы выехали прокатиться по городу. Пустая трата бензина, ни поговорить, ни послушать музыку. «Отвратительно» — сказали бы автолюбители.
Но лучше любой музыки для меня может быть только рев мотора.
Вижу воду с лимоном на нижней полке и беру ее. Встав, быстро шагаю в сторону кассы: не хочу заставлять ребят ждать дольше, чем нужно. Огибаю стенд, засматриваясь на отдел с алкоголем справа — столько красивых бутылок, которые мне нельзя. Поворачиваю налево и больно врезаюсь в кого-то.
По аромату шалфея сразу понимаю, кто это.
— Эй! — возмущенно выкрикивает Митч. — Смотри, куда… Райли?..
И из всех существующих магазинов он появился именно здесь, за десяток миль от дома. Серьезно?
— И тебе не хворать, — презрительно бросаю.
Ныряю под его выставленную руку, чтобы пробежать мимо, но меня хватают за запястье, и я роняю бутылку с водой.
— Да что тебе надо, Лоуренс?!
— Люблю, когда ты называешь меня по фамилии. Заводит.
— Руку убрал. Или забыл, какие у меня острые колени?
Митчелл Лоуренс — человек, который издевался надо мной всю старшую школу. Я ждала выпуска лишь для того, чтобы никогда больше с ним и его шайкой не столкнуться. Этот мерзавец постоянно строил мне козни. Ладно, он нарисовал мне член на шкафчике, за который я потом закинула ему в рюкзак осу, которая цапнула его за глаз. Или какие-то другие безобидные издевки, в результате которых он получал в нос или по яйцам.
Но я никогда не забуду, как на одной из школьных вечеринок в десятом классе он подлил в мою колу алкоголь, который мне нельзя из-за сердца. Затем его дружки под каким-то предлогом (смутно помню) увели меня в бассейн и оставили. Из тренерской вышел Митчелл и я, увидев его, побежала в другую сторону, к двери. Не знаю, что он хотел сделать, когда схватил меня, но я, врезав ему между ног, поскользнулась и упала в воду. Митчелл плавать не умел, потому ему не резонно было прыгать за мной, чтобы отомстить. А я не могла выбраться. Не помню, что было потом, но Лайла, моя одноклассница, рассказала, что нашла меня без сознания у бассейна. Она быстро привела меня в чувства, насколько это было возможно из-за действия алкоголя, и вызвала нам такси.
Мне пришлось остаться у нее, потому что домой я бы никогда не заявилась в таком состоянии, Лайла бы не позволила. Меня рвало всю ночь, а наутро голова раскалывалась от мигрени и сердце ужасно кололо. Я правда думала, что умру тогда.
Зато потом по школе ходили слухи, что я отдалась этому ублюдку в тренерской. И мне в течение месяца через день приходилось отмывать локер от надписей в стиле «шлюха» и слушать презренные смешки, летящие в спину. Я не была ханжой, но терпеть такие издевательства было невыносимо. Что должен был сделать шестнадцатилетний подросток? Я не могла рассказать родителям, потому что боялась их реакции. И всё же не хотела лишаться вечеринок.
— Как насчёт встретиться? Ты всегда мне нравилась, а тут прям похорошела в этом костюме.
Он имеет в виду мой черный облегающий костюм для езды. Мою экипировку.
— Если бы я тебе по-настоящему нравилась, ты не стал бы так издеваться надо мной в школе, — вырываю руку, и меня окидывают воспоминания, от которых вскипает кровь и глаза наливаются яростью.
— Я изменился, Рессо.
— Ты ублюдок, Лоуренс. Им был, им и остался.
— Ауч! Люблю сучек, их приятно драть.
Меня трясет от злости, глаза заливаются белесой пеленой, и в следующий момент звонкая затрещина заставляет Митча схватиться за лицо и выкрикнуть:
— Ты совсем долбанулась, идиотка?!
Горящей от удара рукой хватаю его за воротник идиотского поло кислотно-зеленого цвета и наклоняю вниз. Не понимаю, откуда во мне столько силы, но парень под сто восемьдесят ростом сгибается на уровень моих полтора метра с кепкой.
Я говорю настолько злым голосом, что мне кажется, будто не своим:
— Я уже не та беззащитная девочка, Лоуренс. Ещё хоть слово в мою сторону, и ты останешься без члена, потому что я его оторву, кусок отбитого дерьма. Ты понял меня? — цепляюсь ногтями за его шею, оставляя красные следы от царапин.
— Д-да, — он заикается, что вовсе не похоже на Лоуренса-отморозка, и быстро кивает головой.
— Вот и умница, — похлопываю его по покрасневшей щеке, на которой остался след моей ладони.
Оставив этого идиота, на ватных ногах мчусь к выходу. Я уже не хочу пить, просто хочу выбраться отсюда. Людей у входа немерено, я пытаюсь выровнять сбившееся дыхание и перетерпеть сушку в горле. Меня трясет, и я всё ещё хочу сомкнуть руки на его шее.
Он не извинился ни разу за свои выходки, а сейчас делает вид, будто я последняя шалава, ведущаяся на отморозков, подобных ему, и зовет куда-то? До чего же он мразь, если в действительности так считает.
Чтоб он присунул бомжихе со СПИДом и сдох в канаве.
Прикусив щеку и сжав кулаки, быстро подхожу к стоянке, где меня ждут ребята. Со психом вставив ключи, завожу мотоцикл.
— Райли, почему тебя трясет? — спрашивает Зейн, но я отмахиваюсь.
— Все в порядке, — рявкаю я.
Не дожидаясь их, надеваю шлем и закрываю визор.
— Рессо, ремешок! — напоминает Гарри, но я уже выжимаю газ и почти сразу с первой включаю вторую скорость.
