Привет со дна.

— Архонты, я думал, уже не успеешь, — Кавех, протискиваясь через толпу, встал рядом с не особо довольным его почти-опозданием Тигнари. — Ага, и тебе привет, — он взял из рук Тигнари бокал шампанского. Таблетки от головной боли начали действовать ещё в автобусе, и Кавех, до того еле стоявший на ногах, смог наконец с облегчением выдохнуть. Он почувствовал себя почти бодрым, когда покинул душный транспорт и оказался на улице, свежий воздух которой приятно обдавал открытые участки тела. Хотя, конечно, свежим воздухом назвать это было сложно — в центре шумного, перенаселённого мегаполиса о таком понятии можно, в целом, напрочь забыть. Однако прохлада и пасмурное небо после той невыносимой жары, что держалась неделей ранее, ощущались как никогда кстати. В здании тоже было неплохо. Несмотря на немаленькое количество собравшихся — выставки модернистов всегда пользовались большей популярностью, чем выставки любых других последователей искусства — не было душно и шумно. Все спокойно стояли в ожидании торжественной речи, которая вот-вот должна была быть произнесена инициатором выставки и, по совместительству, человеком, владеющим этим местом. Наконец, когда толпа немного умолкла, а свет немного приглушён, в центр зала вышел элегантный мужчина лет тридцати, в белом, слегка сверкающем в направленном свете костюме. — Благодарю всех собравшихся здесь за интерес к нашей выставке. Меня зовут Камисато Аято, я — её учредитель, а также хозяин этой галереи. Признаюсь, я преданный поклонник модерна, особенно социального, этим и было мотивировано моё решение провести этот, безусловно, приятнейший вечер. Отдельное спасибо я должен сказать вам, пришедшим сюда, за поддержку молодых, но безмерно талантливых авторов. Ваш вклад в современное искусство неоценим, бесспорно. Все представленные сегодня шедевры будут, с позволения их авторов, распроданы на закрытом аукционе. Спешу представить вам известнейшего деятеля искусства из тех, чьи работы сегодня выставлены, звезду сегодняшнего мероприятия — Кавеха, архитектора, дизайнера, художника и просто талантливого человека, — его взгляд устремился в толпу, где он быстро нашел трясущегося от волнения и непонимания Кавеха. Кто-то забрал его бокал, с другой стороны его чуть толкнули в бок — и вот он стоит в неведении, в центре зала, рядом с организатором выставки. Он аккуратно, кончиками пальцев поправляя волосы, повернулся в ту же сторону, что и Аято, и постарался придать лицу спокойное выражение. От него все явно чего-то ждали, и где-то на подкорке мозга у него тоже зародилось понимание — от него ждали продолжения речи. Прочистив горло и постаравшись натянуть самую обольстительную улыбку, что была в его арсенале, он начал: — Благодарю всех здесь собравшихся за посещение сего мероприятия, — нагло слизал начало речи, — и, конечно, хочу выразить свою неизмеримую благодарность хозяину этого места и организатору выставки — господину Камисато Аято, в чьих руках сейчас находится немалая доля шедевров современности. Мы — сообщество художников-модернистов, не можем не признать тех усилий, что вы прикладываете для развития как нашего направления, так и других видов искусства. Мне выпала честь принимать участие в этом мероприятии, более того, быть автором одних из главных выставленных сегодня работ. Спасибо вам всем, и, я надеюсь, мы сегодня полностью погрузимся в мир возвышенной эстетики социального и психологического модернизма, — про себя отметил, что сказал неплохо, вокруг даже слышались аплодисменты, когда он возвращался на своё место в толпе. От волнения и, кажется, не только, в глазах всё поплыло, а ноги стали ватными. Он цепкой хваткой взялся за стоявшего рядом Тигнари, который удивлённо на него посмотрел: — Кавех, тебе нормально? Что случилось? — он выглядел обеспокоенным, когда смотрел на друга в пугающе странном состоянии. — Д-да… Переволновался немного. Я отойду на минутку, — сказал Кавех и постарался выскочить из толпы, чуть не падая, так как не чувствовал собственного тела. Сумев добраться до туалетной комнаты, он заперся в первой попавшейся кабинке и, сев на закрытую крышку унитаза, схватился за голову. Всё вокруг кружилось, картинка смазывалась и приобретала неясные очертания, чётких линий в ней уже не осталось. Достав из кармана пиджака платок, архитектор принялся приводить себя в порядок, утирая пот со лба и шеи. Когда в глазах всё вроде перестало прыгать и размываться, он позволил себе выйти из кабинки и пройти к раковинам. Из ажурного зеркала с подсветкой на него смотрело нечто мёртвое. На секунду Кавеху показалось, что по лицу что-то даже ползёт, где-то под кожей. В панике приложив туда ладонь, он ничего не почувствовал, кроме холода собственных рук. Зеркало вдруг ухмыльнулось и пролепетало что-то одними губами. От этого мерзкий холодок пробежал по телу, оставляя ощущение липкого отвращения к себе. Аккуратно умывшись ледяной водой, стараясь не размазать и так не слишком спасающий его вид макияж, Кавех вновь бросил взгляд в зеркало. У него, отражения, не было глаз. Вместо них зияли бездонные дыры с опалёнными краями, по которым текло нечто тёмное, вязкое. Синие губы на сером лице исказились в мерзкой ухмылке, обнажая неполный комплект острых как бритва зубов. На шее этого ночного кошмара при дневном свете виднелось нечто, похожее на открытую рану, из которой текла та же субстанция. Кавех застыл как вкопанный — ни закричать, ни отвернуться — смотрел, внутренне ужасаясь, пока сердце шумно стучало в ушах, едва перебивая настигший вновь шёпот. — Такой ты на самом деле… Гнилой и мёртвый, Кави… — шептало ему что-то внутри головы, заливисто смеясь, пока вылезшее из самых глубин ада нечто смотрело убийственным взглядом несуществующих глаз. Его рот растягивался в неестественной — хотя что вообще может быть в этом естественного — ухмылке-оскале, пока из того, что предполагалось, как шея, лилось потоком нечто отвратительное. Кавех сделал шаг назад…

