Юнги не верит в столь счастливое стечение обстоятельств. Он напился крови охотника, который чуть было не убил Мина, но почему-то передумал. Почему? Юнги настолько жалкий, что даже смерти не заслуживает?
Раздумывая о произошедшем Юнги дошёл до дома, который, благо, был очень близко, буквально через поворот от места, где Мин избежал смерти от пистолета с серебряными пулями. Зайдя домой, Юнги с тяжёлым вздохом сползает по двери и садится на пол.
Разочарование
Вот она — главная эмоция, которую сейчас испытывал вампир. Да, в какой-то момент, когда смерть была особо близка, Мину действительно было страшно умирать, но вот сейчас… Сейчас Юнги глубоко разочарован. Он уже почти поверил в возможность умереть и избавиться от вечного преследования призраками своего прошлого, как вдруг Юнги решили пожалеть и позволить вернуться домой, продолжить бесконечно долго гнить в одиночестве.
Собственная смерть давно стала для Юнги недостижимой мечтой. В своё время он многое перепробовал, чтобы понять, что едва ли Мин способен умереть. Прыжки с крыши ломали только асфальт под телом вампира, сам же он оставался целым. Утопление оказывалось просто бесполезной пыткой. Умереть от нехватки воздуха Мин не мог, но зато прекрасно прочувствовал всю боль от заполнения водой лёгких, когда задыхался на дне реки.
Тело вампира не горит, настолько оно холодное, что огонь просто тух, соприкасаясь с кожей. Множество ядов, которые Юнги пробовал, не давали нужных результатов — лишь ужасную тошноту. Естественно, раны от обыкновенных металлических лезвий затягивались тут же, какими бы тяжёлыми они не были. Единственным возможным вариантом могло быть серебряное оружие. Но где его взять вампиру, если только при попытке купить его у Мина начнут дымиться руки?
И всё же… Как сильно Юнги не хотел умереть, как активно не пытался это сделать, в тот момент, когда Чон Хосок направил на него дуло пистолета с серебряными пулями, Юнги почувствовал именно страх перед смертью.
— Есть в этом какое-то завораживающее противоречие… — задумчиво протянул Юнги. Как писатель, он склонен много анализировать происходящее с ним, в какой-то степени романтизировать это. И вот он — образ героя, стремящегося к смерти, но в момент максимальной близости к ней он начинает бояться умереть. Юнги и есть такой. Ничего романтического в этом состоянии души нет, но на бумаге… Такой тип личности играл новыми красками, часто привлекательными для читателя.
Часто Мин удивлялся тому, как в жизни максимально отталкивающий образ личности, на страницах книги мог стать для читателя чуть ли не идеалом. Как различные книжные маньяки, абьюзеры и просто не самые приятные люди становились людскими кумирами. Юнги, как автор, часто сталкивался с подобным. Создавая противоречивого героя, он наблюдал за тем, как читатель находил в нём хорошие черты и выкручивал их на максимум, не замечая того, что персонаж, вообще-то, допустим, вор, убийца, насильник, с которым читатель явно не хотел бы иметь дело.
Достав из кармана пачку Treasurer и наконец-то поднявшись с пола, Юнги направился в свой кабинет, на ходу скинув с себя пальто. Когда живёшь в полном одиночестве, можешь позволить себе бросать вещи на полу.
Закуривая сигарету, Мин устроился в просторном мягком кресле у окна продолжая смаковать то чувство противоречия, которое возникло в его душе.
— Стремление к смерти и сильнейший страх перед ней в момент близости к желаемому… — Юнги выдыхает приятный на вкус дым дорогих сигарет, тоскливо посмотрев в окно, за которым постепенно начинало светлеть, — похоже… Что я придумал о чём писать. Только нужно закончить предыдущий роман.
Докурив сигарету, Юнги уселся за рабочий стол. Не прошло и трёх часов, как Юнги завершил работу над романом, который писал, кажется, всего семь месяцев в общей сложности. Мин мог бы написать его быстрее, но… Увы, его так часто накрывает ужасная тоска и полнейшая апатия, что он ощущает себя совершенно неспособным работать. К тому же вампир сам часто усугубляет своё состояние такими средствами, под которыми, по его мнению, творить просто непозволительно.
