_______________
— Все не так уж и плохо, если игнорировать мою прогрессирующую алопецию и полностью отсутствующий вид, — сижу в каталке и стараюсь не чесать сгиб локтя, откуда торчит катетер с трубкой капельницы. — Ваш настрой не может не радовать, мисс Рессо. Вы очень сильны, — Доктор Патрик, мой онкогематолог и давний друг Доктора Уоллиса, везет меня в общую комнату. Он всегда смотрит на своих пациентов с неким восхищением. В какой-то степени, все онкобольные люди, проходящие лечение — невероятно сильные личности. Они выдерживают этот парк грустных аттракционов из слёз близких, лекарств, врачей, взглядов боли и сожаления, ощущения страха, безысходности и одиночества. Я сказала «они», а не «мы», потому что не могу уйти от суицидальных мыслей. Мое желание что-то с собой сделать раньше, чем рак, настолько навязчивое, что это пугает. Лишь в обществе таких же, как я, они стихают. В общей комнате, где сидят минимум пять человек, все ходят с капельницами на штативах. Кто-то вовлечен в беседы, кто-то сидит в стороне и будто не находится здесь, а третий вид, как я, являются в основном слушателями. — Отдыхай, — поставив меня рядом с беседующими, Доктор собирается уходить. — Если так можно назвать курс химии, то хорошо, — по-доброму язвительно отвечаю я вслед уходящему врачу, поприветствовав присутствующих. — Такая молодая, а уже в числе наших, — с сочувствием говорит Маргарет. Ей шестьдесят лет и у нее нет никого, кроме глиобластомы. Муж погиб почти десять лет назад, а детей не суждено иметь. — У рака нет ни социального статуса, ни возраста, — отвечаю с легкой улыбкой. — Зато у него есть прогресс, — отшучивается она и заливисто смеется. Этот смех подхватывают остальные. Меня поражает, что будучи совсем одной, Маргарет не теряет энтузиазма и живого блеска в глазах. Как ей это удается? — Лучше бы он деградировал, — подает голос новенький седовласый мужчина, перекатывающий по пальцам шариковую ручку. — Не могу с тобой не согласиться, Вилли, — задорно хихикает Маргарет, подкатившись ближе к мужчине. — Это Уильям, ему шестьдесят три и у него рак легких в терминальной стадии. — Это какая? — непонимающе свожу брови, аккуратно почесав кожу вокруг катетера. У врачей есть два определения: четвертая и ещё какая-то, про которую мне рассказывали, но я уже не помню. — Неизлечимая, — грубым голосом отвечает Уильям, явно не желая об этом говорить. Но я не пробиваемая, а пробивная. — Но около вас стоит капельница с… — всматриваюсь в небольшой шрифт на прозрачном пакете, — циклофосфамидом, а мне хотели прописать такой же препарат, но он мне не подошел. Тогда от чего же вас лечат? — На терминальной стадии рака люди получают паллиативное лечение. Это, — Уильям толкает прозрачную трубку ручкой, — просто оттягивает мне срок жизни и делает ее не такой паршивой. Не более. Ничего не ответив, опускаю голову и смотрю на свои пальцы. Тонкие, бледные и шелушащиеся. И сколько людей вот так ждут своего часа? Скольким ещё людям врачи просто тянут время? — Ладно, я… — закашлявшись, мужчина поднимает палец вверх и молча просит подождать, — расскажу немного о себе, если тут так принято. Как и сказала милая Маргарет, — он подмигивает хихикнувшей женщине, и во мне просыпается сваха, — меня зовут Уильям Форбс, мне шестьдесят три года. Рак легких поставили год назад, тогда была третья стадия. Опухоль была локализована в левом и не выходила за пределы. Врачи говорили, что всё будет хорошо. Мне пересадили левое легкое и всё правда шло так. Через четыре месяца обнаружили метастазы в правом, рак прогрессировал и облучение с химией лишь замедлили его развитие. Но он перешел на донорское легкое и начал сжирать меня. Теперь врачи химией просто замедляют рост клеток, оттягивая мой срок. Вся группа хлопает, поддерживая Уильяма: