***
Увы, вопросов с эмоциональной подоплёкой у Баро в отношении Наги Сейширо набирается много. Можно сказать, даже чересчур. В особенности для постороннего — и морально зрелого — человека, которым Шоэй считал себя прежде. Сейчас он не уверен. Совсем. Надо же, он — и вдруг в чём-то не уверен! Замечательно, целых двадцать с лишним долбанных лет тотального самовнушения в своей непревзойдённости, правильности и принципиальности разом ткнулись коту под хвост. А на замену таким важным для штурмовика — и мужчины в целом — качествам пришла вполне реальная прогулка по лимбу под кодовым названием «Нью-Йорк». Секция Квинс, почти чистота, почти порядок и минимум паразитов в сравнении с родным Бронксом, добро пожаловать. Скорее всего, из здешних закоулков, Шоэй — по своему негласно-лично-непрошенному решению, — выберется лишь в двух случаях. Либо с Наги Сейширо в одной машине — и поедет кататься на досках в ебучей Калифорнии, — либо ногами вперёд, через пустую голову на шёлковой обивке, военную форму на окоченевшем теле и простенькое бетонное надгробие на блядском кладбище. Впрочем, оба этих исхода в данный момент кажутся Баро как минимум смехотворными. Во-первых из-за того, что он давным-давно зарёкся переходить дорогу смерти. Той самой сдуревшей смерти, неустанно катающейся по их Готэмской воронке, по причине тесного соседства с которой он принял весьма рациональное решение внимательно дожидаться благосклонного зелёного. Даже если этот зелёный горит из лазерного целеуказателя, всё верно — со слепой костлявой стервой лучше корешиться, вовремя подсылая к ней новые подношения, и ни в коем случае не пытаться сделать вид, что её загребущих лап не существует. Кому-то из самых отважных — к коим Баро всё же не относится, — зачастую мнилось, что их спасёт первоклассная медицинская страховка. Но никто из них не догадывался, что баксы на счетах Метлайф не исцеляют сквозные дырки в голове, животе или грудине. Вторая причина, из-за которой Баро ни за что не приблизится к концу всей этой Нагисейшировой свистопляски, звучит ещё интереснее. И глупее. Дело в том, что он с самого дня их с Наги знакомства не лезет к тому ни на минуту больше положенного. Прежде он отчаянно не хотел — вернее, отчаянно лгал себе, что не хотел, — а теперь, когда Сейширо оказался так близко, что в его мягкие волосы можно нырнуть носом и докинуть туда пару хриплых стонов, Шоэй и подавно не сунется в чужую душу. Тем более, в такие топкие потёмки, как у Сейширо, который наверянка смоется в никуда, почувствовав излишнее давление со стороны своего коллеги с приставкой «недо-». Да, Баро будет стоять на своём частичном избегании до тех пор, пока над головой не обрушится многотонная бетонная плита, а под подошвами не треснет многослойный асфальт. И никак иначе. Имеет ли вообще Шоей какое-либо право нарываться на прямой контакт со своими расспросами? А с предложениями встречаться? А с попытками пригласить в гости к друзьям из забытого Богом — и друзьями, и самим Баро — колледжа? Нет, хотя ситуация до абсурда подходящая. Практически равнозначная мучительной самоликвидации путём слияния с бурлящей серной кислотой без какой-либо защиты уязвимых слизистых. Не нужно быть умным, чтобы понимать все риски, но Баро насилу закрывает глаза и дышит. Дышит глубоко, до жгучей рези в лёгких и невыносимого першения в горле. По всем канонам, он должен сдохнуть на десятом ударе сердца, но Шоэй отчего-то насчитывает уже тринадцатый. По всем канонам, его дубовая кожа должна отслаиваться, как листы капусты, но Шоэй почему-то продолжает сопеть, усердно намыливая дурную голову ментоловым шампунем. Кажется, ещё немного, и он реально