***
Работа в штурмовом подразделении ужасна не только тем, что Шоэй ловит себя на попытке спустить невидимый курок во время наблюдения за шпаной в ближайшем от дома круглосуточном. Мелкие уродцы треплют языком, не боясь получить в отместку, достают девчонку за кассой своими дрянными подкатами и мерзотными улыбками. Отвратительные. Язык бы им с корнем выдрать и замариновать на будущее. Баро глубоко вдыхает фантомный запах пороха, не отвлекаясь от выбора кофе. Какая, на хер, разница, что там происходит на периферии. Чужие проблемы — не его проблемы, и это такая же неопровержимая константа, как и вкусовые преимущества свежемолотой арабики над робустой. В конце концов, нервы Баро — не стальные канаты, на которых держится Бруклинский мост, нервы Баро — капроновые колготки, полусгнившая бельевая верёвка и распушившиеся эглеты на кроссовках Наги. Как только Шоэй выходит из магазина, держа курс в направлении ближайшей станции, его жизненные кредо превращаются в интерпретацию слова «бедлам». С корнем «бед», естественно, потому что прошло уже примерно полгода, а он по-прежнему не может забить на Наги. Прямое доказательство его слабости — отсутствие реакции на ледяную морось, безвозвратно портящую укладку, и учащённое сердцебиение при попытке набить текст сообщения на влажном от дождя экране. «Скоро буду». «Ок» в ответ. И всё. Не в пример себе хмурый, Шоэй бросает мобильный в карман и стискивает зубы, перешагивая бомжа, разложившегося на картонках посреди ступеней. В андере Нью-Йорка воняет ссаньём и кислым потом, но Баро терпит, вдыхая через раз — на такси у него нет денег, вся зарплата уходит на учёбу сёстрам и на внезапные подарки Наги, который тот не принимает, обосновывая отказы тем, что у него достаточно своего кэша на повседневные расходы и донаты в игры. Пиздец какой-то, Баро вроде слышит, и всё равно продолжает совать ему какую-то бестолковую хрень. Ухаживает, видите ли. Как за девкой ухаживает. Тьфу, дрянь какая. Тусклые зрачки проносятся по посеревшему от времени кафелю, сплошь покрытому разводами от краски в баллонах, огибают рекламные плакаты на столбах и сталкиваются с потрёпанными турникетами. Шоэй притормаживает, потупляя взгляд. Пропускает вперёд себя несколько человек, пока мясистые пальцы робко копошатся во внутренностях куртки. Подумать только, он реально едет к Наги с ночёвкой. Ещё и пакет с едой с собой тащит. Баро не склонен сомневаться в себе, но, кажется, пришло время начать. Как минимум из-за своей адекватности. Вернее, ввиду её отсутствия. На сменах они с Наги общаются кивками и жестами, бросают небрежные слова сквозь балаклавы, а потом трахаются в душевой или раздевалке. На этом всё. Самое отстойное, что подобный цикл повторяется из раза в раз и постепенно входит в привычку. Возводится в ранг служебно-социальной необходимости, благодаря которой огромные глаза Сейширо наполняются хищным блеском, а сердце Баро начинает биться чаще, порываясь разорвать грудную клетку в кровавые лохмотья. Возможно, он действительно любит его. Самую малость любит, ровно в той мере, в какой вообще могут любить чистильщики. Баро разгоняет кишащие самобичеванием мысли и прислоняет карточку к валидатору, думая о том, что это — их с Наги порочная связь — не более чем какая-то бессмыслица. Эффект от лобзаний не пролонгирован, финальный результат дружеского секса ничем не закреплён. По идее, Баро, не иначе как по роковой случайности окунувшившийся в этот адреналиновый омут, должен был привыкнуть. Он легко приспосабливается к изменениям обстановки, наводит везде свои порядки, командует, ругается, почти плюётся и даже не гнушается вдарить кому-нибудь в морду, но с Наги… С Наги