Who could deny these butterflies?

      Поднимающаяся метель разбрасывает укрытые снежными цветами волосы по ветру. Вопрос Се Ляня явно смутил Хуа Чэна. Тот освобождает его руки и отступает назад, поворачиваясь в профиль: — Прости, гэгэ. Я позволил себе лишнего.       Се Лянь потирает начинающие мёрзнуть без тепла Хуа Чэна ладони и вдруг порывисто обнимает его, сцепив руки на другом боку мужчины и прижавшись щекой к его плечу: — Я только спросил. А вы опять вот-вот сбежите от меня.       Ошеломление на лице Хуа Чэна сменяет деликатная улыбка. Раскрыв полы куртки пошире, он накрывает ею тоненькую фигурку Се Ляня, заворачивая его в тепло из своих объятий: — Разве я могу сбежать от собственного сердца?       Возможно, если бы Се Лянь когда-либо, в самых сокровенных фантазиях, представлял свой первый раз, возможно, это не должен был быть номер в отеле посреди заснеженного европейского города. Но вся штука в том, что Се Ляню никогда бы не пришло в голову думать о месте и времени. Для него был важен только тот, с кем это свершится. Для него всегда было важно, что это будет тот единственный, кто делит с музыкой сердце Се Ляня. Для него всегда был важен Хуа Чэн. Или… Сань Лан? Но это, в сущности, уже не имеет значения.       И вот они стоят там, внутри отельного сумрака, стоят и не могут насмотреться друг на друга.       Прерывистый вдох, и Се Лянь заставляет себя расслабиться. Крепко держит Хуа Чэна за плечи, не зная, оттолкнуть его или притянуть ближе к себе. Тело одновременно хочет и не делает этого. Всё слишком. Слишком сильно, слишком напряженно, будто на последнем витке отчаяния. И каждый раз всё горит внутри на грани. Все нервы на пределе, легкие сжимаются и разрываются одновременно, на последнем болевом пороге, но в то же время это так фантастически чудесно: мужчина, которого он любит, сейчас так близко с ним. Се Лянь верит и не верит, что это вообще реально, что губы Хуа Чэна скользят по его мокрой щеке, его лбу, его губам. А левый тёмный глаз пристально следит за каждой эмоцией на лице Се Ляня. — Должен ли я остановиться?       Се Лянь не сразу различает горячий шепот Хуа Чэна:       О небо, нет! Ты не должен останавливаться… ни сейчас, ни когда-либо ещё.       Но вместо ответа словами Се Лянь качает головой и вновь получает россыпь поцелуев на своем лице. Хуа Чэн прижимается ближе, еще ближе, одна его рука тонет в волосах Се Ляня, забранных в слабый хвост. — Позволь мне, гэгэ, позволь мне выпустить их на волю.       Се Лянь с улыбкой кивает, капелька соленого пота дрожит в складке над верхней губой. Хуа Чэн бережно освобождает ему волосы, а затем слизывает эту дрожащую жемчужинку. Се Лянь кладёт руку ему на щеку и скользит ею к повязке. В левом глазу поначалу принявшего его жест за что-то иное Хуа Чэна вспыхивает искра страха: — Не надо, гэгэ, прошу тебя… там нет ничего кроме пугающей пустоты.       Се Лянь нежно улыбается ему и, кажется, сквозь накрывающую плечи темноту ночи пускает своей улыбкой солнечных зайчиков: — Я лишь хотел поправить. Неужто моей руки испугался? Разве может она причинить тебе вред?       Впервые — если не считать той погони после концерта — Се Лянь обращается к нему так просто, как к равному. И всё же не теряя трепетного уважения к его слабому месту. Знать бы Се Ляню, что он и есть самая великая слабость этого мужчины.       Губы Хуа Чэна у его виска, его дыхание возле уха. Звучит так хрипло, а сердце в груди бьётся о рёбра. И воздуха почти не хватает. Хуа Чэн развязывает бант на его груди, распускает полы концертной сорочки и обнажает плечи, руки, запястья — постепенно, пока вещь не падает на край постели. Нежно целует в шею, а у Се Ляня подгибаются пальцы на ногах. Еще больше поцелуев, теперь медленных, в губы, язык прижимается к его собственному, и кажется, будто у них есть всё время в мире. Очертания предметов в комнате становятся мягкими и плывут, почти плывут. Руки Хуа Чэна обнимают его и увлекают за собой на постель. Се Лянь ложится на спину и, краснея, вдруг только сейчас замечает, что грудь Хуа Чэна уже тоже обнажена. И когда он успел? Се Лянь кусает нижнюю губу: неужели он настолько сам уплыл в чувственных ощущениях, что перестал замечать происходящее рядом с ним?       