тут так принято. Лишь я смотрю на него исподлобья: — Вы сказали, что расскажете о себе. — Я это и сделал, девочка, — разводит ладони. — Меня зовут Райли, — поправляю я. — Вы сказали, что расскажете о себе, но рассказали о болезни. Вы не упомянули ни о семье, ни о увлечениях, работе. Ничего, кроме рака. Выходит, вы отчаялись? — Когда рак поглощает тебя, ты становишься с ним единым целым. От него зависит твоя жизнь. Нет понятия «рак» и «я», есть «я болен раком». — Мы больны, но мы не олицетворяем саму болезнь, — сжимаю руки в кулаки, роняя взгляд в пол. Я не хочу, чтобы кто-то думал так же, как мои родители. Не хочу, чтобы таких, как мы, жалели или отрекались, ведь мы остаемся теми же людьми. От обычных нас отличает лишь то, что мы знаем свой более менее точный срок. И можем подготовиться к смерти, даже толком не понимая, что это. Но мне настолько страшно жить и радоваться перед скорой смертью, что я готова сама упасть в лапы неизвестного. Страх — вот, что толкает людей на ужасные поступки. — Вам настолько страшно, что вы готовы стать болезнью и отречься от человеческого амплуа. — Милая, хв… — Ты не права, Райли, — Уилл бесцеремонно перебивает Маргарет, приударив по подлокотнику каталки. — Так может говорить только человек, который в суматохе пережитого потерял себя и забыл о жизни, — сквозь зубы говорю те вещи, о которых до Уильяма даже не задумывалась. Теперь я понимаю, как Маргарет зажигает свои глаза: она не забыла о том, что любит делать, несмотря на опухоль в мозгу. Сериалы, ток-шоу, вязание, чашка чая за книгой, закаты — она насыщается всем тем, что любила и любит с большей силой, чем раньше. Она показывает жизни фак и гордится этим. — Я все равно умру. — Вот именно. Мы все умрем: больные и здоровые, но это не повод ставить крест на себе. Мы не делаем этого с рождения, так зачем делать это сейчас?_______________
Мое сердце браковано с рождения — клапан едва выдерживал работу еще в утробе. По рассказам мамы, я пролежала в инкубаторе два месяца своей жизни, пока мое состояние не стабилизировалось, а потом… А потом началась моя привычная жизнь — затаскали по больницам и запичкали препаратами. Последние, к слову, помогали мне функционировать до двух лет. Потом что-то пошло не так, и клапан вовсе отказал. Меня ждала операция. А потом по мере роста сердца еще несколько. Теперь у меня в груди сердце наполовину резиновое (оно и хорошо — не разобьешь). Я привыкла жить с пороком клапана сердца и даже не думала ставить крест заранее. Лишь иногда, когда оставалась одна в больнице. После последней операции прошло девять лет, клапан работает, но из-за износа и того, что сердце выросло, все хуже и хуже. Повторную операцию пока не планируют. Спасибо раку. Теперь непонятно, что меня убьет быстрее. Спустя полгода после диагностирования острого миелолейкоза я ходила в парике, но зато с ремиссией! — как воодушевленно это звучит. Звучало. Полтора года назад. Я ходила по лезвию ножа с рождения. Мои часы тикали с самого появления на свет. Когда обнаружили рак — жизнь поставили на счетчик. Когда он ушел в ремиссию, счетчик убрали. Когда появился рецидив, таймер затикал. Ремиссия не равно излечение — именно в момент звучания повторного приговора я поняла это. Человеку никогда не понять смерть, не осознать ее приближение. Осознавать то, что неподвластно никаким силам в этом мире, что не может понять ни один мозг — непосильная задача. А что о себе, так ещё до рака проскакивали мысли о том, как мое подбитое сердце остановится в самый неожиданный момент. И всегда задавалась беззвучным риторическим вопросом: «а что потом?». Биологи объясняют смерть как остановку жизни организма. Это прекращение процессов, а через какое-то время — распад организма от сложных до простых химических элементов. Проще