Who could deny these butterflies?

      Се Лянь придирчивым взглядом окидывает собственное отражение в зеркале. Его новый концертный костюм: сорочка тончайшего шёлка цвета «Дети Эдуарда» с пышными оборками на воротнике, завитками спускающимися по груди, и классические брюки приятной к телу шерсти. Ещё есть жилет и пиджак модели фрак, но Се Лянь не любит укутывать себя слоями одежды. Она сковывает свободные движения его рук и не позволяет чувствовать себя свободным. Се Лянь хорошо усвоил, насколько важно чувствовать себя свободным при исполнении сложнейших шедевров мировой классической музыки.       Сегодня у знаменитого пианиста нет выступлений в расписании. Он совсем недавно вернулся из очередного мирового турне и почти весь гонорар потратил на приобретение одного из самых великолепных фортепиано в мире.       Kuhn Bösendorfer. Модель Imperial Grand. Благодаря девяносто семи клавишам вместо стандартного набора из восьмидесяти восьми восхитительно звучит в восьми октавах. Когда фортепиано поставили в зале для музыкальных практик, первые несколько Се Лянь боялся даже дышать рядом. Настолько он боготворил этот уникальный инструмент. На самом деле, одна из причин, почему он не пожалел таких огромных денег за фортепиано — его желание играть Баха. Именно те произведения, что были написаны для орга́на. Но правильное исполнение их транскрипций авторства Бузони на фортепиано возможно лишь с дополнительным набором клавиш. И потом, инструмент — верх эстетичности. Роскошный. Чёрный как смоль. Прикасаться к нему — само по себе волшебство.       Есть только одно «но». Инструмент не настроен. И здесь явно требуется рука профессионала. Се Лянь смотрит на часы — вызванный им настройщик должен вот-вот подойти. — Господин Се?       На пороге его дома появляется высокий статный мужчина. Такие же смоляные, как фортепиано, волосы спускаются по обоим плечам мягкими волнами, чуть прикрывая правую сторону бледного лица. Тёмные под стать волосам глаза и коралловые губы, двигающиеся в загадочной улыбке. На мастере лёгкая белая рубашка с чёрным орнаментом на воротнике и манжетах, и такие же тонкие чёрные брюки. — Здравствуйте, господин Хуа, — стараясь сохранить невозмутимость, отвечает Се Лянь. — Проходите. Я покажу вам свой инструмент.       Се Ляню по душе то восхищение, что вспыхивает во взгляде настройщика, когда он видит фортепиано. Он осторожно оглаживает его, как будто оно живое и прикосновение может вызвать трепет в теле инструмента. — Господин Хуа, — Се Лянь встаёт совсем близко, пока настройщик раскладывает свои инструменты, — вы принимаете банковские чеки или онлайн переводы?       Господин Хуа усмехается и качает головой. — Тогда… как же нам быть? — Се Лянь встревоженно хлопает длинными ресницами, красиво обрамляющие его большие кукольные глаза. — Даже не знаю, — лисья улыбка вновь появляется на лице, — вообще-то мы могли бы договориться. — Как? — лицо Се Ляня изображает смесь тревоги и удивления. — Как? — рука мастера скользит по поверхности группы клавиш. — Например, эти могли бы стоить пары пуговиц вашей концертной сорочки. — Кхм… я ослышался, или вы предлагаете мне… — Се Лянь в смятении и не знает, как оформить мысли в слова, чтобы ещё больше не скомпрометировать себя. — Вы не ослышались. Если цена вас не устраивает — я могу прийти в другой раз, когда у вас будут наличные. — Но, — ореховые глаза Се Ляня темнеют и становятся похожими на жареные по осени каштаны, — инструмент мне нужен сегодня.       Господин Хуа пожимает плечами и выжидающе рассматривает борющегося с сомнениями прекрасного музыканта. Се Лянь высовывает кончик языка и влажно теребит им центр нижней губы: — Что ж. Если другого выхода нет… приступайте к работе. — С удовольствием, — подмигивает ему настройщик.       Господин Хуа открывает музыкальный инструмент и начинать настраивать его, работая с отдельными группами струн и клавиш соответственно. После каждого небольшого отрезка работы он оглядывается на Се Ляня, а тот, с видом усталой обречённости, всё дальше и дальше расстёгивает сорочку. В какой-то момент пуговиц не остаётся. Тогда настройщик предлагает ему: — Как насчет того, чтобы снять её полностью за две октавы?       