Первый год войны

Первое на новом месте преступление было раскрыто за сутки. Вот только с фронта шли новости одна хуже другой. Прокуратура и другие учреждения стали в спешке готовиться к эвакуации. К подготовке документов для вывоза привлекли и Светлану. Тысячи листов, сотни томов уголовных дел под её надзором грузили в машины. Виноградов подгонял, Света боролась со страшной усталостью; навалившееся так внезапно её стремительно меняющийся организм плохо выдерживал. Вечером Федоренко даже пришлось Елагиной помочь дойти до кабинета, ей казалось, что вот-вот опять потеряет сознание. Однако, обошлось. Третий день пребывания в Ростове, а звуки боёв стали намного громче к городу. НКВД эвакуировало свои архивы, а это значит дела шли хуже некуда. Виноградов вызвал к себе в полдень Елагину. — Вы будет сопровождать грузовик с последними документами из нашего архива. Куда ехать — шофёр знает. В помощь и для охраны вам даю двух солдат. Ваш сопроводительный лист. — прокурор протянул свеже отпечатанный листок, Светлана быстро убрала его в карман шинели, — И запомните, если будет угроза попадания машины к немцам — жгите всё. Сами — уходите. — Я поняла вас, товарищ военюрист первого ранга. — Всё, поезжайте. Пока немец ещё не в городе. Последняя фраза навела Свету на очень тревожные мысли. Она ведь уже проходила это в Киеве и Харькове. Елагина быстро спустилась на ходу запахивая шинель, во дворе последний ящик в кузов полуторки погрузили те самые солдаты и подняв борт, перекинув винтовки через плечо, тоже сели в кузов. За рулём был незнакомый Свете шофёр, красноармеец. Она села в кабину, скомандовала: «Едем!», и машина простонав передачами, сорвалась с места. В городе чувствовалась паника, на выездах толпились люди, солдаты, телеги, машины. Кое-где слышались одиночные выстрелы из наганов и пистолетов командиров и милиционеров — они расчищали от толп жителей путь танками и бронемашинам, спешащим на подмогу к линии фронта, которая стремительно наступала на городские кварталы. — Лишь бы он «штук» сейчас не нагнал. В раз раскатает всех. — вцепившись в колесо руля то и дело бормотал шофёр. — Отставить панику боец! — в Елагиной тоже проснулся суровый командир, но быстро заснул обратно, уже тише и спокойнее она добавила, — Жми на газ лучше, а то плетёмся, словно черепахи. Полуторка пересекла очередную улицу, милиционер с жезлом в руке, пронзительно засвистел и взмахом руки приказал остановиться. Машина в последний момент затормозила, вместе со скрипом тормозов и шин прогудел клаксон. — Нет времени, у меня приказ! Давай в сторону! — выскочил на подножку шофёр и махнул рукой милиционеру. И тут же с правой стороны выкатило пять танков. Гремя гусеницами, натужно фырча моторами они катились к центру города. Шофёр, полный досады, хлопнул по крыше кабины ладонью. Света тоже была вся в напряжении. Ей хотелось как можно скорее уехать отсюда, подальше от фронта, в тыл, туда, где будет спокойнее. Мысль «я уже не одна, мне нужно беречься вдвойне» теперь была постоянно в её голове. А по небу же протянулся сначала еле слышно, а затем уже отчётливо мёртвенно-траурный волнообразный звук, который враг тяжело влачил за собой. А в ответ впервые ничего не говорили зенитки. Небо заливало гулом. — Воздух! Воздух! — истошно закричал милиционер тыча жезлом в небо. Танки окончательно заполнили копотью от своих двигателей и так тесную улицу, стало практически нечем дышать. Они спешили туда, где просторно, иначе — смерть. По тротуарам заметались женщины, кто-то даже с детьми. Все они бросились в рассыпную. Собственно, не видно было уже и синей шинели милиционера. — Давай, жми! — скомандовала Елагина, она надеялась успеть проскочить под бомбами и между танками. Шофёр залез в кабину и даже не захлопнув двери, вдавил педаль, опять застонали передачи, застучали поршни и полуторка покатилась вниз по улице, туда, где была переправа через Дон. Мотор ревел, а за спиной сначала по одному, а потом сдвоено стали раздавать взрывы. — «Штуки»! «Штуки» прилетели! — шофёр то ли от отчаяния это говорил, то ли пытался так убедить сидящую рядом Елагину в том, что он оказался прав. Свете не до этого — ей лишь бы уехать. Полуторка вырулила на перекрёсток. А по земле отбрасывал черную тень крест бомбардировщика. Раскрыв створки бомбового люка, он просыпал на землю свой смертельный груз. Перед