***
Самое правильное при расставании — уйти. Эрих Мария Ремарк «Триумфальная арка»
— Завтра уезжаю, — объявляет Андрей и ухмыляется, словно это не он тщательно прятался от военкомата до двадцати трёх лет. — И ты рад? — Миша звучит безразлично и отстранённо, пусть и сердце его болезненно сжимается. Оно воет, истерит и просит, нет, требует — как капризный ребёнок — чтобы Андрей плюнул на армию и продолжил прятаться. Вот, почти пять лет ему удавалось как-то скрываться, так почему бы не продолжить это? Миша вполне бы мог тряхнуть связями и найти место, где Андрей мог бы перекантоваться. Ещё есть вариант сделать Андрею новый паспорт, а военкомату наплести, мол, Андрей Князев трагически погиб, а видели вы его глупого брата близнеца. — Не знаю, — пожимает плечами Андрей, приподнимая губы и обнажая притупленные клыки. — Ну вроде грустно, что придётся просрать два года там, а с другой стороны, что-то хорошее в этом всё-таки есть. — И чего хорошего ты видишь? — «сплёвывает» Миша, не отрывая взгляда от чужих желтоватых клыков. Они не походили на те, что красуются во рту у Юрия Михайловича. Клыки того белоснежные, острые, большие и напоминали медвежьи, чем человеческие. В детстве Миша их боялся, а во взрослом возрасте не перестал опасаться. Где-то в глубине души Миша хочет, чтобы у его альфы клыки оказались небольшими, немного тупыми и аккуратными. Прямо как у Андрея. — Возможность переосмыслить что-то, — отмахивается Андрей, сам не понимающий, почему ему не грустно уезжать. Он видел в армии и бремя, и некую свободу, недоступную в «обычной» жизни. В ней постоянно что-то мешает, тяготит и вызывает склизкую вину. Последняя застревает в горле и покрывает собой сердце. Вот, смотрит Андрей на Мишу, видит в нём своего лучшего друга, а вина растёт и растёт… Ничего плохого Андрей не делал, а стыдно ему, будто он Мишу семьи лишил. — И что ты собрался переосмысливать в армии, мыслитель хренов? — с обидой спрашивает Миша. Чувства преданности и брошенности бьют, напоминают о никчёмности и нагоняют искреннего страха. Миша строит из себя «крутого парня», а внутри паранойит и ревёт. Его голову терзают гадкие мысли: «А что если армия сломает Андрея?» Он же не самый сильный альфа, его там просто убьют или покалечат. При всём уважении, но слабых в армии никто не любит. Ими там пользуются, их унижают и морально рвут на части, словно тряпичных кукол. «А что если армия сделает из Андрея такого же консервативного альфу, как Юрий Михайлович?» Тогда настанет конец всему: дружбе, группе и надежде Миши на отношения, что намного-намного ближе обычного товарищества. Консервативные альфы не станут играть в рок-группе, серьёзно общаться с музыкантами и строить серьёзные отношения с омегами-наркоманами. — Что-нибудь да переосмыслю, — беззаботно произносит Андрей. — Не надо устраивать траура, Миша: я не помирать иду, а просто долг стране нашей отдам и быстро кроликом обратно к тебе метнусь. Приходится умолчать о возможности не «метнуться» обратно. Мало ли… Вдруг в армии Андрей поймёт, что не нужна ему музыка, что его призвание — служить родине? Последнее наименее вероятно, но не невозможно. Сейчас необходимы перемены, ведь иначе можно заживо сгнить в обыденности. — Андрей, в армии не умнеют, а тупеют. Ничего переосмыслить ты не сможешь, — уверенно заявляет Миша. Ему страшно. Он не хочет отпускать человека, которого удалось так искренне полюбить. О чувствах к нему Миша молчит: стыдно и мерзко, в некотором роде даже жалко. Чертовски жалко. Конечно, как ещё можно назвать ситуацию, когда по уши влюбляешься в лучшего друга? А тот вдобавок ко всему придерживается принципа «с наркоманами можно только дружить, а не семью строить». От части это справедливо, но до жути обидно. И нельзя же поменять убеждения? — Ну и что ты мне предлагаешь делать? Ко мне военкомат прямо в комнату запёрся и поставил перед фактом службы. Да нахер мне она вообще сдалась! Я хочу с тобой музыку делать, сказки наши писать, а не траву красить. Но выбор у меня разве есть? Нет