***

— Кавех! Кавех, очнись уже! — его хлестали по щекам. Он с трудом открыл глаза и обвёл пустым взглядом происходящее. Над ним стоит Тигнари, пытающийся, кажется, уже долгое время привести его в чувства, сам Кавех ощущает влагу по всему телу, особенно на лице и груди, и, вроде, больше никого и ничего вокруг. — А? — хрипя, произнёс Кавех, после чего раздался громкий вздох облегчения со стороны друга. — Что произошло? — поднимая архитектора с пола, спросил Тигнари. — Я… упал. Почувствовал себя очень плохо и упал. Я был не готов к этому выступлению, Нари, — бормотал Кавех, поправляя лацканы пиджака и стараясь привести мокрого себя в приемлемый вид. — Не готов?! Кавех, ты как? Ты не заболел? Тебя об этом за месяц предупреждали, идиота ты кусок! — будто специально с силой отряхивая спину Кавеха, возмущался Тигнари, — ты точно в порядке? Ты точно в обморок только от волнения ёбнулся? — он стоял сзади и смотрел через зеркало Кавеху в глаза. — Да, да, успокойся. Неудачный день, неудачный месяц, ты знаешь, — помыв руки, он удалился в сторону двери, — пойдём? — Пошли, пошли. Только теперь от меня ни на шаг.

