Отставить службу

***

Рассудительность Икки помогает ему поддерживать образ неприметного парня, растворяющегося в чужих силуэтах на улицах. Каждое его путешествие — что-то в духе базовой комплектации какой-нибудь новой тачки. От него вроде не ждёшь слишком многого, а вроде и ждёшь, причём так сильно, что хочется носиться туда-сюда взбаламутившейся крысой. И всё-таки это такая… Банальщина. Шаблон. Стандарт? Встречаются эти слова циклично — то между пожарными лестницами трухлявых кондоминиумов, то на бетонных ограждениях — местами дырявых, как сыр, — то у резких въездов в тоннель, то на ослепительных выездах. Нико глядит на каждое, но, как всегда, не замечает ровным счётом ничего необычного. Никакой уникальности, любой путь уже неоднократно опробован и протоптан — к примеру, тот же самый Бэнкси, охуеть как превозносимый анонимами в Сети, не слишком-то отличается стилистикой исполнения. Ноунеймы из небольших крю — в особенности чёрных, Икки знавал парочку десятков, в принципе неплохие ребята — и то лучше райтят. Кстати, конкретно эти парни и перетащили его на кривую дорожку, научив восхищаться всякой сранью, не иначе как по нелепой случайности проименованной уличным искусством. Надо же, не попади Нико в дерьмовую школу для детишек бедняков, работяг, мигрантов и прочих отбросов общества, он так бы и остался сидеть в своей крохотной комнатушке в обнимку с фигуркой Эша и влажными мечтами о нерушимом тандеме в наивной челкастой башке. Сейчас эта голова не такая доверчивая, но такая же челкастая, и Икки этот моральный рост без кардинальных внешних изменений только на руку. На очень нечистую руку. Вагон над ней трясётся, точно словивший припадок эпилептик, разноцветные кляксы за исцарапанным окном лезут под густые пряди. Онм мелькают по сетчатке на такой приличной скорости, что Ники мельком прикидывает, через сколько звенящая недосыпом голова лопнет брошенным из окна арбузом. Или пакетом с дерьмом — тут уж как кому приятнее. Настроение стабильно уставшее — хочется поскорее предаться сну на том продавленном диване, — Нико поддаётся ему и тянется было потереть глаза, но тут же осекается и цокает языком. Вдруг конъюнктивит какой или чего хуже, пальцы-то немытые, а лечиться сейчас не вариант. Да и Нью-Йорская подземка с её тёмными углами есть ничто иное, как рассадник всякой заразы. Нико, например, шныряющего по ней, как неубиваемся крыса. Сколько бы он ни гонял по платформам, ни скакал от станции к станции, плавно перетекающих в наземку и обратно, всюду его поджидают граффити. Эдакие бессменные талисманы, оберегающие Нико на протяжении всего пути. Он не суеверный, нет, но представлять себе бога андера и теневых секторов экономики практически волнительно. Такому плевать на маршруты передвижения, время суток, направление, сезон и погоду. Такому плевать, что Нико прокладывает дорожки так, чтобы те были похожи на спутанную цифровую паутину. На паутину, состоящую из перебросок под слепыми зонами видеокамер и созданную из звеньев проводной сети. На паутину, разбросанную по Нью-Йорку посредством вай-фая, сплетённую из отпечатков шагов, жирных пятен на стёклах, выпавших волос и поредевших ресниц. Возможно, затерявшемуся в толпах Икки весьма и весьма подошло бы паучье прозвище — уж слишком дохуя плетёт и гладко стелит, когда есть вероятность оказаться прижатым к стенке, — но его цели далеко не такие благородные и альтруистичные, как у небезызвестного Питера Паркера. Да и на кой хер сравнивать фантастику с реальностью? Они же не в записи на экране после десятков неудачных дублей. Здесь нет супергероев, тут никогда не работает детально проработанный сценарий в количестве одной штуки, а добро не побеждает зло — вернее, самую законопослушную его часть, нависающую над городами искривлёнными ветвями власти. Находчивый на импровизацию, Икки в таких интересных условиях в сто тысяч раз эффективнее любого героя фильма, чьи сверхспособности он