***
— Ёбаный в рот, какой же пиздец, — натягивая капюшон дождевика на лоб, шипит Баро. На горящих щеках оседает приставучая водяная пыль, но это сущая мелочь в сравнении с другими проблемами. Впрочем, да, ничуть не парадоксально, что Шоэй снова не в духе, только вот между его висками пульсирует отнюдь не от недосыпа, не от непроизвольного стука зубов, не из-за холода и боли в пояснице, а из-за того, как систематично булькает вода под чужими ногами. Он поворачивает голову, думая о том, что видок Сейширо Наги, воспроизводящего этот резкий шум, мягко говоря, не очень. В кратком изложении — как у белой крысы, изавлявшейся в луже. Лицо всё мокрое, чёлка припечатана ко лбу, между ресницами блестят крупные капли. Безразличный взгляд в тусклом мерцании фонарей кажется диким, обречённым и невыносимо одиноким. Выпотрошенным и сшитым заново по разрозненным кусочкам где-нибудь в подполье, причём самыми неумелыми и кривыми руками, которые только существуют. Возможного виновника хочется пропустить через мясорубку, но Баро не знает его имени, не в курсе, как быть дальше, и что лучше делать или не делать вовсе. Так ли должно ощущаться подвешенное состояние? Если да, то Шоэй конкретно висит, причём не просто в воздухе, а на мясницких крюках, и слинять отсюда в целости и сохранности не представляется возможным. Это не абстракция, просто без Сейширо нельзя, а он, в свою очередь, настолько прочно засел под лопатками, что Баро уже не сможет сберечь ни его, ни самого себя. И ещё с год назад он бы ни за что не поверил, что так знатно вляпается. Причём не в отношения с какой-нибудь девчонкой из обслуживающей их клиники, а в потрахушки с парнем. С коллегой. С фанатичным штурмовиком-аскетом, ловящим стояк на адреналиновых приходах под треск светошумовых гранат. Но Баро всё-таки вляпался. Влетел с двух ног и поломал сразу обе, проиграв Сейширо по всем показателям, включая уровень равнодушия — у Баро оно напускное, а у предмета его воздыхания — абсолютное. Тем не менее, где-то глубоко внутри себя Шоэй всё ещё надеется, что Сейширо ему откроется. Раскроет суть своих проблем или хотя бы даст наводку на то, куда стоит двигаться, чтобы подобраться к ним вплотную — петлять по его разуму без щупа или карты чревато последствиями не только для психики. В любом случае, на любое продвижение нужно время: привыкание, доверие, взаимность — ничто не появляется по щелчку, так что Баро молчит и учится быть терпимым. Он не давит на Наги, старается быть с ним мягким, спокойным, а ещё заботливым — пускай только и в той степени, на какую способнен прогнуться своим сварливым характером, — но в упор не видит никакого отклика. И это тоже бесит. Бесит примерно на том же уровне, что и волочащийся шаг Сейширо, непринужденно рассекающий воду. То есть, до одури. Вот он заносит правую, разгибает колено, вбивая подошву в асфальт, и в барабанных перепонках снова квокает. Отличная звукопередача, успевает подумать Баро перед тем, как Наги широко зевает и оглушительно бултыхает левой. Он повторяет одно и то же, точно игла звукоснимателя, заевшая внутри глубокой царапины, и ткань на его тяжёлых от воды спортивках чернеет с каждым пройденным метром. Бесит. Бесит. Бесит. Бесит, блять. Побагровевшие радужки Баро катятся вниз по разрастающимся пятнам на растянутых коленках, и посиневшие губы вновь брезгливо кривятся. Не хочется вешать ярлыки из предрассудков, но этот безмозглый зомбарь будто злонамеренно не пропускает ни единой лужи, нисколько не задумываясь о том, во что могут превратиться его кроссовки после такой прогулки. Впрочем, на этот раз Шоэй не лезет к нему с наставлениями, нешуточно страшась построить ещё парочку иллюзий насчёт прочности их связи. Тем не менее, самые худшие опасения подтверждаются — он беспокоится о простуде, о грядущем замесе на смене, он строит, не имея инженерного образования, и какой же это бред. Дикость. В первую — и единственную — очередь из-за реакции тела: беззащитное сердце не скрывает