спятит. Из-за Наги этого спятит, из-за его безразличных глаз, из-за его нарочитого бесстрашия, с которым он врывается в самое пекло. То в перестрелку, то в банк с грабителями и заложниками, то в грудь. Хорошо, что покамест башка Баро варит, причём в самую нужную сторону — в противном случае он бы не вывез так унижаться. И да, с сегодняшнего дня — во избежание — он будет стараться не представлять реакцию Наги на его доверительное «ты можешь мне высказаться». Галимая фразочка бьётся по нейронам прямо как маятник Ньютона на сеансе у психолога. Бам-бам-бам. Баро почти подташнивает от предварительного волнения в случае положительного ответа. В случае, если Сейширо скажет «спасибо, я расскажу». Чёрт побери, можно ли придумать что-нибудь хуже? Резцы трутся друг о друга, затравленно скрежеща в мокрый кафель. Шоэй подставляется под упругие струи воды, сбивая с себя пену, вгрызается ногтями в виски и неуклюже пошатывается на резиновом коврике. Нет-нет-нет, он обязан обойтись без каких-либо «можешь». Не можешь. Нельзя. Ему, блять, с его влажными бабьими мечтами и сопливыми переживаниями, уже есть, что терять.***
Да, именно по этой причине Баро оправданно презирает вот эти глупые разговоры, не приводящие ни к чему результативному, кроме парочки новых загонов, рано или поздно сведущих первоначального отправителя в могилу. Наследив босыми ногами в коридоре, он заворачивает к спальне, расположение которой указал Наги перед тем, как прикрыть дверь в ванную. Грузное тело разрезает холодные тени, Шоэй скрипит паркетом, собирая мелкие крошки и пыль, и растерянно плюхается задницей на простынь посреди пустой комнаты. Стоит ему замереть с целью прислушаться, как по острым щиколоткам проползает мерзотный сквозняк, а жёсткая ткань хищно впивается в подколенные ямки. Баро ёжится, но пальцы уже лезут к голове и сдёргивают с неё кривой тюрбан из полотенца. Мокрые пряди бьются о поникшие плечи, точно тонкие плётки, по телу покалывают въедливые мурашки, и буквально весь Шоэй обращается в слух. Цепкие зрачки останавливаются в темнеющем дверном проёме, откуда вот-вот обязан появиться Наги. Баро ждёт. Ждёт, поскольку предельно честен с собой, пока его никто не видит. Как же, сука, он хочет, чтобы Сейширо ввалится сюда, как ввалился в ту треклятую раздевалку. Сел куда-нибудь — хоть в то компьютерное кресло, хоть на пол, хоть на груду своих тряпок рядом с рейлом, — залип в телефон и непринуждённо забормотал что-нибудь себе под нос. Как же, блять, иронично — Шоэй до трясучки жаждет таких зубодробительно-бытовых вещей, не относящихся к их взаимоотношениям, но фантомному Наги тоже плевать. Долбанный Сейширо, мать его в рот, Наги. Его угловатый, крепко сбитый силуэт заменяет смазанный столп света автомобильных фар, а барабанные перепонки улавливают только то, с каким рвением за окном накатом долбит косой дождь. В остальном — гробовая тишина, разбавляемая лишь ровным стуком под ключицами наперевес с шумом крови в ушах. Баро цокает языком, укладывая локти на бёдра, подпирает подбородок кулаком и хмурится. Этот пепельноголовый зомбарь точно дома — он неоднократно говорил о том, что не любит выходить на улицу, — но он совсем неслышный, юркий, блёклый и гибкий, как призрак, сплошь состоящий из эктоплазмы. Потеряй Баро память, он бы, несомненно, не понял, что находится в обитаемой квартире, ведь единственный косвенный признак присутствия Сейширо на этой просторной квадратуре — кружка свежего чая, сиротливо стоящая на импровизированной подставке в виде коробки от кроссовок. Расфокусированные зрачки рассеяно глядят в её блёклую муть. Чай. Баро резко вытягивает шею и принюхивается. Зелёный. И, судя