неоднократно вертел через языки программирования на своём МакБуке. Ладонь сжимает лямку рюкзака, костлявый позвоночник ломает пластиковую спинку сиденья. Нико закапывается под волосы, капюшон и повязанный на нос шарф. Воровато озирается влево, вправо, пересчитывает головы присоседившихся к нему пассажиров, и вдумчиво оглядывает оттянутый карман своих карго. Хвоста за ним нет, но пушка на месте. На всякий заряжена и снята с предохранителя. Приготовлена к самому худшему развитию событий, в общем. Вручивший её Рео очень забавно переживал за незапланированное путешествие своего личного принеси-подай мальчика. Хлопотал, причитал, почти в ультимативной форме заставлял взять ещё и запасной магазин, но Икки всё же отказался. Дескать, кто он вообще такой, чтобы настолько круто снаряжаться ради одной поездки в офис? Кроме того, Нико просчитал девятносто процентов возможных рисков ещё в процессе мытья посуды — сегодня была его очередь, — и, как всегда, не проебался. Не проебался, реально — пока он ополаскивал кружки от глицериновой бомбы с запахом лаванды, цепкие зрачки буквально глядели сквозь хлорированную воду, подземные коммуникации и коллекторы, мысленно возвращая Нико к подножью заветного небоскрёба. Он будто видел каждый из сотен возможных шагов, он будто отпечатывал их на подкорке, в нейронных связях и на изнанке век, чтобы использовать уже по-настоящему. Потому что те отбитые колумбийские засранцы, дежурившие с торца здания на своей всратой Мазде, даже не заметили его тени в заставленном мусорными контейнерами переулке. Рео зря переживал о нём, точно зря — сколько щекотливых ситуаций ни встречалось на пути Нико, он никогда не попадался на глаза тех, кого видел сам. К тому же, должность курьера была в разы опаснее, и сегодняшний день — очередное тому доказательство. Сегодняшний день — в обширном послужном списке Икки — пополнился ещё одной успешно выполненной операцией. Даже не операцией — какой-то ерундой, ведь Нико всего-то довелось добежать до чёрного хода на полусогнутых, нырнуть в дружелюбную темноту аварийного выхода и рвануть вверх по лестницам, позабыв о лифте. Порой Икки чудится, что Рео его недооценивает и, в любом случае, руководителю не стоит так много думать о подчинённом в контексте слабости или трусости — такие эмоциональные оплошности неминуемо поставят под удар и его самого. Нет, конечно, если Рео про себя решил, что оно того стои́т, то ему точно не надо распаляться конкретно на Нико. Испуганный человек вряд ли бы вскрывал замки так уверенно, не смог бы переворачивать шкафчики вверх дном и размышлять о стилизации настоебавших «Бум» и иже с ними на подземно-наземных коммуникациях. Испуганного человека бы не заботил кислый душок желчи, намертво пропитавший вагонную обшивку, и никак не донимал бы урчащий желудок, сигнализирующий о недоеденных Мак энд Чиз, оставшихся дома. На бледных, припухлых губах прорезается слабая улыбка — краткосрочная память в красках воспроизводит ранний завтрак и то, с каким аппетитом Рео уплетал эту «химозную гадость», запивая её кофе с растительными сливками на фоне обшарпанных стен их временной штаб-квартиры. Просто квартиры. Их. Их общей квартиры. Подумать только, непосредственный начальник Икки, его покровитель, некогда вытянувший «смекалистого парня» с должности курьера к самой верхушке, теперь спокойно ест с ним за одним столом. Не в ресторане — в неформальной обстановке. Дома. В груди пронзительно ёкает — таких оговорок по Фрейду не бывает два раза подряд, — Нико дёргается, постукивает подошвами по вибрирующему полу. Свободная ладонь отвлеченно тянется к капюшону, желудок сжимается, шнурок затягивается, плющится и скручивается большим и указательным. Поезд ведёт из стороны в сторону, под стоптанные Джорданы течёт струйка пива — Икки легче думать, что пива, поскольку он уже достаточно насмотрелся на справляющих нужду ублюдков в Бронксе, — но нос досадливо чует истину. Ага, в