ёбаный кевлар, и Баро прекрасно чувствует, как в его широкой груди топорщится импульсивное желание утащить Сейширо обратно домой. Рухнуть вместе прямо на тот сраный матрас, от которого до сих пор ноет спина. Скрутить этого уёбка одеялом, врубить грелку, пристроиться спина к груди, и так и проспать всю смену. Нахер штурмы, нахер построения, нахер дымовые гранаты, слезоточивый газ, тугую шнуровку на голенищах и чистку автоматов. И — что в разы главнее — нахер самого Сейширо, ведь Баро, по ходу, скоро психанёт и начистит это отёчное табло за наплевательское отношение его обладателя к собственному здоровью. Поебать, что Шоэй и сам не сильно отличился, его вообще не парит, что замша на педалях дала течь ещё метров двести назад, и теперь насквозь мокрые носки липнут даже к щиколоткам. — Кому вообще пришла в голову эта идея? — поочерёдно тряхнув ногами для своего успокоения — типа, сделал всё, что мог, — вновь ворчит он. Если прямым текстом — собирается развести Наги на бессмысленный трёп. Снова. Пока он докапывается безуспешно, но в запасе есть минут так десять и парочка фунтов природной дотошности, которую Шоэй применит только в самом крайнем случае — зарёкся же быть таким вспыльчивым. Двигаться вниз по улице в дождливую погоду равносильно спуску по порогам горной реки на байдарках — шумных потоков воды вокруг так много, словно они с Сейширо поехали на медовый месяц в чёртову Западную Вирджинию, а не вышли на работу. Шоэй хмурится на самого себя, огибая люк по широкой дуге. Надо же, медовый месяц. Есть ли смысл говорить о том, что подобные ассоциативные ряды в их с Наги случае весьма и весьма странные? Под подошвами синхронно бурлит и хлюпает. Переносицу разрубает глубокая складка. Наверное, его нестабильное настроение обусловлено низким атмосферным давлением. Ну или внезапной метеозависимостью — блядский купол из туч висит над Нью-Йорком уже сутки, не спеша уматывать вглубь континента, и чем чаще Баро смотрит на его литое полотно, тем уверенее приходит к выводу, что оно не движется, для пущей надёжности держась за титановые крепежи у границы штата. В общем, любая из вариаций прогнозов — будь то погода или времяпровождение с Сейширо — на ближайшее будущее сводится к исчерпывающему «беспросветная задница». Пожалуй, Баро согласен, что реально застрял в ней, как в экзистенциальном вакууме. Ещё и этот мирный Квинс, утопающий в стене дождя. Шоэй пробыл здесь всего двенадцать часов, но уже чувствует себя старожилом, привыкшим находиться внутри каталога из пятидесяти оттенков спальных кварталов, грязи, бетона и сажи. Застой, не иначе — в Нью-Йорке в целом критически мало цветов, а самый яркий из их чёрно-белого спектра сейчас тащится впритык к проезжей части, точно призрак. — …Вообще-то, именно ты захотел пойти до метро пешком. Я заказал бы такси. Голос Наги звучит тихо, почти теряется в шелесте листвы над головами, но Баро всё равно стопорится и вздрагивает — в монотонных интонациях прослеживается свеженький упрёк. Так хорошо прослеживается, что подсознание просто не может не прокрутить его в мыслях ещё раз и долбануть в висок вспышкой на триста шестьдесят. — Чё? — вскинувшись так, чтобы создать видимость их равенства хотя бы в росте, грозно рыкает Шоэй. — Это ты сейчас на что намекаешь? На то, что я — болван? Сейширо хрустит клеёнкой на плечах, мол, думай сам. — Я знаю только то, что не похож на чувака, который захочет разжёвывать информацию безмозглым идиотам, — в привычной вялой манере заявляет он, вытирая влагу с лица. Глядящий на него Шоэй хлопает глазами. Допустим, он понимает семантику. Понимает, но не видит выхода, кроме скандала или секса — другие раздражители Сейширо не задевают вовсе. Ладно, нет, надо вести себя, как джентльмен. Ирма говорила, что это важно, и срать на то, что ей четырнадцать — Баро просто доверяет сестре, потому что больше некому. Уставившись себе в шнурки, он глухо чертыхается. Представься случай остудить башку хоть чем-нибудь, помимо