***

— Ну и хуйня, — будничным тоном Кавех говорит это, глядя на одну из экспозиций и делая, кажется, далеко не первый глоток шампанского. — Кавех! — Тигнари злобно сжал руку своего бедового спутника, уводя его в сторону, к следующим работам. — Я уже двадцать шесть лет Кавех. Руку убери, больно, — он злобно одёрнул руку из цепкой хватки. — А манерам так и не научился! Мог бы это так громко не говорить, — Тигнари шептал сквозь зубы. — Но ты ведь согласен? — с надеждой он заглянул в глаза друга, останавливаясь возле картины, привлекшей внимание. — Согласен-согласен, только успокойся. «Только успокойся? Ты согласился исключительно чтобы заткнуть меня? Ему не интересно моё мнение, не интересны мои мысли, святые Семеро… Что я снова сделал не так? Почему меня не воспринимает всерьёз даже человек, которого я считал и считаю своим единственным другом… Почему я чувствую себя таким ненужным?.. Что я такое?..» Под эти панические мысли он шёл, вдруг перестав замечать всё вокруг. В подкорку мозга вновь въедался мерзкий шёпот, напоминающий о никчемности архитектора. Он шёл, на автомате останавливаясь тогда, когда останавливался Тигнари. Что-то даже ему отвечал. Странное ощущение собственной непричастности ко всему происходящему начинало поглощать Кавеха всё сильнее, невыносимо давя на мозг. Звуки были словно из железного колокола — невнятные, тихие и повторяющиеся по несколько раз, с каким-то металлически-жестким призвуком. Дышать становилось неприятно — словно вместо рёбер у него были тупые ножи, при вдохе не режущие, но рвущие плоть, делая вдохи поверхностными, а выдохи — болезненными и тяжелыми, хотя кислорода катастрофически не хватало. Конечности немели, по коже бежал колющий холод, заполняя собой место ощущения внешнего мира. А в голову всё долбилась паника, скрёбся страх, въедалась ненависть, пока мутная пелена во взгляде усиливалась и оставляла Кавеха в белом, пустом пространстве. Он держался из последних сил — не зарыдать, не упасть на колени, не свернуться в клубок в ближайшем тёмном углу, закрывая уши руками — чтобы не привлекать внимания. Чтобы никто не понял. Они вышли на открытый участок выставки — внутренний двор, на котором проводились сейчас уникальные перформансы: те, что непозволительно проводить в помещении, лишать их «воздуха». Холодный вечерний воздух прошёлся лёгкими касаниями по бледному, едва ли приобретшему осмысленное выражение лицу Кавеха, ненадолго вернув его к реальности. Он посмотрел на Тигнари — тот, кажется, нисколько не задумался о странном состоянии друга. «Ну и пусть. Не надо. Так даже проще» «Как наивно. Проще? Кому? Тебе что ли? Гнить без свидетелей, да? Умно,» — снова заскреблось острое где-то внутри черепной коробки. — Заткнись! — все во дворе недоумевающе обернулись на внезапно закричавшего архитектора. Тигнари испуганно отпрянул, пытаясь понять, что произошло. Кавех, выкрикнув это, сел на корточки и закрыл уши руками — так, как он хотел сделать последние полчаса. Его трясло, из-под зажмуренных век потекли слёзы, а губы беззвучно шептали: «молчи, молчи, молчи». Он часто, поверхностно дышал, его голова медленно опускалась, а пальцы зарывались в волосы, словно стараясь выдрать их — так сильно Кавех сжимал кулаки на своей макушке. Тигнари, чуть осознав ситуацию, сразу сел рядом с Кавехом, взял его за плечи и легко потряс, разворачивая лицом к себе. Он положил ладони на красные щёки архитектора, заставляя того открыть глаза. — Кавех, Кавех, посмотри на меня, слышишь? — мягким тоном шептал ему Тигнари, наблюдая, как он открывает заплаканные, красные глаза. — С ним всё нормально? — Часто он так? — Он в порядке? — Может, скорую вызвать? — У кого-нибудь есть нашатырь? — Что с ним случилось? Паника в голове Тигнари нарастала с каждым шепотком и лишним взглядом, направленным на них из очертившей их ровным кругом толпы. Он недоумевающе смотрел на друга, который с каждым вдохом всё больше подавался вперёд, слабея и, похоже, теряя сознание. Взяв себя в руки, Тигнари вытащил телефон и набрал номер скорой — видимо, никто из «сердобольной толпы» так и не удосужился этого сделать. Он уложил Кавеха на землю, расстёгивая ворот его рубашки и проверяя, дышит ли он вообще. Дышал. Рвано, поверхностно, но всё же дышал. С некоторой долей облегчения выдохнув, Тигнари, держа руку на пульсе в прямом смысле слова, сел рядом, пытаясь понять, что только что произошло, а главное — будет ли это иметь какие-то последствия для друга, и действительно ли это связано только с тем, что он перенервничал… — Вы вызвали скорую? — раздался над ухом жесткий мужской голос, пока Тигнари предавался размышлениям, а после его плеча коснулась чья-то рука. Он обернулся — над ним склонился мужчина, взгляд которого был наполнен чуть большим уровнем беспокойства, чем полагалось обычному мимо проходящему зеваке. — Да… Да, вызвал, — словно сам едва очнувшись ото сна проговорил негромко Тигнари, — а что? — Я его работодатель. У меня через неделю выставка и мне нужны его работы. Хотя бы одна, так и передайте. Оплата будет по факту продажи. Тоже передайте. Он сам может не являться, — он презрительно покосился на лежащего на земл, бледного, с блестящим от холодного липкого пота лицом архитектора. — Но я буду его ждать. Здоровья ему. — Хорошо… — Тигнари задумался ещё больше. «Работодатель?.. Кавех не говорил… Архонты, последнее время Кавех вообще ничего не говорил. Абсолютно! И эта его пропажа на непонятный срок… Сложно. Как только он придёт в себя нужно будет поинтересоваться.»