говоря — гниение. Но людям тяжело смириться с тем, что что-то эмоциональное может бесследно сгнить в земле. Поэтому, наверное, и придумали всякие похороны, отпевания, загробную жизнь и реинкарнацию. Вопреки любому мнению, человеческая смерть — это процесс, а не событие. При рецидиве после химиотерапии повторная не помогла, потому надежда лишь на трансплантацию стволовых клеток, перед которой мне прописали еще тучу дополнительных препаратов к основным. При хорошем исходе пересадки костного мозга мне удастся поймать повторную ремиссию и украсть у жизни еще годика три. В худшем же случае жить мне останется столько, на сколько повезет. Врачи уверяют, что пересадка должна помочь, родители боятся, а я рассматриваю все варианты и просто жду, параллельно стараясь взять от жизни максимум. Как тогда учила Маргарет. Но если честно, после довольно долгой ремиссии слишком неожиданный рецидив убил во мне всякую надежду на нормальную… в принципе на жизнь. Снимаю шлем и пихаю его в рюкзак, рассматривая большое здание онкологического Центра. Верхние этажи застеклены панорамными окнами, основной массив представляет кирпич. Через три минуты я должна быть у Доктора Патрика. И потому не медлю.___________________
Выхожу от Доктора, услышав, что по показателям все стабильно, и план никто переносить не будет. Меня ждет трансплантация костного мозга через месяц. Бегу по коридору первого этажа, торопясь домой, чтобы лично рассказать эту новость родителям. — Райли? — слышу за собой теплый женский голос и вздрагиваю от неожиданности. Оборачиваюсь, и меня встречает широкая улыбка и ярко блестящие жизнью карие глаза. Маргарет Дейли сидит на кушетке и выглядит более счастливой, чем раньше. Честно говоря, не ожидала увидеть её после того, как выписалась. Глиобластома ведь не дает шансов. Но, видимо, не для Маргарет. — Миссис Дейли? — неверяще произношу я, подходя ближе. Она кивает седовласой головой, давая понять, что я не обозналась. — Теперь Миссис Форбс, — Маргарет встает и расставляет руки. — Миссис Форбс? Вы с Мистером… — Да, дорогая. Да! — её улыбка нереально заразительна. Мы не ожидали увидеть здесь друг друга, и встреча после столького времени отзывается радостью в сердце. Онкология не щадит никого, а тут мы спустя почти два года стоим здесь и мило беседуем. Будто никто из нас тогда не думал, что спустя столько времени мы будем уже гнить в могиле. Рак, оказывается, может пощадить и подарить счастье. И если это не послание судьбы, то я отказываюсь принимать эту жизнь. — Поздравляю! — обняв её вновь, облегченно вздыхаю. Они нашли друг друга, и это было судьбой. Иначе никто из них не попал бы в этот Центр. — А он… — не знаю, как задать этот вопрос. Помню, как Уильям говорил про то, что ему осталось в лучшем случае полгода. Но прошло уже почти два. — Врачи постоянно говорят, ему осталось недолго, но мы проводим это время так, как никогда в жизни, — ее ничуть не задевает мой вопрос, она всё ещё искренне улыбается. И я действительно рада за нее. — А ты? — Опухоль ушла, и я радуюсь жизни вместе с Уильямом. Все действительно прекрасно настолько, насколько быть и не могло. Здесь жду приема. В ремиссию никто не отменяет посещение онколога и тесты. Да… Именно благодаря этим посещениям и анализам у меня обнаружили рецидив. Но если паллиативное лечение помогли Уильяму прожить в четыре раза больше назначенного, то значит, не все потеряно. Помолчав с пару секунд, Маргарет осматривает меня с ног до головы. И, приметив темно-русые волосы до плеч, говорит: — Так изменилась, выросла. Как ты, милая? А я что? Я с рецидивом, но с назначенной трансплантацией. — Не хочется омрачать эту встречу, если честно. — Да брось, нас ничем не расстроить! — в своей манере отмахивается женщина. — Недавно лейкемия вернулась. Жду