по всему, уже остывший — кое-кто очень долго торчал под душевой лейкой, устраивая экзекуцию своей заднице. Готовился на всякий случай, если выражаться другими словами. Перешагивал через свои принципы, проталкивая пальцы внутрь, хватал загустевший воздух ртом, стирая лбом конденсат с кафеля, и безостановочно думал. Думал о Сейширо. О тяжести его тела, что до хруста сдавливает грудную клетку. О его ласковых руках, хватко сжимающих кожу под ягодицами. О его сиплом, возбуждённом голосе, от дребезжания Баро раскладывает по первой попавшийся поверхности, как разомлевшего слизняка. На самом деле, Баро много о чём думал, и всё же преимущественно о мёртвых, остекленевших глазах, вечно глядящих куда-то сквозь, будто бы для Наги не существует никакой реальности, кроме придуманной. Самое забавное, что образу Баро в ней однозначно не отведено ни одного квадратного дюйма. К горлу подкатывает сухой ком, и для Шоэй уже не секрет, что его перегруженный мозг испытывает тяжелейший когнитивный диссонанс. Куда там до всех этих амбивалентностей — Нью-Йоркская подземка с её карикатурным душком раздражала куда основательнее, чем принятие своей влюблённости и того умозрительного факта, что он ехал к Наги через весь город на ночь глядя просто чтобы поспать. Изначально поспать, вернее. А дальше как получится. Может, и переспать тоже. Не зря же он готовился, да? За рёбрами ёкает. Уличное освещение словно тускнеет, окрашивая стены в чёрно-белый. В дальнем углу тарахтит системный блок. На кухне хлопает дверца холодильника. Баро задумчиво разглядывает свои короткие ногти, тёмные волосы на предплечьях и разведённые коленки, поверх которых покоится навес из ещё одного полотенца. Надо же, он недавно выбрался из душа, поэтому в данный момент не знает ничего конкретного, кроме того, что Сейширо вскоре непременно явится сюда, пристроится рядом и снова посмотрит глаза в глаза. У него на редкость необычная внешность. Радужки, к примеру, напоминают ночное небо. Чаще всего беззвёздное, подсвеченное искусственным светом сотен тысяч фонарей, блистающее только тогда, когда на земле творится сущий пиздец. Что-то вроде мини-армаггедона, наверное? Шоэй фыркает. Лицо Сейширо бледное, как лист офисной бумаги, о которую легко порезаться при загрузке в принтер. Движения отточенные, как у слаженного механизма. И как бы то ни было болезненно на практике, Баро именно хочет касаться всех этих шестерёнок. Резаться или разлагаться под их гнётом в качестве побочного эффекта их общения — тоже. В коридоре крайне не вовремя слышатся тихие шаркающие шаги — Сейширо даёт шанс привести себя в порядок, — и тело неумолимо слабеет, сразу же забивая на любые поблажки. Да и вообще. Баро не успеет, ведь щелчок выключателя где-то снаружи пробирает до костей не страхом, а тягучей истомой. Ещё и сердце колотится, нахлёстывая жара в кровь. Ужасно. Шоэй мутузит сырую ткань в кулаках, напружинивается взведённой чекой, качая головой на свою бесхребетность — он прекрасно понимает, насколько отвратительно-беспомощен и издевательски-счастлив сейчас. Насколько раздавлен в моральном плане. Насколько разбит и потерян физически, невзирая на твёрдую опору под пятками. Сейширо шмыгает в дверной проём, зажимая под подмышкой пачку чипсов. В руках покоятся две бутылки Бадвейзера. Только из холодильника, получается. — Всё в норме? — якобы участливо спрашивает он, останавливаясь напротив Баро. Борьба чести с бесчестием в подсознании последнего начинается как по щелчку — Шоэй вскидывает подбородок и дёргает кадыком, точно наивный ребёнок в толпе прохожих, где каждое хмурое лицо убивает веру в себя. Пожалуй, Баро уже давно увяз, и ему