дождя — например, снегом или компрессом изо льда — он бы непременно и с искренней радостью, но… Но ёбаный Наги. Рядом с этим уродом мыслительные процессы Баро постоянно уходят либо в отказ, либо не в ту степь, ведь Наги Сейширо в ритме абсолютного похуизма расшатал все его внутренние стержни, поломал некогда гордую голову и растянул внезапно гостеприимную задницу. Но это ещё не пиздец, нет-нет, позвольте. Высунувшись из капюшона с явным намерением рассмотреть безучастное лицо Сейширо поближе — странное дело, его чёрствость только и делает, что магнитит, — Шоэй мысленно выругивается на самого себя. Затем уже на и Наги, тоже беззвучно, но зло, отчаянно, неустанно катая по языку сложную составную конструкцию из отборной матерщины. Уму непостижимо — этот гандон снова вспахивает лужу. Полнейшее невежество. — …Так с какого перепуга ты назвал меня идиотом? — пыжится на него Баро, придерживая капюшон ладонью. В прорезь рукава стекают ледяные струи, шерстяная манжета принимает основной удар на себя и противно клеится к коже. Шоэй терпит — ему запрещено жаловаться и давать заднюю, когда Сейширо свистит носом и устремляет свой апатичный взгляд вперёд. — Потому что ты — душнила и истеричный придурок. Едва не подавившись воздухом, Шоэй машинально кутается в дождевик и сам не замечает того, как принимается оправдываться: — Да я же не знал, что так зарядит. И вообще, мог бы меня переубедить. Я бы послушал. Ну да, Наги Сейширо всегда удаётся слепить из тебя какую-то хуйню, — резонно дополняет внутренний голос. С чужого носа срывается особо крупная капля — будь сейчас холоднее, она бы точно оторвалась вместе с эпителием, — Сейширо поправляет свою клеёнку и смеряет Баро равнодушным вздохом. — …Ну, я тоже не знал. Зато я знал, что ты истеричный придурок, но почему-то пустил тебя в свой дом, — без тени смущения заявляет он и, заметив непонимание на физиономии Баро, сразу исправляется: — Окей, давай будем считать, что я понимал, какой ты придурок, но в душе не ебал, насколько истеричный. Истеричный? Зрачки опасно сверкают, вспарывая прозрачную ткань на чужой шее. Шоэй задирает подол дождевика, запихивает руки в карманы, и смачно сплёвывает. — Да пошёл ты. — Завали ебало, — бесцветно отбивает Сейширо. Баро вздыхает. — Следи за языком, сколько раз тебя просил. Дождь долбит по его поджавшимся плечам, Наги оглядывает их и шмыгает носом, запрыгивая на бордюр. Его намерения, как всегда, не ясны, но Шоэй искоса наблюдает за тем, как чужие глаза буравят его немигающим взглядом. Сейширо обладает уникальной способностью — только в его присутствии и под его прицелом Баро постоянно чудится, словно по его щеке ездят раскалённым утюгом. Кожа пузырится и кипит, Шоэй накрывает её ладонью, чтобы немного снизить жар, но зрачкам Сейширо плевать — они просвечивают кожу и кости насквозь, точно лазеры, и это практически больно. Не больнее выстрела в ногу, но всё же. — Достал ты уже, отвернись, — наморщив лоб, фыркакт Шоэй. Наги пинает лужу и демонстрирует тучам блестящие белки своих глаз. — Перестанешь быть истеричкой — подумаю. Фонари над ними гаснут, в груди пронзительно ёкает, а Шоэй в один ловкий шаг настигает источник голоса и несильно пихает его локтём в бок. Сейширо перехватывает руку и дёргает грузное тело на себя, но только для того, чтобы взять в захват.***
Громкоговорители хрипят электронным кашлем, и двери в вагон сходятся со сдавленным лязгом. Это почти привычно, рутинно, буднично и совершенно нормально, но на сиденье напротив падает какой-то мужик, и изнанку Баро всё-таки пробирает нервной дрожью. Он резко давит пятками пол, ведёт плечами и рвано потирает обсохшие ладони, уповая на сумбур в потугах избавиться от осознания того, что происходит. С ним. С его головой. С его мыслями. С наболевшими ощущениями от того, насколько унизительно его положение. В ушах грохочет, в вагоне пахнет ссаньём и хлоркой, но Баро старается лишний раз не слушать и не вдыхать. На его сетчатке разбегаются пятна