Привет со дна.

      Кавех шёл по городу, в котором прожил всю жизнь, словно по чужому. В тубусе за плечом небольшим грузом — груз в груди всё равно тяжелее — бился о стенки и стучал при каждом шаге чертёж. «Назначил встречу на задворках вселенной, ей богу» — причитал про себя архитектор, пытаясь найти нужное ему здание на одной из улочек когда-то центра, а ныне окраины города. Всё вокруг такое… другое. Не как в нынешнем центре. Он словно оказался в другом мире. Мире спокойствия, уюта малоэтажек и душевной простоты. Нет этих скучных, одинаковых стеклянно-бетонных «свечек», прорезающих серое небо, только низенькие, уже покосившиеся от времени архитектурные артефакты — то, чего уже не строят. Кавех рисовал их от скуки раньше — будто напоминая себе, что архитектура она бывает и такой — спокойной, нисколько не вычурной, мирной. Погруженный в мысли и созерцания, он не заметил, как вышел к нужному ему зданию — небольшая кофейня, где не подают пресловутый раф на кокосовом в идиотском картонно-пластиковом стаканчике с вечно соскальзывающей крышечкой. Он и правда в другом мире. В том, о котором, наверное, мечтал. Кавех входит, и звон колокольчиков над дверью — забытого атрибута коммерческих организаций — оповещает об этом небольшое количество посетителей. В дальнем углу человек поднимает заинтересованный взгляд и машет рукой в призывном жесте. — Почему ты для встречи выбрал место, до которого добираться по пробкам четыре часа? — немного раздражённо говорит Кавех, садясь напротив. — Потому что я здесь живу, — флегматично отвечает мирно пьющий кофе Аль-Хайтам. На Кавеха он даже не смотрит — спрятал взгляд где-то в чашке кофе. — Пытаешься на кофейной гуще нагадать, понравится ли тебе мой проект? — Скорее, осталась ли у тебя хоть капля совести. — И в чём должна выразиться моя совесть? — саркастично, нетерпеливо. — Я жду хотя бы извинений. — Ты знаешь мою позицию. — Ты сжёг мою галерею. — Я сжёг не твою галерею, а своё прошлое. — В ней не было твоего прошлого, в ней было твоё будущее, — и слова упираются острием куда-то в грудь, готовые к нанесению смертельного ранения. Он действительно уничтожил своё будущее. Вместе с тем пожаром сгорел он — как архитектор, как творец, а следовательно — как человек. Кавех молча достаёт чертёж и наброски итогового варианта. Могла быть трёхмерная модель, да ноутбук он в порыве гнева разбил какое-то время назад. Внимательно смотрит за изменениями взгляда собеседника. Видит в глазах недоверие. — Что-то не так? — заискивает, пытается подловить. — Это… бассейн? Посреди галереи? Смеёшься? — он чуть отодвигает лист, пронзая стальным взглядом. — Сам просил зону отдыха. Открытый подогреваемый бассейн с небольшой зоной отдыха, с выходом к уборным и гардеробным. Круглогодичное развлечение с привкусом культуры. К тебе туда детей таскать будут. Такая прибыль с неба не сыплется, — чеканит он, видимо, заученный текст, — сам просил необычное. — Как ты хочешь связать эти две вещи? На кой тут бассейн? Ты последние извилины выпрямил, пока чертил дорожки? — больно бьет, Кавех аж давится злостью. — Ты и твои арт-пространства никогда ординарностью не отличались. У тебя в одном из зданий грёбаный серпентарий есть! А в другом — оранжерея! А в уничтоженном была открытая терраса, — аль-Хайтам на мгновение меняется в лице, — о, я вижу осознание моей правоты? — Вполне возможно. Допустим, я приму твою идею. Описание реализации есть? — в ответ ему протягивают несколько листов рукописного текста. — На чертежах тоже всё есть. — Не знал, что ты понимаешь устройство водопроведения. — Не знал, что ты считаешь архитекторов и инженеров идиотами, не понимающими суть своей профессии. Они молчат с минуту, пока Кавех внутренне жрёт себя. Он тяжело дышит — аль-Хайтам словно гонец совести — рубит правду с плеча, заставляя вскрыть затянувшиеся гнойники. Архитектор чуть не падает лбом о стол, когда на выдохе произносит. — Я мудак. — Хм, кофейная гуща была права, — не отрываясь от чтения, едва шевеля губами, говорит, — что-то ещё? — Нет… То есть, да, много чего, но вслух не скажу. Не смогу. — Пусть так. — Я разрушил собственную жизнь. Разрушил твою. Покромсал тупым ножом чужие. Я был идиотом, — шепчет, закрывая лицо руками. — Ты есть идиот, потому что рассказываешь это мне, а не своему психологу. — От меня отказались несколько. Больше не хочу. — Друзья? — Думаешь, у психованного наркомана они есть? — Твоя правда… — вздыхает тяжело, — семья? — И её нет. — Потому жертва твоих душевных излияний — я. — На твоем месте мог быть любой, кто дал бы мне минуту на размышления. — Уверен? — аль-Хайтам поднимает взгляд, и его изумрудные глаза будто мерцают интересом и недоверием. В этих глазах Кавех видит слишком много, так много, что вновь опускает свои и шепчет: — Нет. Возможно, не любой. И Кавех продолжает говорить. Рассказывает обо всём, что не смог доверить другим. Переживания, сомнения, терзания совести, вспоминает про бывшую, про мать, друзей — всё выкладывает как на ладони. А аль-Хайтам слушает. Вникает. Что-то даже спрашивает. Будто перед ним не сидит человек, некоторое время назад возомнивший себя вершителем судеб. В том числе — его собственной. Сколько они так просидели? Оба не заметили как проходили часы. Кавех плакал, злился, чашка за чашкой уходил кофе. Аль-Хайтам проникся даже. Ненависть он считал чувством бессмысленным, потому раньше испытывал только отвращение, смешанное с абсурдной надеждой на лучшее, но сейчас отчетливо понимал — он сопереживает этому потерянному, убитому жизнью человеку. Слишком много испытаний выпало на его долю. Слишком — особенно для такой чувствительной натуры. Аль-Хайтам замечает, что ему хочется большего. Он хочет уже не только знать, что сподвигло Кавеха на такой отчаянный и безрассудный шаг. О нет. Он хочет знать Кавеха — Кавеха-личность, Кавеха-творца, которого он видел в его картинах, Кавеха… друга? Близкого знакомого? Непонятная самому тяга не даёт покоя. Природный шарм? Глубина личности? Что заставляет сейчас хотеть смотреть, хотеть слушать, хотеть вникать? — Как мы выяснили, поговорить тебе больше не с кем? — От меня отвернулись… — всхлипывает, лёжа лицом на ладони. Из покрасневших и опухших глаз катятся слёзы. — Что ж… а мне бывает скучно. Как насчёт… встретиться снова? Когда-нибудь? — архитектор неверяще смотрит и едва заметно кивает, не понимая — издевательская ли то шутка от человека, который, казалось, должен ненавидеть даже тот факт, что им вновь приходится сотрудничать. — Мой номер у тебя есть. Напишу однажды.