Who could deny these butterflies?

      Когда Хуа Чэн отодвигает для него стул, Се Лянь в который раз мысленно корит себя за слабохарактерность. Ему и так неловко, что он согласился на ужин и ночлег, а тут ещё слишком гостеприимный хозяин обращается с ним, как будто он хрустальный. — Пожалуйста. Прошу вас. Надеюсь, ужин вам понравится.       Се Лянь только и может, что кивнуть: на столе огромное количество блюд — от супов нескольких видов до закусок с рисом, овощами, тофу и морепродуктами. А ещё Хуа Чэн добавляет: — После подадут десерт. Вы ведь любите бинфэнь? — Я не знаю… в смысле, я никогда не пробовал. — Вот и попробуете, — с улыбкой кивает Хуа Чэн.       Се Лянь очень стесняется. Просто повторяет за Хуа Чэном, когда тот расправляет на коленях салфетку и начинает ужин с супа из зелёной фасоли, тыквы и цукини. Что действительно удивляет Се Ляня, так это то, что в бокале перед Хуа Чэном стоит молоко — совсем как в день их знакомства в том ресторане. Очевидно, последний замечает немой вопрос в его глазах, так что объясняет: — Знаете, когда я был маленьким, моя семья жила очень бедно. Мы не могли позволить себе лишнюю плошку риса, а рыба и овощи были настоящим угощением. Но больше всего на свете мне хотелось вдоволь напиться молока. Теперь же я могу пить его столько, сколько пожелаю.       Се Лянь понимает, что держит рот открытым слишком долго. Что-то сродни… состраданию рождается в его сердце. А ещё — восхищение тем, что этот человек сумел выбраться из своего бедственного положения и так разительно повысить социальный статус. — Ешьте, пожалуйста, смелее. Приятного аппетита, — подбадривает его Хуа Чэн.       Се Лянь кивает, шёпотом желая того же самого, и — была ни была — решает насладиться щедрым ужином. Столовая расположена на первом этаже, так что порывы дождя и ветра за панорамными окнами делают атмосферу внутри ещё уютнее. Правда, после резкой вспышки молнии и очередного громового раската гаснет свет, так что в столовой зажигают свечи. Се Ляню снова неловко, ибо обстановка всё больше и больше напоминает романтический ужин. — Не пугайтесь, пожалуйста. Это ненадолго, — успокаивает Хуа Чэн.       Линии его скул становятся ещё более чёткими в сиянии пламени свечей. И Се Ляню даже чудится, будто левый глаз Хуа Чэна поблёскивает с озорством.       Когда приносят обещанный бинфэнь, он с удовольствием открывает для себя новое лакомство. Свет дают, едва они успевают покинуть столовую. Хуа Чэн галантно провожает его до спальни, внутри которой Се Лянь чуть не ахает вслух: в самом центре стоит большая кровать с балдахином. Такие он видел только в кино и на картинах. — Нравится?       Се Лянь ощущает, как Хуа Чэн на краткий миг касается щекой его виска. Он благодарен сумеркам за то, что те скрывают алое смущение, разливающееся по его щекам. — Очень необычно… — Это не ответ на мой вопрос. — Нравится, — Се Лянь оглядывается, замечая хрупкую улыбку на губах Хуа Чэна.       Позже Се Лянь обнаруживает приготовленную для него пижаму лилового оттенка. Роскошная ванна заставляет его — когда ещё буду мыться в такой? — до краёв наполнить её водой с ароматными пеной и маслами. В голове проносится: а если бы я был хозяином всего этого? И тут же, устыдившись своих желаний, Се Лянь поливает себя чистой водой и накрывается мягким банным полотенцем. Придёт же в голову такое… эх.       Его голова удобно лежит на подушке, от которой слегка пахнет вереском и лавандой. Се Лянь мечтательно улыбается, закрывает глаза и засыпает. Но едва время переваливает заполночь, как кое-что заставляет его проснуться.       Э-э… что происходит?       Дело в том, что издалека, но именно со стороны музыкального зала, раздаются звуки вступления «Сонаты для фортепиано номер 14» Бетховена, которую проще называют «Лунной». Медленная, почти гипнотическая мелодия. Печальная и трепетная одновременно. Холодная, как далёкая Луна.       Ммм… может, это просто запись?       Се Лянь спускает ноги с постели и поднимается. Ему и неловко и немного боязнно идти в темноте. Но любопытство оказывается сильнее страха. Чуть помедлив перед дверью, он всё-таки отворяет её.       