***
Достало. Всё. Деваться теперь некуда. Баро не хочет признавать своё поражение даже частично, но вариативность выбора сокращается до одного пункта, когда он замечает на чужой униформе липкое, блестящее в полумраке пятно. Зацепило всё-таки. И что, что только край? И что, что по касательной? Двери захлопываются с резким лязгом, Руди прорезает ткань ножом, лезет с пластырями и перекисью, Джо летает с бутылкой воды, Джесс причитает какой-то бред про больницу. Сейширо глядит сквозь них. Опять отмахивается жестом. — Всё ок, — апатично произносит он, не замечая ни обалдевшего Милоша, ни сочувствующего командира, ни разъяренного Баро, вжавшегося в самый дальний угол их броневика. Как показательно для того, кто занимается самокопанием, а не радуется успешному завершению операции. Какая нафиг радость? Какой позитив? Зубы остервенело грызут нижнюю губу. В похолодевших кишках что-то ворочается. Склизкое, как черви. Ведь именно Баро допустил фатальную ошибку и не смог прикрыть. Он уже не вспоминает о шоколадках для сестёр, о ножах и полицейских ежах — в башке на репите крутится раскат выстрела и дрогнувший Сейширо, которого, вопреки его нежеланию принимать помощь, всё же латают напарники. Считает себя самостоятельным, блять. Смельчак. Герой. Ёбнутый. Баро наблюдает за его отстранённым лицом и чуть не сплёвывает, вовремя вспоминая о том, что рот закрывает балаклава.***
Как только из раздевалки выходит последний сослуживцец, Шоэй налетает на Наги раздраконенным зверем и грубо хватает за грудки, впечатывая спиной в металлические шкафчики. В паху болезненно ноет, сердце свербит застарелой болью — уколы совести для Баро сродни друзьям детства. Картина удручающая — он уничтожен, под его мясистыми пальцами трещат нити чужого худи, а Сейширо опускает голову вниз, оглядывая побелевшие костяшки, и совершенно не сопротивляется. Почему? Даже на это похуй? Баро заносит свободный кулак для удара, накручивая ворот на рельефные вены. Вдыхает до отказа. Чувствует аромат шампуня со спутанных курчавых волос. Молочный запах кожи с крепкой шеи. И резко обмякает, затравленно роняя лоб на чужие ключицы. В корле стоит огромный комок. Сухой, жёсткий, как абразивная крошка. Потому что Сейширо Наги не получается ударить. Не получается ненавидеть и желать сделать больно так, чтобы вылетали зубы и рассыпались кости. — Ублюдок, — шипит Баро в волокна ткани. — Какого хрена ты не увернулся? Наги напрягается, всё ещё не предпринимая ничего, что бы могло бы остановить происходящее. Только мерно сопит, будто бы не его сегодня чуть не подкосило очередью, будто бы не у него под другим плечом сейчас разодранный эпителий и перевязь, будто бы не он подписывал отказ от госпитализации и дремал весь обратный путь. — Бесишь меня, — выплёвывает Баро погромче, теша бесплодную надежду пробить выстроенные Сейширо барьеры. Как низко. Как инфантильно. Как глупо. Сжатая до онемения пятерня слабо вбивается под чужой живот и соскальзывает вниз, повисая в спёртом воздухе неозвученными вопросами. Баро потерянно играет желваками. Он увяз. Капитально увяз в том, кого даже не знает. Кому срать на уборку. На общепринятый порядок. На подписанные правила. И даже на самого себя. Язык ворочается во рту и натирает ребристое нёбо. Наги не двигается. Прикидывается идиотом, наверное. Он же умеет, когда надо. А надо ему всегда, кроме перестрелок, выбиваний стёкол ломом и бросков дымовыми гранатами. Другое он не жалует. Другого для него не существует. Шоэй качает головой, вытирая остатки влаги с висков о грубые швы толстовки. Не спешит отстраняться. Не хочет. — Что ты здесь ищешь? — спрашивает он