грузовичком один за одним взмывали черные столбы. Взмывали вместе с брусчаткой, асфальтом, землёй и кирпичами домов. Шофёр ударил по тормозам и бросился из машины, солдаты за ним следом в рассыпную, кто куда успеет. Светлана тоже не думала теперь, скорее спасалась. Но если солдаты и шофёр успели хоть немного отбежать, то ей, кажется, было не суждено успеть, на пару секунд замок двери заклинило. Со всей силой ударив по ней ногой, дверь распахнулась и Света всё же выскочила из полуторки. Последняя бомба рванула левее грузовика подкинув его словно игрушечный. Волна взрыва, неся в себе и жгучие осколки бомбы, и щепки от бортов грузовика, неслась во все стороны. И на её пути была маленькая фигура в серой шинели и синеньком берете. Эту фигуру волна тоже подхватила и с силой бросила на землю. Вой в небе стих, лишь носились в вышине отзвуки канонады и перестрелок. Враг начинал входить в город, показались на улицах и первые серые пыльные танки с белыми крестами на бортах, мелькали тёмные каски и шинели по дворам и переулкам. А на одной из улиц догорала опрокинутая полуторка. По земле ветер таскал обрывки пожжёной и порванной взрывом бумаги. Рядом брошенные солдатские шинели, шапки, каски, пилотки. У края тротуара, раскинув безжизненно руки лежала Светлана. Медленно, сквозь порванное шинельное сукно из ран на руке и ноге сочилась алая горячая кровь. Сочилась она и из посечёного осколком виска. Вокруг не было ни одной живой души.

***

Бой у здания прокуратуры был не долгим, поняв, что его не удержать, был дан приказ на отступление. Вот только теперь в самом деле отступать было некуда. Солдаты и командиры спасались кто как мог — срывая с себя петлицы со всеми, что на них, бросая тяжёлые пулеметы, гранаты, рюкзаки и сумки, стягивая с себя всё, что может выдать в них военных. Григорий Иванович постоянно оглядываясь, пробирался к переправе в надежде, что её ещё не захватили. Выйдя к ней окольными путями, он увидел, что и там стоят немецкие танки, грузовики, даже довольные лица немцев в зелёно-мышиных шинелях видно было. Выходит, нет больше пути из города. Значит нужно как-то тут скрыться. И Федоренко зашагал обратно в город. Ещё слышались одиночные выстрелы, эхо коротких перестрелок, иногда что-то взрывалось, проезжала какая-то техника. Федоренко не успевал её разглядывать, сразу прятался. Лишь только когда становилось вновь тихо, он продолжал свой путь в неизвестность. Над городом стоял смог от горящих повсюду домов, от полыхающей на улицах техники. Григорий Иванович свернул на очередную улицу. На ней ближе к спуску догорал опрокинутый на бок грузовик, вокруг него — сотни разбросанных листов. Федоренко зашагал к нему, если тут наша машина, то может и свои рядышком окажутся. Держа впереди себя автомат и постоянно озираясь, Федоренко ступал вдоль стен домов. Но немцев тут пока видно не было. Как не было видно и красноармейцев. Уже подойдя поближе к горящей полуторке, Григорий Иванович заметил знакомую серую шинельку с малиновыми петлицами на воротнике. Сердце больно укололо. «Неужто Светлана Петровна?» — Федоренко заспешил туда, к другому концу улицы. И чем ближе подбегал, тем тяжелее падало сердце в груди. Это действительно лежала Светлана Петровна. Федоренко бросив рядом автомат, склонился над ней. Она лежала бледная, местами была порвана форма. И была кровь. На кончиках своих пальцев Федоренко увидел её кровь. В глаза защипало, а в голове помутилось. Федоренко сидел возле неё и не знал, кого звать, куда и как её отнести, как ей помочь. Были только бесчисленные слова о том, что не уберёг. За спиной раздался топот чьих-то ботинок. Григорий Иванович машинально схватился за автомат и обернулся. Но к нему бежали не немцы, а мужчина в тёмном пальто и кепке, девушка, тоже пальто и в сбившемся с головы платке. Они подбежали к старшине, девушка оглядела лежащую Свету, склонилась над ней и осторожно нащупала на шее артерию. — Живая она. Контузило только видимо. — быстро окинула взглядом всё вокруг девушка. — И ранило, смотри, крови сколько. — мужчина рядом указал на пропитанные кровью рукав шинели и подол юбки. — Бери её, неси к нам скорее, а я к Татьяне Николаевне. — А вы кто будете? — спросил Федоренко глядя на спасителей, взявшихся словно из воздуха. — Свои, отец, свои. Советские. — ответил ему мужчина и осторожно поднял на руки Светлану.

