Основываясь на воспоминаниях прошлого века, Юнги ожидал увидеть зал, в котором, по словам Хосока, обычно заседает Легион охотников, достаточно торжественным и мрачным. Он помнит, как раньше охотники очень любили этот лёгкий шлейф самолюбования, читаемый в архитектуре их штабов. Высокие потолки, витражи, элементы античности в виде колонн и барельефов… Довольно часто своими штабами охотники выбирали исторические здания, которые лишь немного видоизменяли под свои потребности. В какой-то степени они просто копировали стиль вампиров, особенно европейских, хоть и, конечно же, отрицали это. Но Юнги, хорошо разбиравшийся в искусстве, прекрасно понимал, каковы истоки такой архитектуры.
Но как же сильно не оправдались ожидания Мина. Может, оно и к лучшему — меньше возможностей сорваться на болезненные воспоминания. Но Юнги всё же немного вздохнул печально, увидев классическое офисное здание перед собой, когда вышел из машины Хосока. Он даже не пошёл дальше, подумав: «Может нам в другую сторону?». Вампир оглянулся в сторону Чона, а тот немного грубовато взял его под локоть и повёл в сторону этого самого офисного здания, сверкающего панцирем практически сплошного стекла. Ох уж эти современные небоскрёбы… Вампиру, так чувствительному к солнечному свету и его отражениям, просто противопоказано поднимать взгляд на этот архитектурный кошмар.
Юнги понимает, почему Хосок вдруг переменился в настроении. Ещё дома и в машине он был так тёпл и ласков с Мином, а здесь вдруг стал так неприятно сжимать локоть Юнги… Это, естественно, просто игра для господина Чона и всего Легиона. Хосок просто не имеет права хоть немного быть нежным и учтивым с вампиром, даже если этот вампир, вроде как, будет работать на Легион.
Внутри здания разбитые надежды Мина на красивый дизайн даже не дёрнулись в попытке воскреснуть. Всё так же плохо, такая же офисная серость, модный в современном мире минимализм в интерьере. И при этом стены холла украшают полки с многочисленными трофеями и наградами. Не очень приятно это сочетается с интерьером.
Ещё от обычного офиса штаб Легиона отличало большое количество людей в легионерской форме, расхаживающих по зданию. Они же стояли на входе, и точно такой же человек в форме был за стойкой регистрации. С ним контактировать Хосок не стал, спокойно пройдя в сторону лифта. И его даже никто не остановил, вероятно, дело в его имени… Хосок явно не последнее лицо в Легионе, раз никто не задаёт ему вопросов по поводу вампира в его сопровождении. Хотя, может, они и не замечают, что Мин вампир, может его лёгкий макияж действительно работает даже на профессиональных убийц вампиров.
Мин очень старается быть спокойным в окружении всех этих людей, что с радостью убили бы его. Из принципа, по долгу службы, ради очередного приятного штампа в личном деле с перечнем убийств. Опуская глаза и заранее избегая любого зрительного контакта с людьми, Юнги чувствует, будто привлекает к себе внимание как раз тем, как сильно старается не делать этого. Он старался по пути убедить себя вести естественнее, вроде бы договорился с самим собой, но нет… Юнги всё равно ведёт себя как овечка, загнанная в волчью стаю. Волки ещё просто не голодны или просто не заметили овечку, хотя она ведь такая белая и пушистая, как такую не заметить?
Вампир успокаивается, оказавшись снова наедине с Хосоком. Теперь в лифте. Он поднимает на Чона взгляд, ищущий поддержку, но лицо Хосока непроницаемо. Мин уважает такую выдержку, но… Всё равно обижается где-то в глубине души, ведь искал в Хосоке явно не это армейское хладнокровие сейчас.
А потом едва восстановившееся спокойствие Мина снова заменяется страхом и беспокойством. Хосок жмёт на кнопку подвального этажа. «Вот там меня и убьют,» — сразу же думает Юнги.
Подвал. Так много ассоциаций у Мина с этим коротким словом. Именно в подвалах чаще всего происходят все тёмные дела, хранятся чьи-то грязные секреты… А конкретно Юнги прекрасно помнит своё крошечное подвальное окошко под потолком тесной камеры, не имеющей внутри себя ничего, кроме цепей, картонки и вампира, спавшего на ней иногда.