изрядно просевшим голосом. — Смерти? Попадание внезапно меткое — Наги, слышно, хмыкает. Шаркает подошвой, ударяя мысок кроссовка своим. — Возможно, мне просто весело нарываться. Баро собирается сказать, что может застрелить его забесплатно, если жить надоело, но застывает, как вкопанный. Ведь на сырой затылок ложится чужая пятерня. Тёплая пятерня. Тяжёлая. Прикосновение вгоняет в кататонический ступор, и Шоэй сразу же плавится и рдеет, как глупая малолетка. Плавится, втихую презирает себя за невозможность оттолкнуть. — Мне нравится здесь, — самозабвенно проговаривает Сейширо, поддевая загривок ногтями. Он — звено из цепи, растущей на горле. Образцовое, тугое, тяжёлое, как груз на горбу, который Шоэй растит уже несколько месяцев подряд. Нет, серьёзно, сонный Джо с его законами и устройством полицейского департамента играет с Баро в вышибалы на убой. Иначе не объяснить, почему последний чувствует себя мишенью под пулемётным обстрелом, пока Сейширо ведёт пальцами вверх по прилизанным водой волосам. — Мне не нравится, когда мне мешают, — на грани слышимости выдыхает он в макушку. — И ты не мешай. Не хочу, чтобы мне стало скучно. Интонации напоминают электронные голоса на платформах метрополитена. Только света в конце тоннеля нет. Наги укладывает вторую ладонь на плечо, плавно обводит грубые углы, подбираясь к шее. Баро гоняет густую слюну по языку. Он бессилен. Обезоружен. Он жмурится ещё сильнее и горячо сопит через нос. Под ширинкой твёрдо. И нет, Шоэй не педик, ему никогда и никто не нравился, просто Сейширо Наги — никто иной, как ходячая проблема. Персональный триггер. Топкое болото, лишённое связи с внешним миром. Сейширо шумно приоткрывает свой отвратительно-равнодушный рот, собираясь дополнить свои слова, но вместо этого погружает пальцы в мокрые пакли, принимаясь перебирать их между собой. Его грубые ласки выжигают дыры на обратной стороне грудной клетки. Баро плохо из-за того, что это хорошо. Он большой парень, который никого не боится, но всё же теряется, ведь Наги трогает его так бережно и аккуратно, будто заворачивает в сети. Будто понимает. Понимает и жалеет. — Каждый раз, когда ты суёшься в мои разборки, — невозмутимо шелестит он, не нуждаясь в ответах, — я хочу пристрелить тебя к чёртовой матери. Так что у нас всё взаимно. Слышишь, Шоэй? Слышит. Ещё как слышит. Наги продолжает шептать про деловые отношения, причём неожиданно осмысленно и логично. Он, кажется, совершенно не сомневается в своих словах и не закладывает в них ничего потаённого — скорее разжёвывает и кладёт в рот, — только вот Баро всё равно прошибает мурашаками. Резкость фраз Сейширо идёт вразрез с его же поглаживаниями и подбородком на макушке. Чересчур нежно для психа, слетевшего с катушек. Чересчур для того, кому плевать. Пульс учащается, Шоэй распахивает глаза, устремляя испуганный взгляд их кроссовкам. Подмечает несовместимость начищенной замши и пыльных разводов по текстилю. Поджимает губы. — …Ты типа не от мира сего, гадёныш? — выдавливает он, бегая по шнуровкам огромными зрачками. Кулаки приходят в движение и бессильно мнут воздух. Сложно не признать, что от Сейширо веет чем-то приятным, похожим на тёплую постель и домашний уют. Баро не хочет верить в это, но верит, позволяя голосу стать мягче: — Думаешь, самый особенный? Мы в одной команде, мать твою, не смей мне приказывать. И до́хнуть тоже. Короткие ногти прикасаются за ухом, оглаживают небольшую ямочку, без тени смущения проводят под острой челюстью. — Звучит по-детски. Ты упрекаешь меня, делая то же самое. Нет. Нет, блять, вообще не то же самое! Шоэй не выдерживает. Шоэй хватается за