от тоннельных светильников, мужик напротив накидывает капюшон и непринуждённо утыкается в телефон. Правильно, любая новость в Нью-Йорк Таймс будет интереснее стандартной голубизны. Облегчение накатывает с новым глотком воздуха, под задницей, за спиной и над головой вибрирует. Шоэй горько хмыкает себе под нос, ведёт локтём назад, пока не упирается в спинку сиденья, и аккуратно подхватывает чужую талию. Естественно, у него не выйдет отвлечься ни на других пассажиров, ни на огни в тоннелях, ни на чьё-то ссаньё. И на что он вообще рассчитывал с головой спящего Сейширо на своём плече? Сцепка вагонов протяжно лязгает, затравленный взгляд буравит рекламные листовки с увереными росчерками тегов по каждой. Баро неуклюже отклоняется назад, вжимаясь позвоночником в жёсткий пластик, и выворачивает запястье, чтобы было удобнее перебирать ткань чужой куртки пальцами. Ну, типа придерживать, чтобы Сейширо не раскачало на подъёме. Типа. По крайней мере, благими намерениям легко оправдываться, что Шоэй и делает, когда Наги неосознанно выгибает шею и притирается к нему плотнее. Вести себя спокойно становится крайне трудно — этот мудак слишком тепло и щекотно сопит в воротник, комкая в кулаке край дождевика. Не своего дождевика — Баро, и это тоже, блять, трогает до чёртиков. До возрастающих рисков схватить инфаркт. До сознания того, что Наги в какой-то мере милый. В особенности милый со спутанными, всё ещё влажными волосами и подрагивающими ресницами. Их хочется потрогать. Или ощутить на шее. Что-нибудь. Пожалуйста. Очень хочется. На ладонях проступает пот, внутренний голос срывается на хрипы. Баро всё ещё панически сторонится потворствовать своим желаниям, но Сейширо так притягательно дрыхнет, нисколько не беспокоясь о том, что рядом с ним сидит сумасшедший, и поводов гасить в себе собственника всё меньше и меньше. Да, их вообще нет, это же не харассмент какой-то. Так, телячьи нежности. Шоэй взволнованно всхрапывает, точно влюблённый мальчишка, робко подбирается, сжимая бёдра покрепче. С Наги невозможно оставаться в здравом уме и с мягким членом — организм реагирует сам, и Баро ничего не остаётся, кроме как смириться и уйти в астрал. Затаив дыхание, он ёрзает задницей по сиденью, точно промокшая шавка на входном коврике, и украдкой поглядывает на пепельную голову, без затруднений давящую его стальные мышцы. Курчавые пряди на ней пушатся, поблёскивают электрическим светом. Завораживает. Чертовски завораживает и манит. Жуть какая. Баро шумно дёргает кадыком, кусает губы, и мясистые пальцы на боку Сейширо сжимаются чуть крепче. Словно — без словно, блять, — боятся потерять его или окончательно утратить связь с реальностью. Топнув ногой по днищу вагона, Шоэй наклоняется к пепельным волосам, приопускает веки и медленно вдыхает чужой запах. И боже, в глазах аж темнеет из-за того, как это волнительно и классно. Разумеется, Сейширо пахнет многократно вкуснее хлорки и мочи, только суть вообще не в этом — чуть в том, что-то наглое внутри Баро отчаянно просит ещё. Сплошное подстрекательство — аромат знакомого шампнуя мажет, кончик носа приятно щекочет, чужое дыхание греет кожу и то, что живёт под ней, и Шоэй жмурит глаза и воровато ныряет лицом в макушку, не желая останавливаться на такой мелочи. Щекам очень мягко, в груди тепло и вязко, словно рёбра плавятся парафином, и торопиться совсем не хочется. Ещё пара вдохов, пара касаний у кромки куртки, и слюна во рту густеет, а затем и вовсе иссыхается — Наги слишком вкусно пахнет. Так вкусно, что член набухает сам по себе, а Шоэй жмётся совсем вплотную и вдыхает ещё и ещё, синтезируя этот аромат где-то на задворках памяти. Сейширо ещё сырой после их прогулки под дождём, большая ладонь движется вверх по ткани его ветровки, ласково поднимая борт дождевика к подмышке, подушечки трепетно прослеживают спаянные швы, замки и топорные складки. Напрашивается вывод: спящий Сейширо в спортивках, кроссовках и куртке тысячекратно лучше Сейширо в обвесе