— Разве нам обязательно туда? — с дрожью в голосе спрашивает Юнги. Он и сам весь начинает мелко трястись от страха, думая только о том подвале из прошлого века. Воспоминания именно о нём так сильно затмили любые другие возможные представления о подвалах, что Юнги не мог иначе представить данный этаж, куда спускает его лифт.
Вроде бы с первого этажа до подвала ехать всего несколько секунд. Но внезапно выросшая тревога будто назло растягивала время, момент единения Мина с ней самой.
Юнги полностью отключается от реальности. Он едва ощущает тот момент, когда лифт останавливается, последующее мгновение невесомости, очень смутно видит открывающиеся перед ним двери. А рука Хосока, взявшая Мина под локоть ощущается как серебряные тиски — сжимает сильно и больно обжигает тело Юнги, даже сквозь одежду. Хосок не понимает, как много плохого, просто ужасного смысла для Мина несёт в себе само слово «подвал». Не понимает, как много боли Мин чувствует, просто думая о подвалах.
Взгляд вампира всё так же опущен в пол. Он, в отличие от пола в холле, каменный, чем только сильнее делает подвал похожим на
тот самый.
— Только не подвал, только не подвал, только не подвал, тольконеподвал… — лепечет Юнги без конца. Он начал ещё в лифте, а уже, кажется пару минут точно они с Хосоком идут по какому-то коридору в подвале. Хотя Юнги уже даже не идёт толком — он еле переставляет ноги. Хосоку давно приходится тащить Мина за собой с всё тем же армейским хладнокровием смотря на Юнги, находящегося на грани истерики.
Оставалась всего пара шагов до зала, в котором их ожидал господин Чон. Но Юнги не дошёл. Почувствовав, как в глазах постепенно темнеет ещё сильнее, а тело охватывает липкая прохлада, Юнги уже примерно понимает, что с ним сейчас произойдёт. Напоследок он чувствует резкий прилив тошноты и, всё так же повторяя свою просьбу о «только не подвал», Мин обмяк в руках Хосока, ясно давая ему понять, что Мин просто упал без чувств. Настолько сильно Юнги не хотел находиться в подвале.
Если бы Хосок мог вести себя иначе, он бы предотвратил этот обморок. Если бы у него было право на хоть какую-то заботу по отношению к вампиру не только за закрытыми дверями, но и в любом другом месте, особенно когда ему так плохо, как сейчас… Но у Хосока нет такого права. Точно не здесь, под носом у отца и по меньшей мере сотни охотников.
И это отсутствие права на заботу о том, кого Чон искренне любит, о том, кто так страдает в условиях, в которые по большей части попал из-за невнимательности именно Хосока, отсутствие этого права просто убивает Чона. Он бы сейчас с большой радостью разрыдался от безысходности, как это обычно делает Юнги, закричал бы от злобы на отца и Легион в целом, загнавший его в эти рамки, просто сбежал бы с Мином на руках обратно к нему домой, чтобы помочь ему, поддержать, пообещать, что больше никаких подвалов в его жизни не будет. Но Хосок не может. Все эти действия — недоступная для него опция. Он может только, продолжая в том же духе, нацепив на себя маску равнодушия и даже презрения к слабому вампиру, не очень аккуратно дотащить его в зал и оставить на полу перед своим отцом, ведь больше негде. Хосоку должно быть плевать на то, в каком виде он доставил сюда Юнги. И уж тем более плевать на это отцу Чона. Возможно, старший охотник даже рад видеть вампира в столь уязвимом положении, когда можно спокойно убить его, а тот и не заметит.
— Что с ним? — удивлённо приподняв брови, спрашивает господин Чон, восседающий на своём подобии трона. Зал, в котором они сейчас находятся, в целом похож на нечто, старательно пародирующее рыцарский замок изнутри. Как раз посвящения в Легион и проходили в этом зале, а само мероприятие очень походило на посвящение в рыцари.
— Боится подвалов, — холодно ответил Хосок, непроницаемо посмотрев на отца. Сейчас Хосок чуть более напряжён, чем обычно из-за постоянного сдерживания своих истинных чувств и эмоций.