Солнце уже активно заливало комнату, когда Мин захлопнул крышку ноутбука. Для зрения вампира, особенно такого слабого, как Юнги, солнечный свет оказывал максимально неприятное воздействие. Кажется, что яркость того, что открывалось взору Мина понижалась ровно настолько, насколько ярче светило солнце. И к этому уже неприятному эффекту добавлялось лёгкое размытие. В общем, Юнги точно пора было бы лечь спать, чтобы не терпеть это издевательство над его глазами.
И Мин заснул. Еле переодевшись в лёгкую свободную рубашку, которая доставала ему почти до колен, вампир улёгся спать. И в очередной раз пожалел об этом.
Одно дело, когда Юнги, вампиру с феноменальной памятью, снится его обращение и другие печальные моменты его долгой жизни, такие как, например, похороны его матери, на которых Юнги присутствовал, укрывшись в листве ближайшей ивы. Ведь на тот момент Мин давно уже считался погибшим и лучше ему было бы не появляться на глаза в новом вампирском обличии. Подобные сны были для Юнги просто болезненными и печальными, напоминанием о том, как много он потерял из-за одного пьяного вампира. Хотя… Мин и так прекрасно о всём этом помнит и хотел бы отомстить этому вампиру, но, увы, такая цель — просто ещё одна несбыточная мечта для такого слабака, как Юнги.
И совсем другое дело, когда к Юнги приходят сны о тех десяти годах двадцатого века, которые Мин всем сердцем хотел бы забыть. Это ведь по большей части из-за этих десяти лет Юнги пребывает в таком жалком состоянии. Если бы не произошедшее тогда… Мин бы просто был одиноким и печальным вампиром.
Юнги видел во сне слишком отчётливо те события. Так, словно его откинуло на семьдесят лет назад, снова в те белые стены, заляпанные кровью. Его кровью. Чувство тошноты неминуемо подступает к горлу, едва Мин видит всю эту кровь и… Что-то ещё. Об этом не хочется думать, не хочется это видеть.
Мин помнит этот яркий белый свет, присущий лампам над операционным столом, а ещё помнит, как сильно жжёт серебряный скальпель. Помнит, как эти годы проходили в почти непрекращающемся чувстве вампирского голода, как бесконечно тошнило Юнги от всех тех препаратов, которые в него вливали. И как Мин умирал…
— Запомни всё хорошенько, мышка, — говорил Юнги охотник в медицинской маске. От Юнги всегда требовалось, чтобы он оставался в сознании и запомнил всё хорошенько. Феноменальная память вампира всегда поражала и восхищала охотников. Какими бы сильными они не были, они всего лишь люди, которым не дано познать хоть часть способностей даже такого слабого вампира, как Юнги.
***
Юнги резко вскакивает с постели. На часах было одиннадцать вечера. Обычно Мин просыпается гораздо раньше, примерно с закатом, но сегодняшний сон у него очень сильно затянулся. Хотя… Разве это можно назвать сном? Это был самый настоящий кошмар — очередной всплеск воспоминаний из прошлого семидесятилетней давности.
Вампир направляется прямиком в туалет, который у него в принципе используется только для одной цели: блевать туда. Именно из-за вот таких кошмаров, ведь иной реакции на них быть не могло.
— Ах, какое замечательное утро… Просто великолепное… — пробормотал Юнги, когда рвотные позывы прекратились, а сознание немного прояснилось, и Мин обнаружил себя валяющимся на прохладном кафеле в туалете. Ему в лицо бил яркий холодный свет. Стоп… Такой же яркий, как в воспоминаниях. И вот, сначала лампочки, вообще-то выстроенные прямоугольником, медленно начали в глазах Юнги сползаться в круг, приближаться друг к другу, образовывая лампу над операционным столом. Потом вокруг себя Мин начал видеть знакомые фигуры в медицинских халатах и масках. В руках одного был шприц, в руках другого — скальпель, а у третьего — банка таблеток. Юнги почувствовал, как теперь на него накатывает не тошнота, а искренний страх и истерика. Сонное сознание Мина не понимает, что происходящее не может быть реальным, но как будто бы всё-таки понимает это и диктует уже привычную стратегию побега от очевидной галлюцинации.