шиворот снова, уворачиваясь от чужой руки, и намертво смыкает веки. По хрусталику отплясывает силуэт Наги с автоматом и бешеными глазами. Кровь на плече, кровь вокруг лопнувших капилляров, кровь на ботинках. Пересохшие губы обдаёт чужим дыханием с привкусом мяты и лимона. До Сейширо всего ничего, и Баро нелепо вмазывается носом в его щёку, проглатывая отчанное рычание вместе со слюной. Сейширо ведёт шеей, прижимаясь лоб в лоб, и издевательски выдыхает в губы. — Предлагаешь мне дружеский секс? — спрашивает он, задевая верхнюю. Контекст вопроса бьёт под дых, заставляя отпрянуть назад. Лёгкие схлопываются. Цепь затягивается туже и туже. Клыки закусывают щёку изнутри, Шоэй пыхтит, барахтается в футболке, рьяно хватается за ремень на своих брюках и распахивает глаза. Сейширо делает шаг навстречу, отстранённо оглядывает его снизу вверх, сверкая расширенными зрачками. — О-у-кей, — последнее, что произносит он перед тем, как потянуться к своему худи.***
Из горла рвется голос, и это — далеко не единственное, что сейчас нервирует. Шоэй стискивает челюсти до тянущей боли и старается не пересекаться с Наги взглядами. Какой же он всё-таки жалкий. Хочется сдохнуть. Сейширо берёт его в долбанной раздевалке под синхронный шум воды в трубах и гул старой проводки. Берёт по обоюдному согласию, по обоюдному «без поцелуев и пустого трёпа», и Шоэй соврёт, если ещё раз скажет, что не хочет прижаться к нему губами. Это какой-то сюр. Такого просто не бывает. А если и бывает, то в дешёвом порно, которое Баро обходил за семь миль и от греха подальше. Скомканная футболка липнет к пояснице, в позвоночник впиваются стальные болты — Шоэй хватается за края доски ладонями, выгибаясь навстречу чужим пальцам, и едва ли не рычит от злости на себя. Наги всё основательнее раскладывает его мощную тушу по той самой лавке, добавляя второй палец без предупреждения. Зацикливаться на жгучем ощущении внутри девственной задницы не хочется, и Баро искренне благодарен самому себе за то, что мысли постепенно заволакивает свинцовыми тучами. Иначе он не сможет. Не сможет не ляпнуть какую-нибудь херь в порыве вот этой шаблонной ебли. Дыхание спирает, тело покалывает от возбуждения, но Сейширо не торопится — обводит костлявой ладонью поджавшийся живот с тихим «выдохни» на бледных губах, и лихо подхватывает Баро под скользкое от пота колено. Забрасывает на своё плечо — тоже неожиданно мыльное, — подтягивает поближе, давит куда-то подушечками. Смотрит глаза в глаза. Что-то спрашивает. Давит ещё раз. Ах. В ушах хлопает. Взрывается петардой. У Баро открывается рот, закатываются глаза и разъезжаются ноги. Лампы под потолком темнеют, почти что гаснут — Наги будто бы знает, где нужно трогать. Он везде, он двигается быстро, тянет по кругу и гладит по бедру шершавыми губами, надёжно придерживая за бок. Пепельные пряди покачиваются под холодным потолочным светом, по непроницаемому лицу Сейширо расползаются сизые тени. Жилы на его белоснежном предплечье выпирают сквозь кожу, и Шоэй готов завыть, поскольку он не хочет отрывать от груди шальное «как это красиво». Наги сейчас вообще какой-то не такой. Без осточертевшей формы, домашний, тихий, совершенно незнакомый, и эта мысль распространяется по крови Баро со скоростью цианида. Ещё три толчка, три удара по нервам и накренившейся гордости — и смерть. До пушистых прядей хочется дотянуться, схватить со всей дури и подтащить к себе. Хочется телом к телу, чтобы не отпускать, чтобы ощущать чужой пульс ртом, грудью или задницей, но Наги обхватывает набухший член в кольцо, давит большим пальцем между яйцами, и двигаться становится в сотни раз