Се Лянь усмехается и — на удивление — не краснея, стягивает с плеч прохладный шёлк. Мастер смотрит на него, даже не пытаясь скрыть восхищения белоснежной наготой плеч, груди и подтянутого живота.       Дальше дело доходит до брюк. Се Ляню удается выторговать ещё одну октаву за расстегнутую пуговицу и ширинку. Но последняя не поддаётся его вдруг потерявшим ловкость пальцам. Тогда господин Хуа оставляет своё занятие и идёт к нему: — Позволите помочь вам? — М-можно.       Когда руки Хуа скользят по его бёдрам, Се Лянь инстинктивно подаётся вперёд, но его удерживают на месте и опускают руки на ширинку. Изящные запястья господина Хуа с выпирающими косточками едва осязаемо касаются тонкого материала, но затем, издав дерзкий смешок, стаскивает брюки вместе с белым нижним бельем Се Ляня почти до колен. — Прошу прощения за мою неловкость. Готов поработать за нее над ещё двумя октавами. — Да? — Се Лянь игриво оглядывается через плечо, — а что делать с оставшимися октавами? Мне больше нечем платить вам, господин Хуа. — Ммм, — мастер прижимается носом к его щеке, его ладонь размашисто накрывает грудь и кончиком указательного поочередно давит на отвердевшие соски, — возьмите в долг у меня. — С процентами? — уже не шифруясь, хихикает Се Лянь и мажет губами резко очерченную скулу мужчины. — Увидим, — играет бровями Хуа. — По рукам, — соглашается Се Лянь.       Господину Хуа приходится убрать руки, чтобы расстегнуть свои брюки и высвободить налитый до предела член. А затем эти проворные, но колдовски-нежные пальцы, словно кончиком беличьего хвоста, мазками кроют жар кожи внутри бедер Се Ляня. Подбираются к самому лону. И вот уже с ними хочет соединиться вторая ладонь, но в каком-то чёртовом дюйме до бешеной пульсации в паху они останавливаются и дают задний ход. И вновь мучительно-сладкое путешествие этой нежности, заставляющее рябиться кожу нервной волной. Пальцы крадутся выше, почти что плывут через ложбинку меж ребер. Се Лянь на рефлексах тянется к смоляному краю рояля, взмокшее тело вот-вот начнёт ронять капли на пол. Виски каменеют, скулы стягивает приятный озноб. — Хуа Чэн… — шумно слетает с губ, когда одна ладонь ребром раздвигает обнаженные ягодицы. — Гэгэ, расслабь персик.       Будто розовой глазурью покрываются щёки Се Ляня. Он не видит, но знает, что ожившим взглядом Хуа Чэн сканирует эту розовую глазурь на молочных щеках. А потом не сдерживается. Гладит по волосам. И, наклонившись, припадает к губам, жемчужинами резцов задевая их больно и сладко одновременно. Се Лянь отстраняется и без двух секунд десять вглядывается в этот демонически-роковой прищур. А затем, плывя на опасных волнах, сам целует своего мужчину.       Его гибкое, всё ещё тесное, но упругое нутро, натянутое сейчас вокруг члена Хуа Чэна, что тетива; не эфемерное, сотканное из снов и печалей, а живое, из плоти и крови; трепещущее под ним тело ладит он, словно самый дорогой инструмент в мире, приноравливается к нему, чувствуя, как с каждым движением все острее и острее становятся ощущения обоих. Взгляд Хуа Чэна кочует по худым выпирающим лопаткам, что по крыльям ангела, по узкой талии… Как же хочется ему и сберечь эту хрупкость и вобрать всю её в себя, чтобы спрятать в потайном местечке, где-то за грудной клеткой, подобно святыне, скрыть от чужих глаз и никому больше не позволить прикоснуться. Он вовремя разворачивает Се Ляня к себе, опирая на край фортепиано и подхватывая его за бёдра. Сливают с разницей в минуту. Се Лянь с приятной усталостью обмякает на груди Хуа Чэна. А затем, будто воробушек встрепенётся: — Всё это, конечно, замечательно, но инструмент мне правда нужен сегодня. — Будет в порядке твой Бозендорфер, гэгэ, — Хуа Чэн, будто в колыбели из объятий, укачивает своего любимого музыканта.       И пока Се Лянь задремлет коротким дневным сном, инструмент для его будущих музыкальных шедевров идеально настроят самые умелые и чуткие руки в мире.