Who could deny these butterflies?

— Да расслабься ты уже, гэгэ! Что такой зажатый? Никто тебя здесь не укусит. — Угу…       Се Лянь жалеет, что согласился на предложение Сань Лана пойти на вечеринку. Здесь всё так, как он и предполагал: шум, куча незнакомых лиц и слишком громкая музыка. Не то чтобы Се Лянь совсем не воспринимал творчество современных исполнителей, скорее, их музыка казалась ему слишком простой; он не мог отнести её к разряду той, что хочется переслушивать вновь и вновь. — Держи!       Се Лянь с опаской смотрит на протянутый ему пластиковый, кислотного цвета стаканчик с алкоголем. Качая головой, с улыбкой отказывается. Сань Лан закатывает глаза и выпивает сам. Се Лянь ещё раз оглядывает людей вокруг: все пьют, танцуют, веселятся. Его ровесники. Или чуть младше-старше. Так что же с ним не так? — Хей, — Се Лянь не сразу соображает, что Сань Лан хватает его за руку и тянет в толпу, — идём потанцуем, а то ты вот-вот заснёшь стоя.       С выражением обречённости на лице, Се Лянь плетётся за своим приятелем. — Чего такой хмурый? За хозяина переживаешь? — насмешливо подмигивает ему Сань Лан. — Э-э… ну, я надеюсь, ему уже лучше. — Да лучше, лучше, не парься. Идём!       На самом деле, Се Ляня немного настораживает, что за весь день Хуа Чэн ни разу не дал о себе знать. Он не может не признаться самому себе, что ждёт, когда экран его телефона подсветится от сообщения этого загадочного мужчины, который шептал ему пылкие заверения под лунным лучом в музыкальном зале.       Се Лянь снова глубоко ныряет в свои мысли, не замечая, как жесты и манера поведения Сань Лана становятся всё менее и менее походящими на дружеские. Сань Лан кладет руки ему на плечи, скользит ими вниз до локтей, приближая своё подвыпившее лицо к недоумевающему лицу Се Ляня. Последний отстраняется, наконец понимая, что его приятель вот-вот переступит черту. Но Сань Лан хватает его за локти и вновь оказывается ближе. — Я лучше пойду, Сань Лан… ты оставайся и веселись дальше. — Нет, нет, куда это ты собрался, гэгэ? Всё веселье только начинается. — Я пойду, — настаивает Се Лянь. — Нет, — взгляд Сань Лана темнеет, в нём больше нет привычных живости и задора, — останься, гэгэ, останься со мной.       Се Лянь уже даже не спорит. Просто освобождает себя от его рук и делает шаг в сторону, но опять оказывается в руках Сань Лана, который с насмешливым укором бросает ему: — Будь на моём месте он, ты бы не ушёл.       Отчего-то Се Ляню не требуется пояснять, кого Сань Лан имеет в виду. Но со свойственным ему достоинством Се Лянь оборачивается и отвечает, прямо и твёрдо глядя в осоловелые глаза подвыпившего Сань Лана: — Если бы он вёл себя так же, как ты сейчас, ушёл бы, не задумываясь и без промедления.       То, что Се Лянь слышит в следующую секунду, на какое-то время сбивает его с толку. Несколько раз кивнув с видом «всё с тобой ясно», Сань Лан говорит: — На этот счёт можешь не переживать. Хуа Чэн никогда не позволит себе подобного. Уж я-то точно знаю. Верь мне, гэгэ.       Верю.       Беззвучно. Одними губами отвечает Се Лянь. А затем уходит, больше никем не удерживаемый.       На следующий день Хуа Чэн, к часто бьющемуся сердцу Се Ляня, даёт о себе знать. Они договариваются о занятии, но сегодня его взрослый ученик весьма скуп на эмоции и красивые фигуры речи. Се Лянь мысленно одёргивает себя: ну что я, как маленький, жду этого, будто коробки со сладостями. В конце концов, он ведь ничего мне не обещал. Да мы, толком, и не обозначили, кто мы теперь друг другу, быть может, так и оставшись учеником и учителем.       На пути к загородному дому Хуа Чэна оба — Се Лянь и Сань Лан — испытывают неловкость. Но Се Лянь догадывается, что поведение юного водителя было обусловлено принятым алкоголем. Во всяком случае, ему хочется верить именно в эту версию. Потому он решает немножко приободрить его, ведь по большому счёту ничего плохого не произошло. А ему, наверняка, и самому совестно, раз молчит всю дорогу, пряча глаза за тонированными стёклами очков. — Сань Лан. Всё в порядке. Правда.       