***

Тихий двор, узкая деревянная лестница подъезда и сумрачная двухкомнатная квартира. Именно тут очутился Федоренко. Неизвестный ему мужчина отнёс Светлану в одну из комнат, положил на кровать. Затем вышел к Григорию Ивановичу. — Форму вашу снимайте, автомат — разберите и спрячьте по частям в подвале, вот вам ключи. — и мужчина протянул старшине связку ключей, — Вещи для себя возьмите вот в том шкафу. — он указала на мебель в углу комнаты. И Федоренко молча принялся разбирать автомат. Бросить так, целым его, значило бы дезертировать, бросив врагу оружие, а так, даже если и найдут часть от него, враг не воспользуется и он считай как был уже безоружен, окружён и просто отступил. Аккуратно завернув детали в собственную гимнастёрку, порванную на части (предварительно вынув оттуда документы) Григорий Иванович вскоре уже в гражданском спустился вниз, в тот самый подвал и в его глубине прикопал у самого фундамента в одном месте одну часть оружия, в другом — другую. Вернулся в квартиру он вместе с той девушкой, подошедшей к нему там, на улице и с ещё одной, ему не известной женщиной, полноватой и с саквояжем в руке. Когда они оказались внутри, неизвестная быстро сняла верхнюю одежду, прошла в комнату, где лежала Света, уже без шинели, ремня и сапог. Женщина осмотрела её и весьма строгим тоном заговорила: — Оля, неси спирт, кипяток и чистые тряпки, много тряпок. Тут дело серьёзное. А вы, мужчины, за дверь. Оба. — обратилась уже к Федоренко и тому мужчине неизвестная. Ольга забе́гала, мужчина ей помогал, что-то подавал, подносил. А Федоренко, попытавшись сначала тоже чем-то помочь, но вежливо отстранённый, сидел в углу и пытался заглянуть в ту комнату, где была Света. Но ничего разглядеть не сумел. Пока все ходили туда сюда в тусклом свете керосинок по квартире, Григорий Иванович узнал, что неизвестная — это Татьяна Николаевна, она акушерка из соседней разбомбленой только вчера больницы, вторая женщина — Ольга, а этот мужчина — её муж Пётр. Ольга отнесла в ту самую комнату стопку чистых простыней, послышалось как она их быстро рвала. А потом Ольга вынесла оттуда свёрнутую форму, в крови и рваную. Федоренко невольно привстал от этого. Ольга шагнула к печке, бросила рядом форму. — Петь, вот её документы, пистолет и ключи от чего-то, — вынула из этой кучи несколько книжиц, коричневую тяжёлую кобуру и один ключик Ольга, — сходи и спрячь это всё. Только хорошо спрячь. А форму сожги в печи. С петлиц всё сними, пуговицы спори и в саду прикопай. И где-нибудь подальше выкинь шинель, с петлиц тоже всё сними и выбрось. — Хорошо, сейчас. — взял всё из рук жены Пётр и быстро принялся за дело. И вскоре разорванная окончательно гимнастерка и юбка Светланы Петровны горели в рыжем нутре печки-буржуйки. Пётр, забрав завёрнутые в полотенце пистолет, ключ и документы, взяв в охапку шинель, вышел и через некоторое время вернулся. — Вас как звать? — спросил Пётр присев рядом с Федоренко. — Григорий… Григорий Иванович я. — Будете всем зваться моим дядей, приехали из села. Федоренко кивнул, Пётр продолжал: — Женщина эта, которую принесли, дочка ваша, попала под бомбёжку когда бои были. Запомнили? — Запомнил. — Фамилию свою только не называйте. Говорите, что вы Орловы. — А как же документы? Немцы, поди, проверять будут. — Придумаем что-то… Свои, настоящие, надёжно спрячьте… Ну а если всё же спросят, говорите, что сгорели. — Хорошо. Понял… Спасибо вам! — Григорий