— Разбуди его, — скучающе просит старший Чон, с отвращением посмотрев на лежащего на каменном полу вампира, — он хоть справился? — интересуется мужчина, наблюдая за тем, как Хосок, играя точно такое же равнодушие и отвращение, приводит Юнги в сознание, дав ему вдохнуть нашатырного спирта.
— Да, справился, — отвечает Хосок, наблюдая за тем, как Юнги постепенно приходит в себя. Но он, очевидно, не успокаивается, ведь всё так же видит под собой каменный пол подвала и чувствует этот холодный подземный воздух.
— Прям сам справился? — удивляется господин Чон и поднимается со своего насиженного места, чтобы подойти ближе к Юнги, резко заинтересовавшим его тем фактом, что, по словам Хосока, он смог справиться с заданием и убил вампира, — Боже, во что ты вырядился? — спрашивает мужчина, смотря на Юнги сверху вниз.
Хосоку его отец явно дал понять, что ему стоит отойти чуть в сторону, позволив старшему Чону спокойно поговорить наедине с вампиром, убившим себе подобного.
— В форму. Просто перешил её под себя. У меня это хорошо получается… С тканями работать, — хрипло проговорил Юнги, пытаясь встать с пола, чтобы хоть немного быть ближе к уровню господина Чона. Он всё равно выше вампира, но эта разница в росте хоть немного более терпимая, чем сейчас, когда Юнги просто лежал на полу, да ещё и ног человека, абсолютно не вызывающего доверия.
— Ну ничего себе! Какой талантливый экземпляр нам попался, — мужчина с довольной ухмылкой наблюдает за тем, как Юнги, морщась от неприятной боли в затёкшем теле, всё же встаёт на ноги и довольно уверенно смотрит на него.
Уверенность у Мина быстро улетучивается, когда он слышит шорох шагов, постепенно заполняющий зал. Вдоль стен выстраиваются охотники Легиона, по всей видимости, созванные на это «посвящение» в состоятельность которого Юнги всё ещё слабо верит.
— Это зачем?.. — спрашивает Юнги, стараясь сильно не терять лицо. О, как же он старается!.. Ведь в прошлый раз, когда его примерно так же окружили, Мин сдался практически сразу.
— Хотим все послушать твою историю, конечно же. Думаю, всем будет интересно узнать о том, как вампир убил вампира? — отвечает господин Чон, а Юнги чувствует, как в него врезается по меньшей мере десятка два заинтересованных глаз. «Сейчас меня пристрелят,» — думает Юнги, прикрывая глаза.
— Ничего интересного не произошло там. Я просто нашёл подходящую жертву, напал на него во время его охоты. Стрелял с крыши и немного промахнулся, он обнаружил меня, завязалась драка. Я его убил, в конечном счёте, благодаря запасному оружию. Я бы справился быстрее и лучше, если бы форма была изначально такой, какой я её сделал уже сегодня. Ах, да… Вам ведь это нужно, — Юнги принимает из рук Хосока металлический чемодан и, словно подарок какой-то раскрывает его перед господином Чоном, — Самое настоящее сердце вампира, взаправду убитого моими руками.
— На колени, — сказал охотник, смерив одобрительным взглядом содержимое чемодана. Чувствительный слух Юнги тут же уловил тихий звон меча, выскользающего из ножен. «Меня не пристрелят, меня зарежут на месте,» — думает Мин, но не спорит и опускается на колени, всё так же держа впереди себя открытый чемодан, не зная, куда его деть. Но, раз ему ничего не сказали по этому поводу, видимо, девать его никуда и не нужно. Но Юнги страшно. Подобная обстановка, в которой он зачем-то стоит на коленях перед неприятным ему человеком, а тот достаёт меч, совсем не нравится Мину. Он бегло смотрит на Хосока, надеясь хотя бы сейчас увидеть в его глазах хоть какую-то поддержку, но они всё такие же пустые и холодные. Хосок настолько хорошо умеет прятать свои чувства, что Юнги уже и сам верит в то, что Хосок действительно вполне себе добровольно так себя ведёт.
А затем, осторожно подняв взгляд на занесённое над ним лезвие меча, Юнги видит, как господин Чон торжественно укладывает гладкую сторону клинка сначала на одно плечо Мина, затем на другое.