радикального лечения. — Ой… — её лицо моментально тускнеет, и я ободряюще сжимаю её плечо. — Старикам везет, но молодежи-то за что это всё… — Эй, я натяну эту смерть, не переживай. Кто меня учил этому? — заговорщически наградив Маргарет лисьим прищуром, шутливо упираю руки в бока. — Могу пожелать только здоровья. И не отчаиваться. Понимаю, как тяжело этого не сделать, — Маргарет сжимает мою ладонь, приободряя. — А вам помимо прочего, семейного счастья. — И умереть в один день, — хохочет женщина, на что я ахаю и прикладываю ладонь к груди. — Только ты можешь о таком шутить. — В наше время без юмора никуда. Знаешь, я поняла, что жизнь — это сплошное стенд-ап представление. Главное уметь видеть в этом шутку, иначе зал не выкупит. — А ты не изменяешь своей любви к различным шоу по телевизору. На телефон поступает звонок, и я вижу номер мамы. Снимаю трубку, говоря, что скоро буду дома. — Тебе пора идти? — Ехать, скорее. Родители подарили мне мотоцикл — теперь он меня спасает. — Ты теперь крутая байкерша, да? Парни заглядываются? — теперь прищуривается Маргарет, заметив мою смущенную улыбку. — Тут скорее я на одного. Очень долгая история, а времени мало. Мне пора, но я не прощаюсь. — Подожди, теперь у меня интерес. Знаю, что нельзя заставлять родителей ждать, когда ты выбираешься с этого места, да и ещё на мотоцикле, но, — Маргарет внимательно смотрит на мое лицо, будто вглядываясь в каждую морщинку, — вижу в глазах каплю разочарования, и могу предположить, что он не знает о твоих чувствах. — Да, к сожалению или к счастью. А ещё не знает о моей болезни, так что да. Тут все сложно. На телефон приходит сообщение и я смотрю на экран: от Гарри. Они собираются на озеро через несколько дней и приглашают меня. Быстро пишу в ответ, что подумаю и убираю телефон в карман. — Пишет, да? — Пишет, но его друг. — А ты на расхват, девочка! Так держать! — Так, ты пересмотрела своих сериалов. Мы все хорошо общаемся, они мне как братья. Ну, кроме Малика. — Хм, Райли Малик... Звучит! — чувствую, как вспыхивают щеки, и моментально прикладываю холодные ладони к лицу. Эта женщина сводит меня с ума, говоря все мои тайные мысли вслух. — Девочка моя, если ты важна ему, то он примет тебя любой. — Миссис Форбс, хватит меня смущать! — нервно смеясь, серьёзно прошу я. — И, да, он-то примет, но отношение ко мне изменится. — Если ты боишься только этого, то стоит лишь поговорить, и все наладится, — усмехнувшись, Маргарет кивает несколько раз, заставляя поверить в слова. — А если нет, то это просто не твой человек, и тратить на него столь драгоценное время бессмысленно. И я, анализируя ее слова, верю. Безоговорочно. Она несколько раз своим видом, отношением, советами меняла мое мышление и жизнь в лучшую сторону. И здесь сложно не поверить. — Езжай, родители заждались. И казанова твой наверняка тоже. Усмехаюсь и закатываю глаза. Она неисправимая сваха. Как и я когда-то, когда все мы были на лечении. — Ещё увидимся. — Ещё чего, не возвращайся сюда, дурная! — она шутливо похлопывает меня по макушке. — Это не значит, что в следующий раз встретимся здесь. Обнимаю Маргарет снова, прижимая крепко к груди. От неё пахнет булочками и ванилью. По-домашнему, а не по-больничному. И это так уютно, что не описать словами. Своих бабушек и дедушек я не застала. Но как-то и не особо жалею об этом. По рассказам родителей, они были стервозными и не любили никого, кроме себя. Родители мамы вовсе перестали с ней общаться, когда она уехала из Денвера к папе и поступила на книжное дело, а не в ушла в экономику. И я рада, что Маргарет действительно обрела свое счастье. Она заслуживает этого, как никто другой. — Спасибо за всё! Выхожу из больницы, полная решимости показать смерти фак, как Маргарет. Жить на полную катушку? Что ж, поехали.