Там, где мы с тобой

            Когда за Алёшей закрылась дверь, в прихожую тихонько вышла мать.       — Что, пошёл всё-таки? — спросила она.       — Пошёл.       — Несладко ему приходится…       — Да. А ты ещё ругаешься.       — А что я могу сделать? Не могу же я его здесь поселить, — развела руками Люда. — У меня и так дети малые.       — Разве ты Лёшу не знаешь? Его ведь и силой надолго не задержишь. Всё помешать боится…       Разговор не клеился. Люда замолчала, но ещё не уходила, раздумывала, как можно подступиться к сыну. Послышался её тихий вздох. Молчал и Миша. Переминаясь с ноги на ногу, он то уже собирался сделать шаг, то задерживался.       Людмила всё хотела наладить отношения со старшим сыном. Когда появились младшие дети, они забирали все силы, и она желала это хоть немного восполнить. Но теперь, вдруг оглянувшись на свою жизнь, женщина с изумлением обнаружила, что уже поздно. Сын был другим. Сын слишком быстро вырос. По крайней мере хотел казаться взрослым. Всё куда-то рвался, в общем-то даже помогал по хозяйству, за что Люда была ему, конечно, благодарна. Он понимал многое, ещё больше не понимал и уж слишком много на себя взваливал. Вместе с тем огрызался, грубил, бунтовал, отгораживался от матери, от семьи. Несмотря на надежды, Миша не полюбил Сергея, не принял его и прямо заявлял об этом. И Люда не понимала сына. Она отчётливо почувствовала себя как перед разбитым корытом.       — Что ты не идёшь? — спросил Миша, не поднимая головы. Он сунул руки в карманы, смотрел в пол и что-то ковырял носком.       — Да я… — очнулась Люда и снова горько вздохнула. — Задумалась что-то… Ох, что ж ты такой упрямый-то у меня?       — Ничего я не упрямый, — возразил Миша. — Немного, может. Да это плохо разве? Иди уже, стоишь вон в тонкой блузке. Замёрзнешь.       Людмила действительно почувствовала, что немного продрогла. На улице поднялся сильный ветер и норовил пролезть через щели в пристройку, которой давно требовался ремонт. «Надо завтра Серёжу заставить посмотреть», — подумала женщина.       — Нет, ну вы посмотрите на него, — заворчала она вслух. — Мать учить вздумал. А сам ведь никогда не послушает. У тебя наверху тоже холодно, наверное?       — Нет, нормально. Спокойной ночи, — шепнул Миша, начал уже взбираться по лестнице, а зачем вдруг обернулся, выпалил обеспокоенно: — Мама. Это… За грубость. Извини.       Тяжело ему давались извинения. Люда тоже обернулась, и лёгкая улыбка озарила её лицо.       — Сыночек ты мой… И ты прости меня, дуру. Чёрт меня за язык потянул папашу твоего вспомнить. Не буду больше, не буду, — заговорила женщина, подавив желание прижать сына к груди. — Иду я, иду! — закричала она в открытую дверь в ответ на «Людка, ну где ты ходишь?» и шагнула в дом. ***       Утро. Серое. Беспокойное. Алёша лежит на диване, который служит ему кроватью, сжавшись в комочек, и прислушивается. В доме тихо. Пока что тихо.       Комната маленькая, белый потолок, красный ковёр на стене. Алёша поднял взгляд, рассматривая давно известные узоры. Если отойти, охватить всю картину взглядом, то всё кажется складно и правильно, каждый элемент на своём месте. Почему в жизни не может быть так же? Нет, мы там, внутри, видим только маленький кусочек, среди хаоса и всё нам кажется хаосом.       «Красный узорчатый ковёр — это метафора нашей жизни…»       Лёша перевернулся на спину и уставился в потолок. «В комнате с белым потолком, С правом на надежду В комнате с видом на огни, С верою в любовь… » — всплыли в памяти строки.       Юноша так погрузился в свои мысли, что совсем забыл про время. Пришлось очень быстро собираться в школу. На завтрак рассчитывать, разумеется, было нечего.       Стараясь не шуметь, Лёша поднялся, начал собираться, натянул джинсы. Они были ему велики, но выбирать не приходилось. Зато модно и красиво.       