В зеркале Се Лянь может видеть, как Сань Лан неуверенно кивает, но… так и не произносит ни слова.       Хуа Чэн.       Се Лянь замечает его в саду, преклонившим колено перед невысоким кустарником с корзиночками нежных голубых цветов. Се Лянь впервые обращает внимание на эти цветы. Хотя, возможно, дело не в них. Кончик носа словно покрывается розовой глазурью. Се Лянь трогает его указательным пальцем, а в этот момент Хуа Чэн поворачивается к нему лицом. Уголки его красиво очерченных губ поднимаются, он слегка наклоняет голову, приветствуя своего учителя. — Здравствуйте, господин Хуа. Рад, что вам намного лучше.       Не поднимаясь с колена, Хуа Чэн жестом приглашает подойти его ближе. Когда Се Лянь стоит совсем рядом, Хуа Чэн берёт его руку и подносит её к лепесткам, говоря как бы всему цветочному окружению, а не только Се Ляню: — Пожалуй, только твои руки могут соперничать в нежности с их лепестками. Не правда ли?       Ему некуда спрятаться от этого пристального взгляда и бередящих душу слов. Се Лянь вспыхивает до мочек ушей и, кротко потупив взор, качает головой, шепча: — Опять вы меня смущаете, господин Хуа… давайте начнём урок, если не возражаете?       Хуа Чэн кивает и, отпуская его руку, поднимается. Се Лянь очень надеется, что лёгкий вздох разочарования так и остался внутри него.       Он старается за инструментом. Очень старается. Се Лянь не может сдержать похвалы и внутреннего ликования: за относительно короткий срок он сумел обучить Хуа Чэна азам игры на фортепиано, более того, судя по энтузиазму и способностям его ученика, дело движется к исполнению коротких пьес. — Вы теперь много занимаетесь самостоятельно, господин Хуа? — Да. Всё, как мне было велено. — Это видно. Вы молодец. И очень способный. Вам бы в руки настоящих педагогов попасть… а не всего лишь студента консерватории. — Я доволен своим педагогом. Он невероятно талантлив, но скромен и терпелив. Я не желаю никого другого.       Се Лянь быстро начинает наигрывать начало несложного произведения. Он настолько не привык к комплиментам в свой адрес, что просто раз за разом теряется, когда Хуа Чэн принимается восхвалять его. Когда урок подходит к концу и Хуа Чэн подаёт ему красный конверт, Се Лянь качает головой, бормоча: — Нет… нет. Мы же… в смысле, мы же теперь…       Ему так неловко и хочется от досады топнуть ногой: ну почему способность изъясняться резко покинула его? — Мы же теперь что? — невозмутимо спрашивает Хуа Чэн, прищуривая левый глаз. — Ну… я хотел сказать, что… — Что?       Се Лянь мотает головой, подобно мокрому щенку. Хуа Чэн помогает ему действовать решительнее: — А, так ты хочешь сказать, что отныне желаешь получать плату по-другому?       Снова весь вспыхнув, Се Лянь неуклюже выхватывает конверт из рук Хуа Чэна, восклицая: — Нет!       Хуа Чэн издаёт смешок и раскрывает объятия: — Иди уже ко мне. Неужто совсем не соскучился?       Се Ляню не нужно повторять дважды. Он, словно вьюнок, льнёт к этому непревзойденному мужчине, прислоняясь щекой к сильной груди и слушая тяжёлое дыхание. — Господин Хуа? — Что, прекрасный мой? — у Се Ляня пальцы на ногах подгибаются, когда Хуа Чэн целует его в макушку и гладит по изящному изгибу спины. — Может быть, мы как-нибудь прогуляемся с вами? В городе полно красивых парков и садов… — Можем хоть завтра. Что ты на это скажешь? — Да! Давайте завтра, — ликует юное сердце, совершено не умеющее скрывать своего восторга.       Хуа Чэн вновь тихонько смеётся, а затем берет обеими ладонями фарфоровое личико Се Ляня и бережно целует его.       Завтра. Это слово и поздним вечером дрожит возле самой души Се Ляня.