Вампир не понял, как оказался у шкафа в своей комнате. Дрожащими руками он принялся рыться на полках, уже чувствуя фантомные прикосновения к себе, тянущие назад…
— Этого нет… И не должно быть… — шепчет Мин себе под нос и наконец-то находит то, что поможет ему избавиться от непрошенных гостей из прошлого, без умолку галдящих о важности того, что они собираются сделать с Мином. Важности для науки…
В руке Юнги красуется шприц. А на губах играет вымученная улыбка, после чего игла шприца направляется в вену в сгибе локтя вампира. Кожа в этом месте выглядит идеально чистой и гладкой, хотя уже множество раз в неё входила игла. И всё из-за чудесной регенерации вампирской кожи.
Да, это он. Героин. Единственное средство для расслабления измученной души Юнги. Нет, зависимости никакой у Мина нет, как и любого другого вампира. У вампиров не вырабатываются зависимости. Мин употребляет тяжёлые вещества лишь потому что не может по-другому справиться с галлюцинациями и другими призраками своего прошлого. Он может лишь усыпить их наркотиком и расслабить себя, помочь себе погрузиться в приятный сон. Хоть и свернувшись калачиком на ковре у шкафа с вывернутой одеждой.
Тогда, семьдесят лет назад, в вампира вкалывали героин, чтобы успокоить его и чтобы он не напал ни на кого в порыве голода (а такие случаи были). И сейчас Юнги всё ещё успокаивает себя таким способом. Но наркотик — крайняя мера. Да, он вроде бы ничего плохого не делает с вампирским телом, но всё равно Мин употребляет его только в случае галлюцинаций.
Зато теперь, после короткой, а потом немного ноющей боли в локте, наступило спокойствие. Призраки, окружавшие Юнги, растворились и оставили его в одиночестве. Да, сейчас время для вампирской бодрости, но вещество диктует Мину, что ему нужно поспать. Долго и приятно. Если Юнги и не увидит хороший сон, то он хотя бы не увидит ничего плохого.
— Никогда больше… Я вам не дамся… — пробормотал Юнги, обращаясь к растворившимся галлюцинациям, откинув опустошëнный шприц в такой угол, откуда Мин потом не забудет его забрать и выбросить.
И от собственных же слов Юнги перед сном задумался о том, кому он чуть было не дался вчера. Или сегодня? Или… Когда это вообще было? Едва героин начал действовать, так Мин уже потерял чувство времени, наконец-то проваливаясь в долгий и приятный сон, в котором не будет скальпелей из серебра, людей в медицинских масках и белых стен с алыми кровавыми пятнами.
***
Но сон Юнги, к сожалению, был недолгим. Или долгим? Непонятно. Но факт был в том, что Мин проснулся не сам, а от требовательного стука в дверь.
Пару минут Юнги продолжал лежать на ковре, непонимающе уставившись в сторону коридора, где отдалëнно Мин мог увидеть дверь, в которую стучали.
— И кого ко мне занесло? — спрашивает сам себя Юнги, недовольно хмурясь. Голова жутко болела из-за прерыванного сна, что, вообще-то, был так прекрасен…
Мало-помалу Юнги начал просыпаться, а вместе с тем и медленно входить в состояние шока из-за этого чëртового стука в дверь. Никто. Совершенно никто. Не мог знать его адрес. Никому Мин никогда не сообщал его, никого никогда Юнги не звал к себе в гости. Вампир вёл максимально затворнический и одинокий образ жизни. Никаких гостей у него просто не могло быть.
Видимо, инстинкт самосохранения пока не проснулся в сонном Юнги, в отличии от любопытства. И Мин встал с пола и пошёл к двери, немного покачиваясь из-за лëгкого головокружения, подаренного медленными отходняками от веществ.
И вот, Юнги снова слегка подрагивающими руками открывает дверной замок и осторожно приоткрывает саму дверь, выглядывая в проём. И… Тут же застывает от страха, даже позабыв о собственном головокружении и начавшей надвигаться лëгкой тошноте. По-хорошему, надо бы дверь захлопнуть, да убежать подальше, в глубь квартиры. А Мин стоит на месте, постепенно бледнея от страха перед личностью, открывшейся его взору.
— В домашнем ты даже как-то миленько выглядишь, — с улыбкой сказал Чон Хосок, вертя в руках пресловутую бумажку с адресом. Его взгляд оценивающе скользит с иссиня-чëрной макушки до самых носков с котами, надолго задерживаясь на испуганном бледном лице, которое, бесспорно, было действительно очень красивым. В мягком освещении квартирного коридора Чон это особенно хорошо увидел, — разрешишь войти?