Вскоре в соседней комнате заиграл телевизор. Это Валя по утрам смотрит бразильские сериалы, пока наводит марафет. Она от всего сердца сочувствует главной героине и всё застывает с зеркальцем в руках, охая и вздыхая.       — Опять бурду свою включила, — раздражённо кричит дядя, и его тяжёлые шаги слышны в коридоре. Виктор прячется на кухню от любовной драмы, оставляя шлейф дыма.       Голос у него хриплый, хорошо пропитый. А сам среднего роста, худой, но крепкий, с фирменной причёской от дяди Толика и неизменной сигаретой в зубах. По молодости Виктор попал в тюрьму, вскоре вышел и продолжил путаться с разными людьми. Стал, правда, он после этого в свою сторону религиозным.       Очень любил Витя свою мать — бабушку Алёши — Наталью Николаевну. Даже с какой-то особой фиксацией. На плече у него красовалась безвкусная татуировка, сделанная каким-то знакомым мастером, — надпись «Мать». Вряд ли он хотел таким образом отдать дань великому произведению Горького. Маленькая, интеллигентная старушка, она одна с ним справлялась, строгая была. Как не стало Натальи Николаевны, Виктор совсем как с цепи сорвался, запил ещё хуже прежнего.       А вот сестру он всегда поносил безбожно. Племянник его тоже ужасно раздражал. Маленький, щупленький, тихий, слова нормального от него не добьёшься, забьётся в угол и всхлипывает, а глаза всегда смотрят как-то с укором.       Лёша на цыпочках вышел в коридор, однако, несмотря на всю осторожность, Виктор учуял племянника. — Лёша, ты дома ещё? — раздался его грубый окрик из комнаты. — Иди сюда, паршивец! Оглох что ли, щенок ты, сукин сын… Но Алёша уже юркнул за входную дверь, оставляя за ней поток ругательств.       «Ну уж нет. Ищи дурака, — подумал он, торопливо сбегая по лестнице. — Как будто ты меня по головке погладишь».       Кто придумал, что хорошей может быть только ясная погода? Если на душе кошки скребут, так и всё вокруг будет казаться не тем, а если радостно, то даже дождь будет высшим благом. На душе у Алёши было паршиво. Ещё и небо хмурилось.       Ужасно хотелось высказаться, а некому. Хоть бросайся первому встречному в ноги: «Выслушайте, прошу, не могу больше!»       В школе стало лучше. Искренняя Мишина улыбка озарила кабинет, как только Лёша показался на пороге.       — Лёшка, здоров!       Лёша улыбнулся, уселся рядом с ним, зашуршал тетрадями. Вдруг в голову пришла интересная мысль и он решил поделиться ею.       — Миша, Миш… — зашептал Алёша, поднял взгляд… И сердце его упало.       Миша ничего не слышал, он не отрываясь смотрел на новенькую Надю с каким-то таинственным ожиданием.       Надя — невысокая девушка с ясно-карими глазами, с носом немного курносым и похожим на маленькую картофелину, волосы собраны в высокий пышный хвост, из которого выбиваются лёгкие кудряшки. Вся она улыбчивая, тёплая, совсем не похожая на холодную красавицу Алину, но хорошенькая.       Несколько минут назад она как бы невзначай оглянулась на последнюю парту и вся встрепенулась, встретившись с тёмными глазами Миши, отвернулась и покраснела.       Лёша не выдержал этой развернувшейся перед ним откровенной картины и от безысходности толкнул друга локтем в бок.       — Ай, ты чего? — Миша удивлённо посмотрел на него.       — Ничего… Случайно. Извини.       — Лёш, она и правда взглянула сюда или мне кажется? — взволнованно зашептал Назаренко.       — Нужен ты ей, — резко отозвался Алёша.       — Ну, Лёш.       — Ай, отстань, мешаешь, — фыркнул Котаков, и отвернулся, продолжая старательно записывать тему.       После уроков Алёша всё же заговорил, негромко поделился:       — Миша, знаешь что. Ковёр… Ковёр с узорами — это метафора нашей жизни.       Наклонив голову, Миша задумался, проговорил неспешно:       — Наверное… Красиво. Это ты сам придумал? Ну, Лёш. Тебе бы стихи писать.       Лёша пожал плечами, улыбка, которая легла на его губы, вышла печальной и вымученной. Миша только про себя недоумевал. Вечером друзья разошлись по домам. Но на сердце у каждого было неспокойно.