Отставить службу

***

Оттирать пальцы от чернил слюной — не самая подходящая идея, но Карасу сегодня совершенно неохота разрабатывать стратегии похода до ближайшего супермаркета за салфетками. К тому же, до конца перерыва всего полчаса. К тому же, выбираться из-под навеса под июльское палящее солнце крайне рискованно. Язык снова проходится по ребру фаланги, Табито обречённо вздыхает, опирается поясницей на деревянную ограду беседки и идёт на второй заход усиленных стираний мокрого эпителия о джинсы. Сплетения Левайсовских нитей — та ещё тёрка, качественный деним, стоящий своих бабок, в отличие от масс-маркета. Чёрствость сухаря и прагматика Макинтоша — лучшие черты характера Карасу, но в последние несколько дней его голова втрое сильнее ебётся не только с личными делами пациентов и скачущими диаграммами на фондовых рынках, и это — самые, что ни на есть, грязнейшие танцы, в которые ему доводилось влетать со времён колледжа. Прищуренные глаза отливают глубоким индиго, пока Табито в очередной раз оценивает результат своих трудов на покрасневшем от давления пальце, но размышления о причинах такой невнимательности оказываются в разы глубже. До конца перерыва уже двадцать пять минут, ветер гонит поток раскалённого асфальтом воздуха за шиворот, и Карасу очень хочется послать всё на хуй, нарисовать заявление на внеплановый отпуск, укатить в блядскую Калифорнию или наоборот на Аляску, но он не может. Рука не поднимется. Язык не повернётся. А вот ноги подкосятся, потому что у входа в их клинику, среди других мозгоправов разного толка, десятков их пациентов и пестрящих бутонами кустов, появляется то самое прекрасное нечто, что заставляет его шизить, отвлекаться от работы и сбегать на улицу без пачки Мальборо в кармане халата. — Отойя, — сглотнув вязкую, словно мазут, слюну, зовёт Карасу. Эйта отрывается от бездумного пролистывания лент в соцсетях и спрыгивает с деревянной ограды с тяжким кряхтением. Словно заранее знает, что сейчас начнутся разговоры о том же сверхсекретном и до угара смешном — Карасу порой настолько заторможен и никакущ, что не умеет выражаться вслух. Вернее, Карасу умеет, причём в самых разных плоскостях, начиная от научных и заканчивая житейским «блядский блять, вот оно, вот этот пиздец», иначе бы не стал психотерапевтом, но сейчас не хочет. — Где? — практически сразу спрашивает Отойя, не теряя ни одной дополнительной секунды. Сердце бьётся в блядской компульсии, Карасу кривится в нервной улыбке, провожая взглядом чужой силуэт, искрящийся на солнце закоротившей проводкой. Над ним будто висит табличка с ярко-красным «тронешь — убьёт», но Табито не прочь обуглиться до состояния серого пепла, если того требует ситуация. Да, ситуация, да просто ему никак не представится случая, просто любить свою любовь не так уж и просто — скорее, охуительно проблематично. — Бля, чувак, — снова зовёт Эйта, пихая Табито в бок. — Я не нанимался в консультанты к психиатру. Говори. Зрачки не вздрагивают, точка обзора не смещается — Карасу конкретно виснет, продолжая прожигать ткань на чужих брюках взглядом в безнадёжной надежде на то, что лён вспыхнет и расползётся по швам, обнажив упругую задницу, которую так хочется потрогать. — И вообще, мне тоже надо на смену, — притеревшись к боку, безразлично дополняет Отойя. — Это тебе хуй пинать легко, а на мне висит целый блядов бар. Табито отрешённо облизывается, не реагируя на товарищескую колкость — он уже и сам исколот, истыкан и всесторонне измучен месяцами своих заёбов. Зрачки блестят, кровь шумит в ушах, как у психа в фазе обострения, но стриженные под машинку кусты резко скрывают всё, что находится ниже торса. В яйцах звенит от напряжения, времени всё меньше и меньше, и Табито немного попускает. Он перешагивает через метафорического себя, разбросанного по пыли, пересекает беседку по диагонали. В локти и под рёбра врезаются деревянные рейки. — Отойя, иди сюда, — произносит Карасу, напрягаясь до допустимого предела. Конец рабочего дня через три часа, себя нужно беречь, и оставшегося запаса хвалёной прочности хватает только на вскинутый вперёд палец — тот самый, истёртый до состояния красно-синей тряпки, — и тихое, вкрадчивое: — Вон там. Схематичные алгоритмы в обмазанной гелем башке качают нефть, спонсируют ремиссию депрессивно-маниакального психоза мистера Джефферсона, пережившего несколько авианалётов в Ираке, рушат акции корпораций Маска и иже с ним, и сплавляют всё в жаркое лето. Малиновое лето, подчёркнуто-заносчивое и резкое, как ёбаный пиздец, как лесные пожары, котомки ягод и непредвиденные микро-инфаркты. Под подошвами Эйты гулко поскрипывают доски, объект откровенной заинтересованности Табито останавливается у пешеходного перехода и заправляет волосы за ухо. — Ого! Вот это красотка! Уши сворачиваются в трубочку, Карасу дёргает головой и шикает сквозь