— Это воистину историческое событие. К нашему ордену присоединяется вампир, доказавший искренность своих намерений, уже убив одного себе подобного. Разве не удивительно? — торжественно произносит мужчина, — И я, Чон Минсок с гордостью принимаю тебя… Как тебя зовут?..
— Мин Юнги, — тихо ответил вампир, постаравшись скрыть презрение в голосе.
— Принимаю тебя, Мин Юнги в ряды нашего Легиона. Поскольку серебро ты не терпишь, надеюсь, алюминиевая эмблема тебя устроит, — Минсок подзывает кого-то из солдат, и тот приносит на алой бархатной подушечке блестящую под тусклым светом зала алюминиевую брошь с изображением эмблемы Легиона. Мин практически уверен в том, что никто не отливал её специально для него. Наверняка это просто что-то вроде мерча — для особенно гордящихся достижениями армии охотников на вампиров.
Но Мин, хоть и искренне насмехается над всем этим цирком, встаёт с пола, уже точно закрыв чемодан и отставив его в сторону, и принимает этот «дар». Охотник, принесший украшение, не очень-то аккуратно цепляет его на лацкан пиджака Юнги.
Цирк. Прекрасное слово, идеально и в полном объёме описывающее происходящее в данный момент. Иначе это было бы сложно назвать.
Настолько вульгарно и нелепо ещё никогда не выглядела попытка повторить традицию рыцарского посвящения. Особенно смехотворно выглядела изогнутая катана Минсока, явно не сочетающаяся с европейскими рыцарскими жестами.
И ещё более абсурдной становилась эта картина, когда к ней, словно к ещё невысохшему полотну, написанному акварелью, постепенно примешивались ярко-красные расплывающиеся пятна тревоги Юнги. По большей части ему нет дела до окружающих его людей. Он просто хочет домой и не хочет, чтобы его тут убили в этом идиотском дешёвом цирке. «А неплохая сцена для романа…» — невольно думает Юнги. Погружённый в свои размышления, он не сразу замечает, что Хосок уже ведёт его к выходу.
Все слова Минсока, последовавшие после его слов об эмблеме для Юнги, Мин слушал вполуха. «Как они не понимают, что мне страшно находиться среди них?» — думает Юнги, балансируя на грани с отчаянием. Да как он только выдержал всё это время, проведённое в подвальном зале? Последнее, что Мин помнит, перед тем, как внезапно обнаружил себя, покидающим подвал, так это то, что господин Чон пожелал им успехов в их главной на данный момент миссии.
Для Юнги же главной на данный момент миссией было просто вернуться домой.
«Интересно, что могло бы случиться, если бы охотники жили бы как я? Если бы они помнили меня и узнали? Заперли бы снова в лаборатории?» — размышляет Юнги уже в машине. Тоскливо смотря в окно, он видит, как небо постепенно заволакивают тучи.
***
Дождь начал барабанить по крыше машины примерно пять минут назад. И с каждой минутой, кажется, он становился всё сильнее. Мину такая погода всегда нравилась — дождь навевает меланхолию, вдохновляет на написание чего-то печального, может даже трагичного. Но сейчас дождь вампиру не нравится. Сейчас он заставляет Мина только сильнее погрузиться в свою печаль и обиду на Хосока. А Юнги не хотелось бы задумываться об этом так глубоко, но мысли бегут как-то сами, их уже не остановить.
Юнги не сказал Хосоку ни слова за весь путь домой. Вампир игнорировал все его попытки заговорить. И всё из-за бессовестного хладнокровия Хосока, когда Мину нужна была хоть какая-то уверенность в том, что с ним всё будет хорошо. Юнги уверен, что ничего ужасного не произошло бы, если бы Хосок хоть раз посмотрел на него с привычным теплом, хоть раз сказал бы Мину о том, что всё будет хорошо. Просто шёпотом, так, чтобы никто, кроме Юнги не услышал. Это не так сложно, разве нет?
Почему Юнги должен был мучиться от тревожности из-за страха Хосока сделать что-то не то при отце? Это нечестно. Пока Мин боялся что его вот-вот убьют, что всё это действо лишь спектакль для его эффектного убийству, Хосоку было страшно просто получить осуждающий взгляд родителя? Это несправедливо.