груди Нико всегда много места для такой слезоточивой штуки, как горькая правда — он никогда не рвался к табаку, каннабису, солям и прочей хуйне, так что объём лёгких не должен был прогореть на синтетике и смолах. Нико вообще вёл практически здоровый образ жизни, предпочитая не пить, нюхать и валяться в отрубе, а бегать от охранников супермаркетов с краденными энергетиками за пазухой. Кажется, это его недо-криминальное прошлое и сослужило ему неплохую службу в настоящем. Будь подростковые годы Икки полностью культурными, как у большинства его сверстников, он бы вырос абсолютно правильным мальчишкой и никогда бы не попал к Рео. В кабинет к Рео, в его светлый кабинет с неповторимым ароматом табака, кофе и дорогих парфюмов. В приближённые Рео, не допускавшего к себе даже особо трудолюбивых координаторов. В умную голову Рео, занятую сделками и финансами — тоже. Насчёт последнего невозможно узнать наверняка, но Нико всё же склонен предполагать. Просто предполагать, ничего другого. Он правда не мог подумать иначе, когда мобильный от сообщений Рео вибрировал так часто, что Икки ненароком путал уведомления с собственным сердцебиением. Рео впервые писал столько много, не давая собирать бумаги в темпе ебучего спринтера с горящей шапкой, задницей и трясущимися руками. Рео спрашивал, как обстановка. Как ты сам? Нормально всё? Слушай, я всё беспокоюсь о том, что не напряг кого-то ещё. Будет не очень круто, если ты не вернёшься. Я не доем эти сраные макароны без тебя. Это невыносимо. Ладно, отпишись, как закончишь. Я буду ждать. Ждать, да. Нико действительно ждут, и это — ощущение принадлежности кому-то не менее важному для тебя самого — уже долгое время вызывает под кожей непонятный, непримиримый зуд. Такой ни почесать, ни сгладить, особенно между бёдрами через стыдливую дрочку на толчке посрди ночи. При всём при этом зуд ничуть не раздражает. Скорее напротив, Икки в какой-то мере полюбился такой наивный трепет. Потому что из-за Рео. Рео. Рео. Рео. Ох, Боже. Стоит только подумать о его улыбке самым краешком подсознания, как по телу вмиг растекается охватом приятный, вязкий жар. Обе руки как по команде хватаются за манжеты, Нико тушуется, сгребает рюкзак в охапку, прижимая стопки документов в нём под ребра, и украдкой выглядывает на мигающий указатель над вагонной дверью. Ещё три станции, метров пятьсот по закоулкам упоротыми перебежками, тридцать шесть ступенек вверх, вновь минуя лифтовую шахту со сваленными под ней шприцами, осколками и гандонами, и перед глазами возникнет заветная драная дверь. А за дверью — Рео. Рео с завязанными в хвост волосами, Рео в безразмерном худи, которое он теперь не снимает, Рео с вечной сигаретой в зубах, их недоеденные Мак энд Чиз в кастрюле, россыпь патронов вокруг тарелок, банки Ред Булла в тарахтящем холодильнике, та заветренная sguschenka — оба посчитали её слишком приторной, но выбрасывать почему-то не стали, — и… И самое главное, из-за чего Нико чувствует себя так, словно ему по венам пустили раскалённый свинец вместо крови — обволакивающее осознание того, что они с Рео — раньше с сэром или с дражайшим мистером Микаге — живут вместе уже третью неделю, не отходя друг от друга ни на шаг. Нико не соврёт, если скажет, что ему нравится быть таким нужным. Нравится быть таким полезным, таким незаменимым, таким особенным и непревзойдённым для того, кто стоит на десяток ступеней выше. Да, Нико одержим этими ощущениями. Не так, как сумасшедший — как тот, кто наконец-то нашёл то, что искал все годы во встречных лицах. И что ещё можно было ожидать от тихого, застенчивого и молчаливого парня, решившего стать неуловимым айтишником на базе Даркнета для своего?.. Кого? Нико не знает, кто они с Рео друг другу. Друзья? Товарищи? Коллеги? Названные братья? Нет, Нико никогда не задумывался — он лишь по-простецки наслаждался тем, с каким любопытством Рео заглядывает ему за крышку ноутбука, пристраивается под боком