сложнее. — Нормально? — спрашивает он с такой неподдельной интонацией, словно… Додумать не удаётся — мысли глушит ровно в ту секунду, когда мышцы сплошь сковывает от наката извращённого удовольствия. Стенки жадно обхватывают прохладные фаланги, не давая им проскользнуть назад. Шоэй почти что ахает — он отчётливо чувствует Наги собой аж в двух местах, но вместо этого лишь морщит нос и загнанно шипит. — Отвратительно. На самом деле нет. На самом деле хорошо. Действительно очень приятно. Тепло до того, что на лбу проступает испарина, а сами ощущения внутри всё больше походят на лихорадку. Возможно, это даже здорово, потому что в их обманчивой близости с Сейширо что-то есть. Но Баро ни за что не признается в своём добровольном падении — стыдно. Жуть как стыдно. Ещё бы было не — лежит со спущенными к одной ноге штанами перед безбашенным Сейширо Наги, весь красный, потный и размазанный, и светит своими бритым лобком на всю раздевалку. Долбанный крем для рук, выбранный ими в качестве смазки, очень громко хлюпает, а ещё пахнет ромашками и печеньем. Длинные пальцы проталкиваются всё глубже, Наги гладит колено и то и дело мажет угашенным взглядом по лицу Баро. — Всё в порядке? Проверяет. Пиздец какой-то, он проверяет. Баро заливается краской — Наги делает всё по порядку, Наги усерден, сосредоточен и решителен, словно не трахается, а выполняет какую-то не в рот ебаться важную миссию. Даже его брови, кажется, немного хмурятся — вот настолько он сосредоточен. Это всё так глупо — на грани с трагикомедией, — что Шоэй ощущает себя дешёвой дрянью с панели. — Выглядишь беззащитно, — прямолинейно отчебучивает Сейширо и, не давая ни шанса на отражение атаки, проворачивает запястье. По сетчатке разбегаются разряды тока. Баро хватается за чужое предплечье, впиваясь в прозрачную кожу ногтями, и утробно стонет. Он знает, что ему не на что рассчитывать, он прекрасно понимает, что это не кончится ничем, но Наги сейчас такой живой, Наги сейчас такой нужный, Наги сейчас так ласково трётся мягкой щекой о лодыжку, медленно массируя его изнутри, что рот размыкается сам собой. — Глубже, — хрипло просит Шоэй. Слюна дребезжит на голосовых связках, и он давится ею вперемешку с дерзостью, а затем всхрапывает слабое: — Ещё больше. Да, Баро сдаётся. Безоговорочно капитулирует. Тонет. На самом деле он уверен, что дальше тонуть уже некуда — львиное сердце сдавило до размеров кроличьего, прикрытые глаза намокли, намыленную шею обмотало стяжками, — но вот Наги непринуждённо вытаскивает пальцы, подбирает позу, отсвечивая натёртым об пол коленом, шуршит невесть откуда взявшимся презервативом, и чёрт. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Чёрт. Баро с нарастающим волнением осязает, как его твёрдый член ложится в ложбинку между ягодиц и трётся вверх-вниз на пробу. Он толстый. Горячий даже сквозь латекс. И очень твёрдый. Получается, Наги тоже нравится. Чисто технически. Воздух собирается комом в глотке и мешается с клейкой слюной. Баро вскидывает глаза к потолку. Грудная клетка то сдувается, то надувается воздушным шариком. Головка жмётся ко входу, и принять Сейширо своим нутром хочется как никогда прежде. — Дыши глубже, — отодвинув ягодицу в сторону, шепчет тот. Примеряется, взмахивает пепельной чёлкой, прилипшей к переносице. — И смотри на меня. Спокойствие в его интонациях не утешает. Отнюдь — Баро мокнет, обливаясь нервной испариной, ведь Наги ощущается очень большим. Гораздо больше, чем Шоэй представлял или предполагал минуту назад. Он вцепляется в скамейку ногтями, не боясь посадить пару заноз, но всё же выполняет просьбу, поднимая поплывшие зрачки