Машина тихо останавливается у дома Юнги. Мин, ничего не сказав, выскакивает из машины, сразу попадая под ливень. Вода, сразу пропитавшая собой одежду и волосы Юнги, конечно раздражала, но Мин виду не подал. Хосок, вздохнув, смотрит на него и, открыв дверь со своей стороны, тоже собирается было выйти, уже поставив ногу на асфальт, но тут его останавливает вампир.
— Нет, — Мин аккуратно, почти невесомо наступает на носок ботинка Чона. Он не давит физически, а вот то, с какой обидой Юнги посмотрел на Хосока, раздавило Чона вполне ощутимо, — Не выходи, намокнешь, — Это вампир сказал вслух. И Хосок даже на первые мгновения вполне поверил в этот довод, уж очень уверенно Юнги звучал. Будто заботится о Хосоке, не хочет, чтобы он промок под дождём… Но та давящая обида явно противоречила с показавшейся Хосоку заботой. «Я же в любом случае намокну, когда буду идти домой…» — подумал Хосок вдруг, но было уже поздно.
Не попрощавшись, Юнги уходит в сторону парадной, тихо звякнув ключами, дойдя до двери. Хосок провожает его огорчëнным взглядом, но не окликает Мина, понимая, что провинился перед ним. Мин просто использовал дождь как средство, чтобы незаметно покинуть общество Чона. Обида Юнги оправдана, хоть и Хосока тоже можно понять.
Оказавшись дома, Юнги в первую очередь избавляется от промокшей насквозь одежды. Сначала он просто бросил её в ванне, чтобы стекала, а затем, переодевшись в сухую белую рубашку, вернулся к промокшим вещам и аккуратно развесил их так, чтобы, высохнув, они смялись только минимально. Не хотел бы Юнги заново отглаживать своё творение из-за какого-то дождя.
А тот всё продолжал шуметь за окном, на этот раз барабаня по трубам. При сильных порывах ветра он начинал стучаться в окно, будто просясь составить одинокому вампиру компанию.
Мин даже толком не знал чем заняться. Так и остался сидеть на кафеле с подогревом в ванной, наблюдая за тем, как стекают капельки воды с его одежды, как они капают на плитку, тут же растворяясь из-за тепла, исходящего от неё. Юнги не понимал, как он себя чувствует. Он, словно эти капли, тоже куда-то стекал постепенно, обжигаясь о собственную жгучую боль и растворяясь. О, как Мин хотел бы действительно раствориться, избавиться от того урагана чувств, закружившего его с бешеной скоростью. Юнги просто дышать не успевает в этом урагане.
На кафель начали падать и другие капли, не с одежды. Это заплакал вампир, снова вернувшийся к тому состоянию, именуемому экзистенциальной тоской. Обычно люди говорят о подобном кризисе, но Юнги склонен называть это чувство именно тоской. Тоской по своему непонятному и неприятному положению в жизни, в собственной судьбе. Тоской, связанной с мыслью «Я опять всё делаю неправильно. Я никому не нужен за пределами своего тела. Меня ненавидят».
Под телом Юнги подразумевал своё вампирское существование. Заинтересовался бы Хосок им, если бы Мин не был внезапным вампиром-писателем? Если бы он просто был писателем? Нет. Хосок бы прочитал его книги, возможно, когда-нибудь. Заинтересовался бы им, как автором, но личностью его он бы никогда не заинтересовался. Он бы не смог, Юнги хорошо прячет себя.
Остальные мысли Юнги, кажется, особого смысла разбирать подробно уже нет. С этим уже и так всё ясно. То, с чем он сегодня столкнулся в штабе Легиона, не было так страшно, как-то, что было с ним в прошлом веке. Однако это напрямую напомнило Юнги о тех страшных событиях. Да, Мин посмеялся над нелепой пародией на рыцарскую традицию посвящения, но за этим смехом стоял искренний страх быть убитым.
И никто этот страх не собирался прогнать от Мина. Хосок молчал, Хосок оставался холодной непробиваемой копией на самого себя. А Юнги надеялся на него. Верил ему. А всё остальное, что окружало Юнги в тот момент, только сильнее провоцировало его на истерику.