всё по-другому. Рядом с ним нереально привыкать к чему-либо. Сейширо переменчив, как погода в октябре, когда ветра с Атлантики гоняют листву по лабиринтам небоскрёбов и таунхаусов, и в то же время стабилен, потому что только дурак не сможет выявить статичную закономерность: каждое действие Сейширо сквозит заразительной апатией. Стоит ему замаячить фоном в раздевалке или в историях Милоша в Инстаграме — они сошлись на любви к Расту и стали подбухивать во время совместных стримов, — как Шоэй ощущает дрожь в пальцах, свербение в груди и чесотку на прилипшем к нёбу языке, требующем разобраться во всех нюансах их с Наги взаимоотношений. Впрочем, Баро на все сто тысяч процентов знает: всё, что происходит между ними — полный бред, который не приведёт ни к чему и когда-нибудь закончится. Чтобы сделать такой пессимистичный вывод, не нужно быть аналитиком, дипломатом или психологом, способным обсудить возникшие между ними трудности. Достаточно просто быть. И иметь два зрячих глаза. Задница плюхается на драное сиденье, Шоэй бросает пакет себе на бёдра и запрокидывает голову. Ладони нервно трут гладко выбритую кожу. Кто он для Наги? Коллега, друг, дырка? Поезд въезжает в тоннель с оглушительным грохотом. За стеклом мелькают лохмотья пыли, налипшей на тюбинги. Кто-то спит. Кто-то смеётся. Из дальнего угла смотрит зверем какое-то чучело в обносках. Сильное тело заливает липким, въедливым холодом, в лопнувших капиллярах блестит отчаяние. Пальцы скоблят мешки под глазами, Баро тянет выйти на следующей станции и сигануть на контактный рельс. Ему так страшно и тревожно быть в капкане у самого себя. Так жутко быть беспомощным, не имеющим ни единого шанса повлиять на происходящее. Так гадко осознавать, что из них двоих у края стоит только он. Как в Короле Льве, но Муфаса пал героем, пытаясь спасти своего сына, а Шоэй просто бесчестный овощ, помешанный на том, кому плевать.***
Стоячий воздух Лонг-Айленд-Сити пахнет сырым асфальтом, отсыревшим бетоном, стриженой травой и морем. Вестибюль обрывается резко, по щекам ударяет морской ветер. Шоэй выходит под свет фонарей, сверяясь с навигатором в смартфоне. Под подошвами скрипит мелкая пыль, окна выстроенных как под копирку домов тонут в вянущей зелени, а мессенджер хранит унылое молчание. Наги не пишет, и это напрягает. Напрягает до того, что иногда Баро всерьёз намеревается уличить момент и придушить его за бессменное равнодушие. Духовная близость с ним хуже изощрённой пытки — Сейширо не воспринимает ни добро, ни зло, ни грубости, ни похвалы, будто заблаговременно отгораживается от любых раздражителей звуконепроницаемой облицовкой. Он обособлен, как сумасшедший затворник, автономнее атомного реактора на ледоколе. Сейширо абсолютно не реагирует на распоряжения руководства, если те идут вразрез с его планами, и даже странно, что при прочих равных условиях с другими коллегами, только он ухищряется вывернуться из-под мухобойки в виде выговоров, отстранений и лишения премии, и остаться непричастным до победного конца. Каким образом? Шоэй, движущий себя следом за пиксельной стрелкой на схематичных изображениях улиц, не спрашивает. Судить со стороны он не может, поскольку Сейширо невозможно понять, не залезая в его пепельную голову со списком завуалированных вопросов — на прямолинейные он не ответит ни за деньги, ни за вкусный ужин, ни за именной Глок, подаренный ему Руди на Рождество. В награду за содействие при задержании, знаете ли. Баро бы тоже подарил, правда что-нибудь другое. Что-нибудь памятное, наверное, или полезное, чтобы пригодилось в хозяйстве, но толку-то? Задумчивый взгляд путается в складках на плотном пакете. Фонари не