Потянув руль на себя, срываюсь с места на заднем колесе, опуская переднее только перед поворотом.
Поворачиваю на дорогу и за несколько секунд разгоняюсь до отметки в сто двенадцать миль. Лавирую между машинами и еду вон из города. Хорошо, что мы на выезде.
Выезжаю на автомагистраль, дома пронеслись со скоростью света, сейчас это делают деревья.
Как я мечтаю сейчас переехать Лоуренса на такой скорости, чтобы от него не осталось ничего, кроме мокрого следа. Не крови, потому что он трус, а у таких вместо нее по венам бежит моча.
Спидометр показывает сто семьдесят миль, и сейчас я думаю остановиться. Я же не знаю, куда еду. Наклоняюсь в крайнюю полосу, потому что по средней едут машины и грузовики.
Ловлю выбитую колею задним колесом и нечаянно выжимаю газ до ста семидесяти пяти миль. Мотоцикл заносит задом влево, я жму задний тормоз. Он не останавливается, и меня несет в пологую обочину.
— Черт!
Жму сцепление и давлю ногой на тормоз, по шлему бьют ветки кустов и высокая трава, меня трясет от страха и укачивает от прыжков по кочкам. Я крепко вцепляюсь в руль, но из-за этой ошибки он перестает меня слушаться. Мотоцикл наклоняется влево, и я понимаю, что ничего не смогу сделать. Вовремя отпускаю руль и спрыгиваю, падая задницей за землю. Джиксер проезжает ещё пару метров и заваливается на бок.
Сижу в траве и пытаюсь осознать происходящее. В ушах звенит, и я снимаю шлем, бросая его рядом. Грудь тяжело, но часто вздымается, пока я смотрю на то, как крутится заднее колесо на валяющемся байке. Глотаю слюну в надежде смочить горло хоть чем-то, пока меня не придушил Малик.
Словно за шумоподавляющим стеклом слышу рев мотоциклов ребят.
— Райли! — в унисон сливаются несколько голосов где-то далеко сзади.
Я прижимаю ноги к груди и накрываю руками голову, уткнувшись лицом в колени. Ладони гудят и запястья ноют от вибрации. Виски сдавливает, грудь щемит. Я пытаюсь справиться с шумом в ушах, закрыв глаза.
Я стопроцентно разбила мотоцикл, у меня больше нет транспорта.
Качаюсь вперед-назад, боясь посмотреть на джиксер.
— Райли! — раздается уже ближе. — Господи, что с тобой?!
На плечо ложится рука. Я отскакиваю в сторону от испуга и крик застревает в ушах. Ладонь закрывает мне рот, но я брыкаюсь и отбиваюсь.
— Эй-эй-эй! Тише, это я, Зейн.
Распахнув глаза, стараюсь разглядеть его, но все замылило. Тяжело дышу и концентрируюсь на дыхании. Чувствую аромат цитруса — это Малик.
Постепенно начинаю приходить в себя. Пальцы окаменели и, посмотрев на них, я усмехаюсь пучкам травы, сжатым в кулаках. Смотрю перед собой и вижу столпившихся надо мной ребят.
— Я ничего не повредила, — наконец-то могу что-то сказать и понять, чего они ждут.
— Мы глянем мотоцикл, — Луи хлопает Гарри по плечу, и они отходят.
— Ну, пока она жива, ребят, — зачем-то переводит мои слова Зейн.
— Пока? — свожу брови и усаживаюсь на колени. Я не чувствую ног, и боюсь, что не встану.
— Как только ты очнешься, я тебя придушу.
— Ты не должна подвергать себя опасности, разгоняясь до такой скорости! — внезапно влезает Луи, бросив мне связку ключей от джиксера, которую я тут же ловлю.
— Мы это обсуждали много раз, а вы до сих пор не поняли, что только так я чувствую жизнь.
— Чувствовать жизнь на волоске от смерти? — Зейн громко дышит, желваки ходят по челюсти. Дернув волосы, протягивает раскрытую ладонь:
— Ключи. Живо.
Чувствовать жизнь на волоске от смерти? Я и так уже несколько лет на нем обитаю.
___________________
— Ладно, хрен с ним, — хмурится Малик, но затем по-доброму спрашивает: — Ты в порядке?
Нет, Зейн, но ты об этом не должен знать.
— Скандалы выматывают, но я держусь.
— Держаться и быть в порядке — разные вещи.
— Но до тех пор, пока я держусь, я могу быть уверена, что я в порядке, — усмехаюсь и провожу рукой по волосам. — А ты? — уперев руку в колено, подпираю подбородок, внимательно слушая его.
— Я не могу быть уверен, что ты в порядке.
— Я не об этом, — цокаю языком и закатываю глаза.
— А что я?
— Ты… — слова застревают комом в горле, но я через силу их выталкиваю, — что с тобой сегодня? Ещё никогда перед ребятами ты не был таким тактильным по отношению ко мне. Да и в принципе, даже наедине твоя тактильность максимум была выражена объятиями или держанием за руку.
— Прочитай меня, Райли, и поймешь.
— Я не хочу теряться в догадках, это изматывает. Что происходит?
Проведя рукой по лицу, Зейн выдает уставшую улыбку:
— Измотайся ради меня. Я это делаю постоянно.
Что он этим хочет сказать? Не понимаю. Открываю рот, чтобы что-то произнести, но меня перебивают:
— Я замерз, пойдем.
Не могу перечить людям, когда что-то мешает их комфорту, а в случае Зейна под угрозой здоровье. Он до сих пор в сырой одежде, которая не успела до конца просохнуть под закатным солнцем.
Тяжело выдохнув, лениво поднимаюсь на ноги и отряхиваю задницу от земли и песка:
— Идем.