незачем кричать о вопиющей несправедливости этого мира, раз уж Сейширо моргает, как чешуйчатая рептилия, и медленно наклоняется ближе. Его зрачки снова огромные, снова такие, словно глядят в пустоту, в ничто, в лужу крови, усыпанную гильзами, и это, блять, невыносимо. Скорость сердцебиения возрастает до предела, издевательски отдавая в пах. Животная реакция так прекрасна, так искренна, так токсична для носителя, но Наги безразлично ведёт пальцами по ключицам, и Шоэй ловит передоз из-за того, какие они шершавые. Он бросает короткий взгляд к чужим губам. Облизывается. — Ты в порядке, говорю? — опять спрашивает Сейширо, задерживая ладонь у виска. Указательный и средний превращаются в пушку. Ногти вжимаются в кожу. Чужие губы складываются трубочкой, Наги прищуривает один глаз и порывисто двигает запястьем. Ритуальный хедшот. — Бам. Шоэй отшатывается от чужой кисти, как от чего-то прокажённого, но блеск в его налитых кровью глазах не скрыть от Сейширо: — Теперь вижу, что ты точно не в порядке. Необратимо мёртв. И блять, да, да, да, и ещё раз да, Баро готов заложить всю свою родословную в ломбард, чтобы доказать, что найти подходящие слова в этот момент — самое сложное за вечер. Он небрежно отворачивается, потупляя взгляд, и кожа почти дымится из-за того, что Сейширо выжидательно дышит над ухом. — Не, я в норме, — сглотнув загустевшую слюну, бросает Шоэй стайке носков у плинтуса. — Зуб даю, ты откинешься раньше меня. Секунда — Наги хмыкает и отстраняется, оставляя после себя гнетущий холод. — Вот как, — говорит. И замолкает, всем своим видом излучая ауру «я-не-хочу-разговаривать». Он ставит склянки к кружке, шелестит глянцевой плёнкой Херрс, хрустит горсткой снеков в ладони, и снова испаряется, оставляя Баро в одиночестве. Тот упирает костяшки в пружинистый матрас, косится на раскрытую пачку чипсов, вынюхивая все эти химозные ароматизаторы. Кажется, это чёртова паприка. Банальщина какая-то. Точно не в привычках Сейширо. И с каких пор ты вообще начал запоминать его привычки? — с издёвкой интересуется внутренний голос. В животе всё холодеет, Шоэй падает спиной назад и вздыхает в высокий потолок. Как вообще дошло до того, что аллергия на идиотов превратилась в жутчайшее помешательство на самом ярком их представителе? Из числа тех, которых в принципе доводилось встречать, разумеется. И это, кстати, ещё один лишний — пусть и адекватный, но такой же несвоевременный, как и все остальные — вопрос. С их неизмеримым количеством, по ходу, придётся заводить отдельную папку — или дневник с краткими выдержками из собственных истерик, как у младшеклассницы, — ведь Шоэй не задаст вслух ни одно из «Почему?». Он вообще только и делает, что угрюмо молчит, ища себя в вязком полумраке спальни. Вместо этого нашаривает полотенце в ногах, приподнимается на локте, продолжая сканировать пустой проход к коридору, и берётся вытирать подсохшие пряди. Пребывание в чужом доме напрягает не так сильно, как собственные мысли по этому поводу. Баро нервно шуршит застиранным модалом. Царапает выбритые щёки и гладкую шею. Почти-философски размышляет о качестве жизни Наги, занимая позицию привередливого гедониста. Дерьмовая квартира. Необжитая, словно у Сейширо тут личный перевалочный пункт стоимостью в тысячи и десятки тысяч долларов. Райское место для риэлторов, но самое странное здесь отнюдь не предпродажная пустота в гостиной, а то, что Наги не собирается продавать её. И то, что вместо кровати — с зарплатой Сейширо, их льготами и отсутствием каких-либо обязательств за недвижимость перед банками — посреди спальни лежит простой матрас. Даром, что двухместный. У Наги Сейширо, придурка, психа и грёбаного аскета нет даже шкафа — вместо него тот одинокий рейл, на который набросаны штаны вперемешку с худи и футболками. Баро может и хочет, но не знает, чем помочь, оттого и теряется, тушуется, и в принципе ведёт себя совсем не так, как было бы правильнее.***