— К чёрту всё это, — Юнги, резко встав с пола, со злобой пинает ни в чём не повинную тумбочку в ванной, она открывается, позволив вывалиться оттуда содержимому: бутылка с моющим средством, парочка упаковок мыла и… Небольшой пакет, вроде как, аптечный, но его содержимое явно куплено не в аптеке.
Юнги нервно улыбается, обнаружив этот пакет. Его внезапное спасение, про которое он уже года два как забыл. Не очень сильно ему понравилось это в один момент купленное средство. Героин лучше.
Вампир сомневался ещё где-то с полминуты. Вроде как он собирался стараться не прибегать к подобным средствам, хотел стать лучше, спокойнее… А ради чего? Ради Хосока, которому, как оказалось, важнее не упасть в грязь лицом при отце?
Мин поднимает с пола пакет и идёт с ним на кухню за водой. И вот, теперь перед ним, сидящим за столом, стоит стакан воды и лежат несколько цветных таблеток. Одной-двух ему, кажется, будет мало, да и Юнги никогда особо не следил за дозой, зная, что вампирский организм выдержит всё.
— Мне просто надо избавиться от мыслей… Ничего страшного в этом нет, — будто сам себя убеждает Мин, беря в ладонь таблетки. Голова действительно переполнена мыслями о подвале, о страшных учёных и том самом главном среди них, исполнивший всю вечную жизнь вампира, лишив его чести, растоптав все остатки личности, чувства собственного достоинства, — Прости, Хосок, — Юнги закидывает в рот все таблетки и запивает их.
Эффект наступает быстро, спасибо вампирскому метаболизму. Сначала пропадают мысли, затем серая, погружённая в полумрак, кухня становится такой яркой, что Мину приходится шуриться и отводить взгляд от света, достающего его везде.
Дождь, ранее монотонно барабанивший по окнам, теперь принялся отыгрывать красивую мелодию, которой опьянённый Мин принялся подпевать, а потом и танцевать под эту мелодию. Причём никогда в жизни Юнги не умел это делать, но как же хорошо когда лишь пара таблеток способны подарить тебе способность делать то, что ты не умеешь…
Начинает тошнить. Но всё так же веселье бьёт через край. Всё так же мир вкруг сияет несвойственными ему красками сердце стучит быстрее обычного и и и… Хорошо. Юнги счастлив. Посидит немного у унитаза спадёт головокружение и тошнота а потом опять он шатается по квартире бьётся об углы смеётся и радостно скачущим шагом идёт дальше. Куда-то.
Оказывается в спальне. В моменте обнаруживает себя валяющимся поперёк кровати обнимающимся с плюшевым мишкой. Катается по кровати.
В другой момент уже сидит расстегнув рубашку и ведёт беседу с всё тем же мишкой.
— А кто я? Тварь дрожащая или… Или… Как его там… — Юнги заваливается набок смотря на мишку замыленным взглядом и смеётся смеётся смеётся… Заливисто так почти истерично мечется по кровати будто в конвульсиях бьётся. А медведь пляшет. Ходит. Бегает. И друзей зовёт. Много медведей перед глазами у Юнги. И все разные. Но Достоевского все обсуждают вот какие начитанные, — А мне-е-е… Мне, лично, коты милее всех тварей, — хихикает Юнги и внезапно падает на пол. Но там ковёр мягенький такой пушистенький словно травка. А у Юнги в голове всё одно. Коты медведи коты медведи коты травка медведи… Хосок.
***
— Что ты тут делаешь?
Грудь болит. Невыносимо. И болит не внутри, а снаружи. Болит кожа. Юнги еле опускает взгляд на собственную грудь, вид на которую открыт расстёгнутой рубашкой. Она перебинтована почему-то. А на рубашке виднеются пятна крови. Юнги их долго не рассматривает — глаза ужасно болят от любого движения. Как и голова, она вообще раскалывается от боли.
Боковым зрением Юнги замечает какой-то силуэт. Знакомый. Это ведь ему Юнги вопрос задал на автомате, даже ещё не увидев его толком. Язык быстрее сознания, получается?
Сознанию больно. Очень больно. И страшно.