***

Жуткая режущая боль пронзила голову, стоило только попытаться открыть глаза. Да и не было в этом смысла — всё вокруг плыло, а ослепляюще-белый цвет повсюду не делал лучше. Чуть дёрнув рукой, Кавех почувствовал, что что-то явно мешает ему двигаться. «Что… Ремни?.. Я не помню ничего… Святейшие, что со мной произошло?!» — Ну что, на этот раз не будешь пытаться разнести мне половину больницы? — саркастичный голос, звучавший словно из бочки, нарушил звенящую тишину в голове архитектора. — На этот раз?.. — Кавех не мог даже посмотреть в сторону вошедшего и с трудом разбирал его слова, но вопрос постарался задать максимально чётко и ясно. — Ну, предыдущие три пробуждения закончились сломанной стойкой капельницы, синяками на руках медсестры и паре порванных халатов моих коллег. — Чёрт… я приношу свои извинения и оплачу всё мною уничтоженное, — он наконец пришёл в себя и начал свободно мыслить. — Ого. Связная речь без мата и угроз… Прогресс, — голос всё такой же саркастичный. — Где я? Что со мной случилось?.. — Кавех решил проигнорировать шпильки в свою сторону и наконец задать терзающие его голову вопросы. — У вас случилась паническая атака, которая на фоне ваших… зависимостей… — врач выделил это слово особым тоном, — вызвала потерю сознания, а после кратковременное помутнение рассудка. Как вижу, вы уже в порядке, но я бы порекомендовал вам остаться здесь на некоторое время. Ваше пребывание здесь оплачено. — Оплачено? Кем? — врач перелистнул планшет с документами и вгляделся в записи. — Мистером… Аль-Хайтамом, — Кавех, и так будучи бледным, стал словно лист бумаги, — вы в порядке? — Д-да, просто… Не ожидал от него, мы вроде… Даже не друзья… Впрочем, не важно. Когда я могу отправиться домой? — В целом, конечно, можете выписываться прямо сейчас, но я бы не рекомендовал этого… — Понял, выписывайте, — Кавех прервал доктора и взглядом указал на ремни на своих руках, — но сначала развяжите, у меня уже руки затекли.