Когда хозяин этой халупы вновь появляется в зоне видимости, Шоэй уже заканчивает с импровизированной головомойкой, скомбинированной с ленивой просушкой волос. Жёсткая вода из бойлера на пару с дешёвым гелем не щадит их, как Сейширо не щадит своего боевого товарища. — Не уснул? — снова интересуется он. Будто не видит ничего дальше носа, ублюдок. Шоэй окидывает его тяжёлым взглядом, замечая в бледных руках какую-то странную штуку. — Что это? — невпопад бросает он, кивая носом на увесистый чёрный ящик, зажатый между ладонями. Пепельные волосы слегка покачиваются, Сейширо обходит матрас и освобождает руки, устанавливая вот эту конструкцию на ещё одну коробку. — Проектор, — сообщает. Сообщает без цвета, без интереса, словно констатирует факт для неразумного ребёнка, и тут же начинает играть в гостеприимство, собирая пучки проводов и удлинителей в единую систему. На его фоне Баро походит на карикатурного неудачника — то ёрзает по матрасу, то выкручивает спирали из полотенец и пытливо разглядывает Наги, впитывая зрительной памятью каждую деталь, то считает количество складок вдоль сутулого позвоночника. — Ты собираешься показывать мне свои детские фотографии? — резко впечатав щёку в пододеяльник, подаёт голос Баро. Наги переключает какие-то рубильники, садится на корточки, отсвечивая своими коленками, и выглядывает на гостя из-под рваной чёлки. — Нет, я собираюсь посмотреть с тобой кино, чтобы тебе не было скучно. Внутри что-то ломается, Баро подрывается с «постели» и прикладывает сырое полотенце к щекам. К резко горячеющим щекам, потому что «с тобой» и «не скучно». Кажется, сама формулировка звучит совсем не так, но Баро открыто занимается ничем иным, как подменой понятий. — И даже без перепихона? — невольно вырывается у него. — И даже без перепихона, — клонно повторяет Сейширо, следуя к компьютерному столу. — Обидно, — нисколько не думая, досылает Шоэй в чужие лопатки. Щёлкает мышка. Стучит клавиатура. Наги выглядывает из-за плеча, стреляя в глаза своим убийственно-мёртвым взглядом. — Я уже подрочил, смысл напрягаться? — Смысл было соглашаться впускать меня сюда? — тут же отзеркаливает Шоэй, сползая к краю матраса, и привязанность к этой неизведанной части Наги возрастает так быстро, что, кажется, заменяет кровяную плазму. Но Шоэй не замечает. Игнорирует. Строит барьеры. Мнёт губы, по инерции переругиваясь с Сейширо, как два старых дворовых пса, один из которых вот-вот отправится к праотцам. Баро хочет, чтобы это случилось хотя бы на Рождество. Чтобы Наги забрало, как всех остальных храбрецов, чтобы Милош перестал выёбывать в уши своим «я точно найду этому придурку классную девку», и распознаёт в себе обманщика только после того, как Сейширо всучивает в руки вскрытое пиво, и безучастно ложится на соседнюю подушку. — Всё, не ори, я устал, — с полным безучастием отмахивается он. — Продолжишь — усну. Дополнив свои планы на выходной таким неудобным для Баро комментарием, он закладывает руки за голову, и устремляет сонный взгляд к стене, на которой торжественно полыхают прожектора вокург постамента Ворнер Бразерс. Чужое мерное дыхание заглушает звуками из колонок, Баро будто по наитию обхватывает ртом стеклянное горлышко и принимается хлестать пиво залпом. Он не спрашивает названия фильма — ему наплевать, пока у Наги, подсвеченного столпами бледного света, такие красивые и ничуть не девчачьи ресницы.