Тёплые пальцы и скользкий от слюны рот — и всё это на его плечах, ключицах, груди и между рёбер. Се Лянь вдруг подаётся вперёд и в порыве обнимает Хуа Чэна за шею. Слышится тихий довольный смешок. Это не смущает Се Ляня, но он всё равно чувствует неловкость и терзание совести: в ответ на ласки Хуа Чэна он лишь вздыхает всё громче и громче, ловя губами остатки воздуха в номере. И потому ему тоже хочется подарить этому мужчине ласку и заботу. Кончиками пальцев он принимается массировать основание шеи, перебирать густые волосы на затылке, и Хуа Чэн без остановки начинает шептать: — Се Лянь… гэгэ мой… мой Се Лянь. Единственный, кто позволил воскреснуть моему омертвелому сердцу.       Не так давно это было немыслимо. То, что они делают сейчас, и Се Лянь достаточно храбр, чтобы признаться самому себе: он хочет, желает, жаждет этих губ и рук на своём теле. И Хуа Чэн — тот, кого он жаждет. Тот, кто давно занимает его мысли.       А если бы я не заметил тебя после того концерта? Если бы у меня не хватило возможностей, времени и смелости найти тебя и выслушать твою исповедь… что бы было тогда? Но нет, Се Лянь не будет думать об этом. Ни минуты, ни мгновения. Весь он — этот момент. Под губами, руками и горячей нежностью самого великолепного мужчины на свете. Поэтому он прижимается еще ближе, обхватывая бёдрами его талию. Они глотают дыхание друг друга. Хуа Чэн перекатывается на спину, меняя их положение. Теперь кулон с кленовым листочком падает с шеи Се Ляня ему на губы. Хуа Чэн целует край деликатной вещицы. Опять улыбается и касается губами кончика носа Се Ляня. Последний опускает голову на атласную грудь Хуа Чэна, жмурится, будто от солнца в глаза, а правая ладонь его гладит кожу, пальцы обводят соски, твердеющие под их прикосновениями. Пряча улыбку в уголке рта, он перебирает рёбра Хуа Чэна, на миг представляя, что это клавиши драгоценного инструмента. Хуа Чэн издаёт хриплый вздох и чуть отрывает спину от постели. Се Лянь и думать не мог, что это такое приятное чувство — знать, что кто-то… кто-то любимый им так реагирует на его прикосновения. — Если хочешь, гэгэ, — Хуа Чэн пальцами расчёсывает ему влажные от пота волосы, — можем вот так просто полежать рядом. А потом ты уснешь в моих руках, и хотя бы на одну ночь в своей жизни я стану самым счастливым.       Наверное, Се Лянь слишком резко отрывает голову от его груди и вскидывает на него слишком болезненный взгляд, в чем-то даже по-детски обиженный: — Как это?!.. Совсем ничего больше не хочешь?..       Хуа Чэна, конечно, не мог не рассмешить этот обиженный возглас. Опустив руки вниз спины Се Ляня, туда, где под брючной тканью она расходится на две приятные округлости, он отвечает: — Ты такое диковинное сокровище, гэгэ… я, наверное, никогда не пойму, как один и тот же человек может быть и погибелью и спасением.       Се Лянь сам снимает брюки, алея щеками и путаясь в ткани. Хуа Чэн, взглядом спрашивая разрешения и ответным взглядом получая согласие, освобождает его от последней детали одежды. То же самое он проделывает с собой, конечно же — Се Лянь уверен — намного элегантнее. И губы опять льнут к губам. Но теперь Се Лянь может ощущать всю горячность и твердь тела Хуа Чэна собственной пропитанной по́том обоих кожей.       Какой он большой и твёрдый там… и такой красивый!.. Се Ляню приходится спрятать свои горящие смущением щеки на плече Хуа Чэна. Последний просовывает руку под тонкую талию Се Ляня, опускает её ниже, а затем раскрывает своего драгоценного гэгэ. Едва кончик указательного смеет коснуться сжатых мышц, как Се Лянь напрягается ещё больше и вздрагивает, словно в испуге. — Нам правда необязательно делать это, гэгэ, — Хуа Чэн берёт его за запястье и подносит ладонь к губам, чтобы поцеловать каждый полусогнутый пальчик. — Но я хочу, — Се Лянь смотрит в ответ таким уверенным взглядом, что Хуа Чэн даже приоткрывает рот в изумлении, которое вскоре сменяет восхищение.       