к безмятежному лицу над собой. К Сейширо. К его снежным ресницам. К его светящейся коже. К его тонким, чуть пухлым губам, которые Баро отчаянно хочет прихватить своими. В висках стучит собственный голос, Сейширо, кажется, снова говорит, будто бы отвлекает, и боже, какой же он красивый, когда хочет вставить. Румянец на его пухлых щеках сушит слизистую, между ног плавно завязывается жгучая петля. Наги жесток, ведь он не моргает, а глядит в упор. Из его горла вылетает отрешённое мурчание, когда он осторожно покачивает крепкими, бледными бёдрами, аккуратно проникая внутрь. Баро потряхивает осознанием — Наги в нём, Наги пытается сместить фокус внимания на свою ладонь, щекотно наглаживающую влажный член. Стрёмно. Очень стрёмно. — Дыши, я здесь. Это только головка. Нога резко шаркает по полу, Баро тушуется и гнёт шею, приопуская веки. Концентрируется на ощущениях. На всестороннем принятии. Тепло Сейширо тягучее, настоящее, как и его голос. — Всё хорошо, не надо дрожать. Руки на бёдрах мягкие. Бережливые. Возможно, это даже хорошо. И почти не больно. Ещё один толчок. Шоэй охает, Наги резко смыкает губы и стихает — сопит носом чуть чаще, поступательно расширяет собой, продолжая забирать оговоренное, перекатывает яйца в ладони. Стоит немного повестись и размякнуть, уронив руки прямо на пол, как Наги вгоняет член до самого основания, давая ощутить колючие лобковые волосы и прохладную кожу. Шлепок. — Всё. Я полностью в тебе, — шепчет он, нависая над Баро. Обнимает щёку ладонью. Обводит большим пальцем под глазом. Незнакомое ранее чувство распирает тело. Жилы на ногах натягиваются и начинают трястись. Шоэй машинально сжимается, ощупывая рельеф чужой плоти своей. Кадык подлетает к челюсти, потому что внутренний голос орёт о том, что Наги наконец-то заполнил его собой. Наконец-то. — Чёртов псих-переросток. Пропустив бессмысленную шутку мимо ушей, Сейширо упирает руку у самого уха и невозмутимо оттягивает бёдра назад. — Рад, что тебе не больно, — вполне честно сообщает он, пока подбирает нужный угол, вновь зажимая член в кулаке. Баро понимает, что вот-вот закончится — Наги не груб, скорее слишком добр, и оттого безжалостен. Замечать в его угольных зрачках что-то иное, что-то чувственное, отчего колошматит сердце и ноет член — самое ужасное, на что можно было подписаться с их работой. Хватать носом воздух, неумело подмахивая его телу навстречу и слышать обличительный грохот лавки под собой — самое жуткое, пробирающее до задушенных стонов, закушенной в кровь губы и смертоносной мысли. Сейширо тот, кто нужен. Внутри, снаружи, в башке, ладонями на блестящих от влаги бёдрах, сухими поцелуями на плече, как сейчас, и пьяным, безумным взглядом, от которого Баро не может отвернуться, потому что никто и никогда в этой жизни ещё не смотрел на него так. В эти секунды Сейширо тот, кто важнее всего прочего. Отражение той жизни, которую твёрдо отрицает Баро. Тот, с чьим именем Шоэй изливается себе на живот, сжимая кулаки настолько крепко, что сводит предплечья. В эти секунды Сейширо тот, кто падает всем весом на грудь, делая завершающий кульбит, и кончает следом с коротким стоном. Баро перехватывает его за лопатки, чувствует запах антисептика с повязки. Сплетает ноги на пояснице. Порывисто вплетает пальцы в взмокшие волосы. Проводка гудит оглушительнее чужого дыхания. Наги расслаблено вазюкает лицом по шее, позволяя впитывать сердцебиение грудью. Мурчит, пока чужие ладони пачкаются в пепле — Шоэй никак не может прекратить перебирать пышные пряди между собой. Не потому, что Сейширо приятны ухаживания — потому что Сейширо тот, кому всё так же плевать.