Иванович крепко сжал руку своего случайного спасителя. Пётр поднялся, молча пожал в ответ руку Федоренко и пошёл куда-то дальше. Ольга часто носила в комнату таз с кипятком, то выносила его пустым, потом ходила с чайником. А в один момент она вынесла большой ком из некогда белых простыней. Они были алые от впитавшейся в них крови. Всё это тоже сгорало в огне печи. А из комнаты порой доносились плеск воды, какой-то ещё шум и голоса Татьяны и Ольги. Но только не Светы. Федоренко продолжал сидеть молча и за всем наблюдать. В голове пробежала мысль о том, что за теми закрытыми дверьми происходило что-то очень страшное. Очень страшное в жизни Светланы Петровны. Под утро из комнаты наконец вышла Татьяна Николаевна, утирая усталое с испариной лицо и вытирая с рук остатки бурых пятен. Она тяжко опустилась за стол по центру зала. — Отец её? — первое, что спросила она у Федоренко, он машинально кивнул, после женщина тяжело вздохнула и продолжила, — Ну дочка ваша жива, задело её не сильно, заживёт всё быстро. Да и контузия у неё не тяжёлая. А вот… А вот внучка́, извините, не жилец он уже был. Господь прибрал его к себе… Скажу сразу только вот что — готовьтесь к тому, что потом внуков у вас может и не быть вовсе. Федоренко привстал от услышанного, его одновременно бросило и в жар, и в холод, руки затрясло, заколотилось сердце. Взгляд не сходил с закрытых дверей той комнаты. — Сейчас ей нужен покой, тепло и постарайтесь хорошо кормить, быстрее поправиться. — с тем же невозмутимым видом продолжала врач. Федоренко пространно кивал, он не знал что ответить, потому что такие известия никак в голове не укладывались. В зал вернулась Ольга. — Завтра зайдёте? — тихо спросила она у Татьяны. — Да. Если удастся, спирта ещё достань, я как приду, раны промою ещё раз. Сейчас главное чтобы сепсис не случился. — Хорошо, отыщу. Если жар будет, что давать? — У меня нет ничего от жара, холодное полотенце ко лбу прикладывай, вот и всё. А там… Бог даст, выживет. — Хорошо. — села напротив неё Ольга, тоже очень уставшая. — Ты не боишься её у себя оставлять? Немцы узнают и тебя, и Петра твоего расстреляют в раз. Не поглядят, что сынишка у вас… А может и вместе с вами возьмут да и… — А мне её нужно было бросить там на улица умирать? Не по людски так! — возразила Ольга твёрдым тоном, потом чуть спокойнее добавила, — Нормально всё будет, тёть Тань. Не узнают. У нас надёжные люди. — Как знаешь, Оль. Я предупредила. — Татьяна поднялась, взяла свой саквояж, оделась, — Всё, пойду, завтра постараюсь быть. И как только врач покинула квартиру, Федоренко сам прошёл в комнату к Светлане. Она лежала до груди укрытая, в чужой ночной рубахе. Левая рука аккуратно перемотана лентами из тех самых простыней, были вместо бинтов. В паре мест проглядывали алые пятна проступившей из ран крови. Голова её тоже была перемотана, в основном лоб, рассечёный по виску и краю волос осколком. Щека была счёсана, на нёй запеклась кровь. Светлана лежала плотно закрыв глаза и чуть заметно дыша. Кожа бледная, вся она была неподвижна словно мёртвая. Федоренко опустился рядом, сложил поверх её болезненно горячей руки свою огрубевшую ладонь. По морщинам его лица стекали слёзы. Весь этот вид ранил Федоренко сильнее любых пуль и жгучих осколков. Он плакал над ней словно она и впрямь была его дочерью, с которой разом случилось столько несчастий — пропавший муж, потерянный ребенок, ранение и теперь ещё оккупация.