и автоматом в руках. Подошвы шаркают по цепочкам грязных следов, Наги хмурится чему-то во сне, стекая щекой к ключицам, и его тепло пробирается к сердцу через несколько слоёв одежды. Это чувство не поддаётся никакой оценке, но Баро готов урчать от того, как ему нравится. И без того рассеянное сознание застилает какой-то мутной пеленой, ведь их с Сейширо колени, бедра и бока соприкасаются по всей длине, и Шоэй почему-то не бесится из-за этого. Возможно, он не прочь пошутить что-нибудь гейское, но его речевой аппарат сбоит не меньше, чем опорно-двигательный. Да и Сейширо будить не хочется. Пусть спит, ему ещё работать. Им. Вместе. Единственное «вместе», которого Баро удостоился за эти полгода. Двери лязгают снова, мокрые ноги обдаёт ледяным ветром. Чужое тело лениво ёжится, и нервы начинают скрипеть и лопаться, точно пошатнувшиеся опоры моста. «Сейширо» звучит внутри черепушки воем сирен, мужик напротив, вроде бы, по прежнему не смотрит, и Шоэй, собравшись с силами, подцепляет чужую ладонь своей. Большой палец гладит её обратную сторону, надавливая на нежную мякоть. В животе что-то переворачивается, под слоями ткани покалывают мурашки. Баро поджимает сухие губы — ему нравится и одновременно не нравится то, что рука Наги другая. Не такая, как у него. Более приятная, но холодная. Господи, нет, какая же холодная. Какой же он, Баро, бестолковый, раз опускается до того, что начинает незаметно гладить острые костяшки. Клеёнка ломко шелестит, неуклюжие пальцы обводят рельефные вены, торопливо лезут под манжету и аккуратно щупают косточку на запястье. Наги хочется любить. Пиздец как хочется, хоть бери и выбивай стекло головой, чтобы заорать об этом в темноту перегона, на ужас всем тоннельным крысам, тараканам, кабелям и тюбингам. К щекам поступает жар, и Баро с угасающим голосом разума надеется, что его огреют резиновой дубинкой в висок или прошьют шокером, поскольку Наги не просыпается и не отталкивает. Наги вообще ничего не делает — мирно спит, прямо как прошедшей ночью, пока на бесцветной стене его спальни вспыхивали кадры из грёбаного Бэтмена. Тогда Баро, не уснувший в непривычной обстановке, кое-как стерпел свои порывы прижаться к нему губами, но сейчас уже никак. Он вообще никогда не славился железной выдержкой, предпочитая вываливать всё на окружающих, но целовать Сейширо в макушку, крепче сжимая пальцы вокруг его ладони, ещё мучительнее, чем срывать голос на Милоша, Руди и Джесса. Поезд выбрасывает из тоннеля на эстакаду, Сейширо прячется от света под челюстью и глухо, почти страдальчески мычит. — Блять, да какого… — Всё в порядке, — хрипло шепчет Баро, увереннее приобнимая чужое плечо. — Спи, я прикрою. Наги не соглашается вслух, но сразу берётся подбирать удобную позу — сонно качает коленями, нахохливается, скрещивая руки на груди, и только после этого немнго расслабляется. Вроде взрослый и большой парень, но такой очаровательный. Баро едва ухищряется подавить рвущуюся наружу улыбку. Никаких улыбок при Наги. В подушку дома — да. Но не с ним. Ему не понравится. Пальцы исступлённо наглаживают его сквозь слои одежды, сухие губы ласково жмутся к его виску, пока есть такая возможность. Шоэй думает, что сейчас-то Сейширо точно должен встрепенуться, должен оттолкнуть хотя бы башкой, потому что эти сопливые поползновения напрямую нарушают их договоренности о поцелуях, но реакции вновь не следует, и это окончательно путает карты. Ладонь смещается к пепельному затылку, зарываясь в спутанные пряди, губы теряются где-то в слипшейся чёлке. — Какой ты романтичный, мне даже нравится. Наги произносит это вяло, но без привычного ему сарказма. Ничуть не напрягается под пальцами, продолжая отдыхать, прижимаясь щекой к ключицам. Баро коченеет, и его измученное сердце выбрасывает из глотки, прямо на усыпанный чёрными следами пол. Поездка в андере превращается в изощрённую пытку для его мозга, и, кажется, иного эквивалента для слова «хуже» в нынешнем его понимании точно не будет.