просвечивают содержимое, но Шоэй помнит его по пунктам: кофе, чипсы, яблоки, какой-то молочный коктейль, который посоветовала Нэнси. Под ногами хлюпает сбитая ветром листва, пластмассовые ручки режут мякоть ладони, напоминая Баро о том, что он безнадёжный неудачник. Небо над его колючей макушкой стягивает всё более плотными тучами, висящими в нескольких дюймах от антенн и общипанных крон деревьев. Наги говорил, что ему не нравится такая погода. Баро говорил, что ему не нравится такой мрачный, ничем не заинтересованный Наги. Выражался без имён, конечно, связывал слова с обезличенными выводами, глядел на Нэн и Ирму с лицом великомученика, ковыряя зажим на пяльцах, и просил совета. Как смешно — чтобы он и просил совета? Ещё и у девчонок, которые даже не закончили школу и не научились вышивать крестиком. Как будто бы, блять, они, не готовые к серьёзным отношениям и опирающиеся только на сериалы, действительно могли указать ему верный путь. Нет-нет, а Гугл Карты в этом плане работают лучше — Баро сдержанно вдыхает звенящий мёртвой тишиной воздух, заворачивая за угол, и снова тащится мимо бетонных массивов и блестящих капель на лобовых стёклах. Ему никто не поможет. Даже сама вселенная. Даже величайшие тактики и стратеги. Вообще никто. Баро уже хорошо прочувствовал вкус неизбежности, распробовал каждым рецептором, подняв дегустацию некоторого дерьма на новый уровень. Теперь-то да, теперь-то он смело может сказать, что неудача горчит на языке в разы похлеще парацетамола, песка, который пропахивал его нос на тренировках, и русской водки вместе взятых. Вокруг все гуляют парами, пряча влюблённые глаза под раскидистыми зонтиками и плотными дождевиками, и Баро — нет, не смейтесь, заткнитесь нахер и промолчите, всё равно не поймёте — хотел бы тоже, но с Сейширо априори недопустима никакая романтика. Шоэй же, в свою очередь, открыл себя с новой стороны. Вскрыл внутрянку, достал оттуда сопливого чмошника, которому вечно надо, которому мало взглядов, внимания, ещё какой-то элементарной чепухи, и в этом нет вины Наги. В этом виноват только он. Никто больше. Нэн и Ирма спрашивали у него, давно ли он нашел себе девушку, но Шоэй всегда отмахивался. Семья не поймёт, только больше запутается, как нитки мулине в мешочке, и распутать узелки не выйдет. Обрезать — да, оборвать — возможно; уйти, сжав кулаки покрепче — тоже, но он не будет. Мать с отцом вряд ли обрадуются, если он бросит их — и их кредиты — и нарушит обещание поддерживать родителей так же, как они поддерживали его, считая каждый цент. И снова винить конкретно в этой семейной сумятице некого — Баро не инфантил, бросать ответственность на чужие плечи не будет, гаситься и сбегать — совершенно точно нет, он скорее рухнет наземь, подбитый пулей, и обдерёт лицо о что-нибудь зернистое в качестве прощания. О наждачную бумагу, к примеру, или же о бетон. Или о штаны Наги, в которые Шоэй рычит и тычется мордой, напрашиваясь на отсос. Стоит на коленях, держится пальцами за разгрузку, краснеет, прячет глаза в чужих ремнях от подсумков, и просит. Пожалуйста, будь со мной. Пожалуйста, дай мне свой член, душу и что там ещё? Глаза? Волосы? Самого себя? Повстречать такого неприступного сердцем человека равносильно лобовому столкновению с многотонной фурой — ни сбежать, ни катапультироваться, только смиренно принять и помолиться на подушки безопасности. Хотя молитвы здесь не работают, потому что конечный адресат посланий не верит в Бога. Наги вообще ни во что и ни в кого не верит, кроме турнирных таблиц и уголовного кодекса, который развязывает алчные до разрушений руки. Бесспорно, Баро, представься шанс, с радостью бы сжался до размеров субатомной