Там, где мы с тобой

      Однажды играли в карты в доме Назаренко. Ещё один мучительно долгий школьный день остался где-то далеко позади, на дворе стояла уже почти ночь. Друзья уютно расположились на кровати, бросали на середину потёртые и помятые временем пики и бубны. Изредка слышался их приглушённый смех.       — Миш, а давай завтра на нашу крышу после школы? — предложил Алёша. — Давно ведь не были.       — Ой, Лёш, да я завтра с Надей в кино иду, — растерянно проговорил Миша.       — В кино? — Лёша вздрогнул, сжал карты в руках и поднял удивлённый, даже испуганный взгляд. — А-а… И что она согласилась?       — Ну да. Сказал же, иду, значит, согласилась. А с чего бы ей не согласиться? Я ей вроде нравлюсь. Не знаю, за что. Но я вроде ничего, не урод. Правда? — Миша с надеждой посмотрел на друга, напомнил когда-то брошенные слова: — Ты говорил, что ничего.       — Да, ты очень даже, — пролепетал Лёша, всё ещё удивлённо моргая. — Сам не видишь что ли? Я вот вообще удивляюсь, как ты заметил, что кому-то симпатичен. Ты же слепой совсем.       — Ну что ты, Лёш. Как будто это так просто — понять, — философски ответил Миша с печальным вздохом.       Миша пригласил Надю в кино ещё вчера. Он нарочно задержался возле выхода после школы, чтобы проводить девушку до дома или хотя бы перекинуться парой словечек на прощание. Пока они шли до дома, Надежда, краснея, слушала парня, робко улыбалась, а когда Миша, засунув руки в карманы и уставившись в землю, предложил сходить на свидание, с радостью согласилась. Она быстро чмокнула кавалера и, смущённо хихикая, убежала, влетела в квартиру вся удивительно резвая, довольная, сияющая и оттого немного странная.       В общем-то виделись Миша с Надей слишком часто, они как-то очень сблизились в последнее время и испытывали явную симпатию друг к другу, чем доводили Алёшу чуть ли не до рыданий каждый раз, когда виделись. А Миша, захваченный новым чувством, воодушевлённо делился с другом всеми своими мыслями, хвастался успехами, немного, правда, приукрашивая и… Совершенно не замечал, что делает ему больно.       А Лёша действительно ужасно страдал, натянуто улыбался, не зная, куда себя деть, куда спрятаться от этих разговоров. Хотелось бежать сломя голову от необъяснимой тревоги, стыда и страха перед собственной ревностью, которая с каждым разом сильнее сжимала маленькое сердце противной лапой, невыносимо прожигая его ледяным холодом острых когтей. Сжимала и жгла, жгла, жгла…       — Знаешь, Лёш, я завтра обязательно её поцелую, — заявил Миша.       — А ты как будто целоваться умеешь! — выразил сомнение его друг.       — Умею.       Лёша прыснул от смеха.       — Ага, тогда, может, и меня научишь?       Это было сказано немного лукаво, игриво, полушутя, полусерьёзно. Странное выражение проскользнуло на лице говорящего. Конечно же Миша не научит.       — Ещё чего придумал, — ответил Назаренко, насупившись.       — Ну и ладно!       На карты Миши лёг туз, и Алёша радостно воскликнул:       — Опа, а я выиграл, я выиграл!       Его тонкие пальцы оставили щелбан на загорелом лбу. Миша потёр место удара и недовольно проворчал:       — Ну тебя, Лёш! Третий раз подряд выигрываешь.       — А ты бы поменьше отвлекался, — отозвался Алёша. — Я, видишь, слишком удачливый.       Последнее слово было произнесено с угрюмым сарказмом. Миша вздохнул, упал на кровать, раскинул руки, мечтательно глядя в потолок.       — Как она мне нравится, Лёш! Ужасно милая, не такая, как другие. Это ничего, что я тебе об этом говорю? Ты понимаешь? Другим бы я не сказал. Ещё посмеются, скажут, глупость. А тебе вот сказал.       — Ничего… Я понимаю, — проговорил Лёша, хотя в голосе его сквозило сомнение.       «Почему? Не понимает, наверное, — подумал Миша. — Да я и не помню, чтобы ему нравился кто-то. Лёшка…»       — Знаешь, Миш, я, наверное, пойду… — Лёша тихо поднялся с места.       — Что? Стоять! С ума сошёл? — Миша удивлённо приподнялся на локтях, смотря на юношу, как на умалишённого. — Ночь же на дворе. Или тебе жить надоело?       — А может и надоело, — горько отозвался Алёша. Он не хотел этого говорить, само вырвалось. А что вырвалось, как известно, обратно не вернуть. Наступила короткая пауза.       — Алексей, молчи, — строго сказал ему Миша, испуганно глядя на него. — Не смей. Что с тобой сегодня? Получишь сейчас за такие слова.       «Алексей» — так официально Миша обычно называл его, когда злился или был недоволен. Лёша понял — точно получит, если продолжит. Он поднял взгляд и виновато улыбнулся.       — Прости, со мной ничего, я пошутил, ты чего?       — А ты не шути так.       — Не буду.       Наступило молчание.       — Алёшка, Алёшка, — покачал головой Миша, совсем как взрослый, который жалеет провинившегося ребёнка. — Ложись давай спать.       Следующий день шёл по банальному сценарию, повторяя все предыдущие. Лёша чувствовал себя разбитым: ему так и не удалось нормально поспать.       «Надо отвлечься. Разве это плохо, что он так рад? Если он её любит. И я должен радоваться, — сам себя уверял Алёша. — Нет, не могу, какое радоваться, ненавижу их! И это всё ненавижу! Надю эту ненавижу! Ах, чёрт, забудь об этом… » Но слова складывались в строки, и рука выводила на полях тетради:       Твоих губ чужие касаются,       А я должен сгореть от стыда.       Почему же так получается,       Что любовь на двоих не одна?       Выводила и тут же с лёгкой дрожью поспешно закрывала, испуганная собственной вольностью.       Выйдя из школы, Назаренко осторожно отвёл Алёшу в сторонку и обернулся к другу. Оказывается, состояние его Миша заметил, сначала просто не придавал этому значения, а теперь беспокоился.       — Лёш, всё хорошо? Ты какой-то странный в последнее время. И всё время как будто бледный что ли… Ты не заболел случайно? Иди-ка сюда, — Миша заботливо коснулся его лба тыльной стороной ладони.       — Нет-нет, я… Всё хорошо. Вроде, — сказал Лёша, опуская взгляд.       — Это всё потому что ты бегаешь под дождями, — строго выговаривал Миша. — Не надо было тогда тебя отпускать.       — Ну что ты злишься. Не бегал я под дождями. Один раз было.              — Ага, почти не бегал. Ладно, а я побегу домой. Матери помогу и буду это, собираться. А потом на крышу сходим, например, завтра, так что не обижайся, хорошо, Лёш? — Миша положил руку на плечо отстранённо промолчавшему другу, попытался заглянуть в серые глаза. — Лё-ё-ёш.       — Да иди ты! Что я тебе, ребёнок маленький? — нахмурился Алёша, вздрогнув и раздражённо поведя плечом.       Миша убрал руку и обиженно хмыкнул. Засунув ладони в карманы, он буркнул слова прощания, резко развернулся и удалился. Алёша только с сожалением смотрел ему вслед. Затем, судорожно вздохнув, опустил голову и пошёл в другую сторону.