Хм. И как это понимать?       Мелодия обрывается незаконченной. Рояль закрыт. В зале никого нет кроме него. Но мне не могло показаться… не могло. Се Лянь подходит к инструменту. В лунном свете, льющемся из окон с наконец прояснившегося после грозы сизого неба, фортепиано выглядит так ослепительно торжественно. Тихий кашель заставляет Се Ляня вздрогнуть. Хуа Чэн стоит на пороге. Даже сквозь темноту Се Лянь различает огненный цвет его шёлкового халата. — Не можете уснуть?       Се Лянь снова с открытым ртом. Ну куда меня только ноги понесли, что он обо мне подумает?.. — Господин Хуа… не знаю, как это объяснить, но я услышал, как кто-то играет в зале. И… не удержался. — Хм. Исполнение было хорошим?       Се Лянь мнёт нижнюю губу кончиком языка: — Я не уверен, что оно вообще было. Уже не уверен.       Хуа Чэн подходит к окну и, не глядя на Се Ляня, говорит: — Вам действительно показалось. Это я слушал Бетховена в своей комнате. Почему-то всегда, когда я не могу уснуть, слушаю именно его.       Се Лянь не знает, откуда в нём столько смелости, но он встаёт рядом с Хуа Чэном и предлагает: — Если желаете — я могу сыграть для вас что-нибудь из Бетховена. Прямо сейчас.       Но к разочарованию Се Ляня, Хуа Чэн ухмыляется и качает головой: — Благодарю. Но уже очень поздно. Будет лучше, если мы оба пойдем спать. — Хорошо. Как скажете, господин Хуа. — К тому же, — сейчас Хуа Чэн смотрит ему в глаза, — ситуация несколько щекотливая. — В каком смысле?.. — Ночь. Лунный свет. И здесь лишь двое — молодой мужчина и прекрасный юноша.       У Се Ляня такое чувство, будто кто-то порхает внутри. — Не берите в голову, — Хуа Чэн снова улыбается, — я провожу вас.       Се Лянь не помнит, как засыпает. Он лишь надеется, что утром сумеет без смущения смотреть Хуа Чэну в глаза.       Напрасно.       Проснувшись, Се Лянь совершает утреннюю рутину и, одевшись, спускается, чтобы попрощаться с Хуа Чэном. Красный денежный конверт так и лежит неоткрытым между нотами. Внизу он не обнаруживает хозяина дома, зато, когда приближается к одному из панорамных окон, в очередной раз подавляет «ах». Хуа Чэн, обнаженный по пояс, упражняется с бамбуковым мечом Синай. Его сильное тело одновременно и контрастирует и гармонирует с цветами из прекрасного сада. Волосы завораживающе колышутся на ветру, уверенные движения притягивают мужественностью. Наверное, он бы пялился на окно до конца тренировки, если бы в один момент Хуа Чэн не обернулся, чтобы скрестить их взгляды. Моментально отпрянув от окна, Се Лянь закрывает пылающее от стыда лицо ладонями.       Это ж надо было снова так облажаться!..       К удивлению Се Ляня, Хуа Чэн ведёт себя как ни в чём не бывало. Настаивает на завтраке, договаривается о следующем занятии и на прощание протягивает ему руку: — Скоро увидимся.       Се Лянь кивает, робко подавая руку в ответ. Хуа Чэн деликатно сжимает её, затем подносит к своему лицу. Се Лянь уже готов отдёрнуть её, но мужчина лишь дует на его ладонь, так и не коснувшись губами: — Какой-то лепесток. До завтра.       Спуститься на землю удаётся лишь внутри авто, где Сань Лан тут же начинает: — Прости-прости, гэгэ, не получилось вчера отвезти тебя, хозяину вздумалось отправить меня на другой конец города, и это в такую-то погоду, бррр!       Правда? А мне сказал, что отпустил тебя… странно.       И всё же он решает не спорить. Лицо его до сих пор преисполнено волнений последнего часа. — Я даже слышу, как они машут крыльями, гэгэ, — смеётся Сань Лан, подмигивая ему. — Э-э… ты это о чём? — Хах, о бабочках, что щекочут тебя крыльями изнутри! Да ты только взгляни на себя — кто же будет их отрицать, а?       Се Лянь закатывает глаза и с укором качает головой: — Ну и болтун же ты. — Да-да, как же, — Сань Лан дразнится и надевает свои очки с темными стеклами.       Дома его не ругают. И хотя накануне он предупредил, что останется ночевать у однокурсника, Се Лянь ожидал допроса с пристрастием от мамы. Но всё проходит гладко. А вечером он получает сообщение от Хуа Чэна:

Вы хоть раз слушали Пекинскую оперу вживую?