с початой бутылкой виски и вяло тыкает в экран, принимаясь расспрашивать о какой-то бессмысленной ерунде. Нико нравится. Нравится Рео, нравится чувствовать. Спать с ним на одной половине дивана или сидеть рядом на нём же, бегая влажными пальцами по тачпаду, ощущая мягкое, привычное тепло чужого тела. Рео всегда просачивается сквозь волокна ткани у плеча и впитывается чувствительной кожей на шее. Рео — настоящее мучение. Мучение уникальное в своём роде, сродни щекотливой эйфории после затянувшейся белой полосы, за пределы которой хочется вырваться через стодолларовую трубочку. Нико часто думает о том, как хотел бы, чтобы белое ассоциировалось не только с кокаином, героином и солью, но и с Рео, у которого из белого только зарубки на ногтях, губы в моменты задумчивости и ровные зубные ряды. Чистая анатомия, типичное устройство организма, не более того, а Икки хочет, чтобы было более. Хочет так сильно, что обнаруживает себя уже у знакомой двери, и с усилием давит пальцем звонок. Давит долго, до побелевших костяшек и колкого онемения в нервных окончаниях, давит просто так, позабыв о тайном шифре, которым они условились общаться во избежание путаницы между друзьями и врагами. Рюкзак тянет ссутуленные плечи назад, Рео, естественно, не открывает — он же не дурак, дураки в мафии не выживают, дураков обычно вылавливают под причалами или не находят вовсе, — а Нико проклинает себя, едва не роняя лоб на вспротую, запузирывшуюся кожу дверной обшивки. Обветренные губы царапаются друг о друга, не решаясь пропустить наружу какой-либо звук. Икки перебирает пальцами по шероховатым лямкам. Сканирует растерянным взглядом заклеенный дверной глазок. Вслушивается в шорохи за стенами и ток крови в собственных ушах. Щелчок, и душа уходит в пятки — Нико слишком заморачивается насчёт хвостов, на которые могут присесть недоброжелатели, — но тягучий скрип петель вовремя даёт ему вытрезвляющую оплеуху. Секунда — и в проём выглядывает Рео. В руке — ещё один Глок. В широко распахнутых глазах — нескрываемое облегчение. На губах — кривая усмешка. — Ты почему не постучал так, как договаривались? Знакомый голос погружает Нико в некий рукотворный — руками Рео — ваккум, Нико вспыхивает, Нико неловко теснится ко входу, стараясь не сталкиваться взглядами. Икки жопой чует, что Рео запалит его крохотную душу сквозь густые волосы, черноту в зрачках и напряжённые зрительные нервы. Икки жопой чует, что ему нельзя настолько облажаться. — …Я задумался, извини, — бросает он первое попавшееся, пробиваясь в их коридор. Запах табака, шампуня и сыра забивается в ноздри, сердце трепыхается, как у грызуна, Нико кусает мстительно кусает щёку, фокусируя дребезжащий взгляд на двери в душевую. Сгорбленную спину окатывает натужный вздох — Рео не глядя закрывает дверь и упирается лбом в плечо. — Не извиняйся, я просто… боялся потерять такого ценного сотрудника? Его весёлый, понимающий голос обжигает прямо поверх лёгкой куртки, решительно пробиваясь под кожу, и Нико обсыпает едкими мурашками от загривка до самого копчика. От осознания и до отчаяния. Рео больше не говорит — стоит в прежней позе, тычась лбом в изгиб шеи, и Нико с нарастающей подростковой паникой чувствует тяжесть на втором плече. Голосовые связки и важнейшие сухожилия натягиваются проводами, кадык загнанно ходит вверх-вниз по трахее — деваться ему, как и Икки, некуда. Пока Нико пытается отвлечься, Рео осторожно сдвигает руку к шее и обхватывает скатавшийся шарф. Нико вздрагивает, пасуя перед Рео одним из своих вопросов. Кто мы друг другу и какого чёрта происходит? Рео, естественно, не вытягивает из ушей все эти сомневающиеся мысли — Рео отстраняется, стягивает шарф и мимолётно скребётся по загривку ногтами. — Посмотри на меня, эй. И Нико оборачивается. Смотрит, тяжело глотая слюну. Рео смешливо щурится, улыбаясь до ямочек на щеках. — Вот теперь я точно спокоен. Кажется, никакие сетевые угрозы не сравнятся с ним.