зубы, готовый проклясть своё орлиное зрение на пару с резко активизировавшимся Отойей, подлетающим к краю беседки. — Вау, да она реально цыпочка! — восхищённо восклицает он. И сразу дополняет, упирая руки в ограду, выход за которую может стать последним для них обоих: — Я бы её трахнул! Слушай, а это её настоящий цвет волос? В животе холодеет. Карасу схватывает пальцами переносицу. Отворачивается. Он правда молчал месяцами, заплетая истину в обезличенную оболочку, но все усилия сливаются в ничто, когда губы размыкаются в честном: — Это парень. Отойя замирает, трагикомично и крайне медленно поворачивает шею, вперивая ошарашенный взгляд в висок Табито. — Чё? Трап, что ли? Грудь сдавливает от желания ретироваться в свой кабинет, но Карасу держится, не переставая тереть пальцами между глаз. — Нет, не трап, — коротко отчеканивает он. Солнце напекает плечо, Эйта, судя по голосу, вытягивается в лице и распахивает свои узкие глаза до упора. — Бля. Но слушай, я бы всё равно трахнул. — Не выйдет, он не раздвинет ноги перед тем, кто выебал всех официанток в своём баре, — цокает Табито, скрещивая руки на груди. — Ну это ещё не факт, давай догоним, познакомишь, — не унимается Отойя, — я ради такого куша даже опоздать не против. Нерушимый союз двух друзей диктует согласиться, но Карасу категорически против. В его мышцах зудит, его затылок давит деревянную опору, а шейные позвонки пристыженно похрустывают под белой кожей. — Нет. — Бро, ну это правда не дело, не сливайся, — Эйта по дефолту падок на всё соблазнительное, и это задевает настолько, что Карасу не хочет отвечать второй раз. Длинные пальцы мокнут, мнут рукава халата. Карасу видит чернильное пятно на белом, хмурится и не знает, куда себя деть — предмет его отчаянного воздыхания наверняка уже стоит в очереди в той самой кофейне на углу, и влезать в его мирок с ловеласом под подмышкой будет как минимум невежливо. Подступаться к нему через предложения сходить вместе — тем более. Подсовывать понравившегося человека другу так же глупо, как делать ставки в чемпионатах по регби, но Табито уже перепробовал всё возможное, будь то открытые приставания на корпоративах или скрытый флирт в комнате отдыха. Любить неприятно. Унизительно. И слишком по-детски, поскольку в привычки взрослого Карасу ещё ни разу не вклинивались намерения копаться в своих чувствах, лазить по страницам объекта привязанности и дрочить на фотки с его семейных обедов. — Хочешь, я попробую подкатить? — без капли совести — скорее, с галлоном холодного расчёта и временным отказом от своей гетеросексуальности, — вдумчиво спрашивает Эйта. О, да, как раз этого и хочет Карасу. — Сделаешь это без меня — яйца отстрелю, — вскинув глаза к своду навеса, с ядовитой ухмылкой бросает он. — Но попробуй, посмотришь потом, что получится. Всё равно с высокой степенью вероятности у Эйты ничего не выйдет, Табито не по наслышке знает, насколько бессмысленны эти стремления, когда дело касается того, кто не даёт к себе прикасаться. Незаметно кивнув самому себе, Карасу расплывается в дружелюбной улыбке: — Желаю тебе удачи, чувак. — Удача для неудачников, — фыркает Отойя. Да, пусть он попробует, всё равно у этого придурка на первом месте не обливающееся кровью сердце, а вечно стоящий член, так что — в случае однозначного отказа, в смысле — ничего не сломается, не рассыплется и не разобьётся. До конца перерыва десять минут, и Табито всё-таки идёт за новой пачкой сигарет и салфетками. Идёт по раскалённому бетону сквозь дрожащий воздух, идёт вместе с ожившимся Эйтой, идёт в конкретный минимаркет по другую сторону улицы, наплевав на то, что он находится дальше того, что у кофейни. Для чего? Чтобы не пересечься взглядами с тем, чьё присутствие бьёт по груди дефибриллятором — Табито себя жалеет, в отличие от шахматных досок, на которых он пытается расставить ферзя и королеву. Он больше не станет нарываться, делать комплименты и рисковать своими нервами в одиночку — подобные испытания не для его самоуверенной натуры, её и без того изрядно подкосило парой пощёчин. Чтобы добиться желаемого и перестать, наконец, устало вздыхать, Карасу нужно превратиться в полубога, исполняющего мечты самого себя. Проблема в том, что метаморфозы в бестелесное нечто элементарно невозможны, а вот сплошные фикции и игры в равнодушие — вполне. Отойя вкидывает идею за идеей, преследуя свою выгоду, но Табито не шибко-то вникает, отвлечённо наглаживая стальной корпус зажигалки в кармане — его слова сейчас не имеют никакого веса. Он уже понял, что бороться с непробиваемым Чигири Хёмой, который представляет собой перечень всего самого красивого, умного, весёлого, строптивого и сильного, что могло создать коллективное общество — самая большая ошибка, которую он совершал в своей рациональной жизни. За исключением решения пойти работать в этот центр помощи, разумеется.