частицы, затащил себя в недры подсознания, и прошёлся бы пипидастром по пыльным полкам нейронных связей, чтобы навести какой-никакой марафет. Но и здесь наклёвывается несостыковка: Баро-то хочет, из кожи вон лезет, как освежёванная ласка, а Наги не из тех, кто подпустит к себе скальпированного — да и не только скальпированного — постороннего. Зато в небольшую квартиру в густонаселённом Квинсе, куда Шоэй вваливается злой, мокрой псиной, Сейширо пропускает без проблем. — Только не надо здесь убираться, я за это не заплачу, — тянет он, пока Баро заваливается на пыльный коврик для обуви. В душевую кабину, пропахшую дешёвым мылом, Наги тоже пропускает, не поднимая сам вопрос. — Полотенце на стиралке, — апатично объясняет он и приваливается к стенке, невольно привлекая внимание к пустой гостиной позади себя. Мясистая ладонь впутывается в залаченную шевелюру, Баро морщится на себя, на мятую футболку Наги, скрывающую его массивные плечи, на липкую плёнку, застрявшую в перепонках между пальцами, и всё же решается спросить. — Ты давно переехал? По коридору прокатывается лихое эхо. Отражается от потолков, голых стен и затёртого лака на паркете. Сейширо непринуждённо переминается с ноги на ногу, скрещивает руки на груди и приподнимает бровь. Под ложечкой посасывает нехорошим предчувствием, но отступать уже поздно. Шоэй заранее напрягается и кивает на выцветший ковролин и серые занавески, сквозь которые пробивается свет фонарных столбов. — Ну, у тебя дома пусто, — неловко объясняется он. — В смысле, очень пусто. По стёклам отбивает барабанную дробь проливной дождь. Пепельная голова оборачивается в указанном ей направлении. Наги сбрасывает тапок и звучно почёсывает лодыжку ногой, держа равновесие. Светлый волос серебрится, подбивая потрогать и расчесать, по белому профилю двигаются размытые синие тени. — Родители всё забрали. Ключи оставили, холодильник, и так, по мелочи, — вновь обернувшись, глухо заговаривает Сейширо, вынуждая Баро раскрыть рот и вытаращить глаза, — а мне ничего из мебели не надо. — Вы поссорились? — вопрос вырывается резко, опережая мысли, и Шоэй не успевает заткнуть свою внезапно словоохотливую хлеборезку — Шоэй только подносит ладонь к лицу, зажимая рот между большим и указательным, а затем роняет растерянный взгляд в деревянный пол. Сейширо отталкивается от стены, делая шаг навстречу. В поле зрения появляются домашние тапочки, а на плечо шлёпается увесистая — почти такая же, как у Баро, но немного легче — рука. Тёплая, мягкая, нежная, когда дело доходит до секса. Сердце ёкает, обрывается и падает в пятки свинцовой гирькой, потому что Наги приоткрывает рот у самого уха, обжигая кожу своим горячим дыханием. — У нас всё нормально, — твердо отчеканивает он, задевая сухими губами мочку. Липкие пальцы хватаются за края штанов, Шоэй судорожно вдыхает запах шампуня, стирального порошка и едва уловимый естественный аромат — Сейширо всегда пахнет титаническим спокойствием на грани с отчаянием, и это сводит с ума. Ещё больше сводят с ума его пальцы, давящие в ямку над ключицей, и его вкрадчивый, почти неслышный шёпот: — Просто мебель они забрали, а сына забыли, ничего странного. Внутри Баро вмиг холодеет всё, вплоть до кровеносных сосудов на кончиках пальцев и запальчивого на скандалы подсознания. Наги отстраняется, оставляя после себя осязаемую, ощутимую кожей пустоту, и незаметно уходит на кухню, мелькая сутулой тенью посреди гостиной. Шуршит пакетом, стукает кружками. — Тебе чай или кофе? Только не проси готовить, это адская морока. Шоэй дёргает щекой, кадыком и шеей. Сердце долбится о клети рёбер. Пальцы обессиленно жамкают воздух, и ответить не получается.