его, Миха, нет! Я же не гамма, чтобы быстренько потрахаться, залететь и откосить? Я здоровый альфа, вот и придётся мне отдавать то, чего я не занимал. Я просто стараюсь плюсы искать, — резко прекращает монолог Андрей. Где-то в глубине души он даже рад тому, что не будет видеть лучшего друга. Тот уже плотно сидит на наркотиках, мысли его путаются сильнее обычного, а запах и вовсе портится. Хочется выколоть себе глаза, чтобы не видеть деградацию близкого человека. Правда, Андрей никогда не был склонен к радикальным действиям, поэтому в его случае эдаким спасением смогла стать двухлетняя служба. Там Миши, гниющего изнутри, видно совершенно не будет. — Вариантов никаких правда нет? Совсем нет? Может… Может, можно деньгами тебя откупить? Мы все скинемся! — Всё не унимается Миша, а голос его «теплеет», делаясь всё менее безразличным. Да как можно строить из себя глыбу, когда уже завтра придётся попрощаться с самым родным человеком на два года? Вот вроде ничего этот срок не значит, а для общения и дружбы — напротив. Долгая разлука способна оборвать всё, заставить страдать и выть в подушку. — Ты чего-то не спешил устраивать сборы для «выкупа» Поручика, когда его забирали, — усмехается Андрей. Он не дурак, пусть и постоянно витает в своём мирке, и видит чувства Миши. Они пугают, вызывают приступ нервного смеха и паники. Перспектива отношений с наркоманом, пусть он и достаточно приятный в «трезвом состоянии», совершенно не прельщала, а больше отвращала. Вот глядит Андрей на Мишу и омегу в нём видит с натяжкой. Нет, он, Миша, не соответствует идеалу Андрея, и тот этого не стремится скрывать. Однако чужие чувства почему-то становятся только сильнее. Ощущение словно холод говорит не «отвали от меня», а «добейся меня». — Потому что Поручик не ты… ты другое дело, — честно отвечает Миша, о чём почти сразу же искренне жалеет. Ну нельзя открыто признаваться, ведь чувства не примут. От них сбегут, над ними посмеются, их не воспримут серьёзно. Андрей верит в то, что он хорош, знает — омегам он нравится, но Мишу воспринимает исключительно, как младшего брата, за которым порой необходимо присматривать. — И какое я такое другое дело, Миш? — Андрей приподнимает бровь в своей чёртовой манере и легко и по-доброму хлопает собеседника по плечу. — Боишься, что я стихи разучусь писать за два года? Не ссы, Миха, я буду ночами писать и отправлять тебе. Группа без меня не пропадёт. «А я пропаду, Андрей, как ты этого не понимаешь?» — внутренне вопит Миша, а внешне молчит и с важным видом вертит ключи. Сейчас ситуация безвыходная: Андрей не согласится бежать, он уедет, а Миша останется один. Физически вокруг него множество людей, но в душу проник лишь Андрей. Он там обосновался, сделался хозяином, а теперь собирается уходить, оставляя за собой огромную дыру, что кровоточит. И залатать же не выйдет. — А вдруг ты пропадёшь там? Андрей… Ну армия — херня полная! Нельзя тебе туда! — Голос Миши напряжён. — Я не буду, как твой отец, Миха, успокойся, — бьёт по больному месту Андрей, сам того не осознавая. Внутри Миши что-то болезненно сжимается и принимается яростно кровоточить. Больно и страшно. Отца Миша боялся, боится и будет бояться. От одной мысли, что Андрей, добрый и мягкий, станет похожим на Юрия Михайловича, лёгкие принимаются гнить, чтобы Миша не видел столь ужасной картины. Конечно, что хорошего во властном альфе, не признающем парней-омег? — Я не боюсь, а знаю — после армии ты во мне человека перестанешь видеть, — выпаливает Миша, опускает голову, тяжело вздыхает. Андрей мягко улыбается, приобнимает собеседника одной рукой и тихо так «урчит», стараясь успокоить. — Ты для меня в самую первую очередь именно друг, потом ты музыкант, а где-то на последнем месте — омега. Мне плевать, что там у тебя между ног. Мы друзья, Миха, и армия этого не изменит, — уверенно заявляет Андрей. — Могу на крови поклясться, хочешь? Во прям сейчас руку разрежу. Миша облегчённо выдыхает, пихает собеседника в бок. С плеч будто падает гора. Мише больше не так страшно.***