Конечно, у Хуа Чэна нет под рукой необходимого, но спасает косметический набор в ванной их номера, среди которого он находит пакетик с маслом для тела. — Нам придется воспользоваться им, гэгэ, ты не против? — Делай, как знаешь, — полностью вверяет себя ему Се Лянь.       Хуа Чэн вновь раскрывает его. Медленно и терпеливо, то и дело спрашивая «так хорошо, гэгэ?», «так небольно?», готовит его, не жалея масла. Только самую малость оставляет для себя. Наконец, убирает руку и скользит ею вдоль бедра, вниз по боку, и опять между ягодицами. Раздвигает их кончиками пальцев там, где уже так сильно ощущается, где Се Лянь готов его принять. Капает масло на кончик члена и проникает им внутрь. Се Ляню одновременно жарко и так, будто стынет кровь в венах. Можно ли чувствовать сразу так много? В его теле, в сердце — всё кружится, колотится и разрывается, и ему приходится крепко зажмуриться. Всё такое влажное, скользкое, горячее и до краёв наполненное любовью и тоской друг по другу, наконец-то получившей облегчение. Синхронные удары сердца, руки, беспорядочно гладящие тела друг друга, тяжёлые звуки сбитого дыхания, заполняющие темноту вокруг. Хуа Чэн чередует короткие и долгие толчки. Не проникает слишком глубоко и не спускает взгляда с лица своего гэгэ. Ловко — Се Лянь только ахнуть успевает, едва не подавившись воздухом, — переворачивает его на колени и накрывает промежность своей ладонью. Щекочет яички — Се Лянь готов закончиться здесь и сейчас, а после обхватывает пальцами его член и начинает, будто по спирали, двигать ими вверх-вниз. Целует его между лопаток, и Се Лянь ощущает, как внутри него распускаются самые прекрасные цветы. А по ним, порхая с лепестка на лепесток, вальсируют бабочки. Теперь уж точно Се Лянь не станет отрицать их присутствия.       Ещё несколько толчков, несколько движений пальцами с нажимом, и на финальном аккорде Се Лянь всем нутром чувствует эту ослепительную вспышку. Он знает, что ощущения Хуа Чэна не менее яркие — тот просто обессиленно падает на него, так что дрожащие колени Се Ляня разъезжаются по шёлку простыни и на несколько мгновений он оказывается распластанным под этим мужчиной. Конечно, Хуа Чэн приходит в себя и, осторожно освободив Се Ляня от себя, гладит его по спине, заботливо спрашивая: — Отнести тебя в душ, гэгэ?..       Се Лянь отрывает довольное лицо от подушки и устало прикрывает глаза: — А если чуть позже… сейчас просто полежим немного вот так?       Хуа Чэн убирает концы волос, прилипших к щекам и лбу Се Ляня: — Хорошо. Просто полежим.       Постепенно дыхание приходит в норму. Хуа Чэн двигается ближе и обнимает его, едва слышно шепча ласковые заверения. Се Лянь всё ещё где-то в сгустках этого тумана, шумящего в ушах. И вдруг его будто прорывает: — Хуа Чэн!.. Розы! Я твои розы оставил в гримёрной!       Хуа Чэн смеётся, не переставая умиляться: — Не тревожься. Я подарю тебе столько роз, гэгэ, сколько ты пожелаешь. — Ты лучше не исчезай больше, — утонув щекой в подушке, Се Лянь открывает один глаз и смотрит на него сквозь прищур, — ведь совсем не сложно… быть рядом, когда хочешь этого. — Даже если ты не будешь всё время видеть меня рядом, знай же, мой гэгэ, я всегда возле тебя. В тени твоего бесконечного света. Готовый поддержать тебя во всём. Или просто обнять, когда тебе это нужно.       Се Лянь закрывает глаза и кивает: несмотря на неоднозначный ответ, он услышал в нём главное. И он ему верит.

***

      Маленький ресторан в ретро-стиле. За пианино сидит серьезного вида мужчина средних лет. Взгляд его левого глаза сосредоточен на старинной пьесе. Но то ли клавишу заедает, то ли ещё что — пианист не может слить звуки в единую гармонию. Сбоку от него возникает стройная фигура другого музыканта. Он ставит стул рядом, садится и плавно опускает изящные ладони на клавиши: — Думаю, некоторые вещи в этом мире предназначены для того, чтобы играть их в четыре руки. Ты согласен со мной, Хуа Чэн?       Кончик косы, ниспадающей на плечо Хуа Чэна, щекочет ему линию скул, когда тот наклоняется к его виску, чтобы прошептать в ответ: — Ты прав, гэгэ. Так гораздо лучше.       И всё-таки эта жизнь бывает щедра на простое счастье.