Отставить службу

***

Самые страшные монстры сидят за зашторенными окнами, но оставаться на их стороне во что бы то ни стало — прямое доказательство того, что монстры таковыми не являются. Вечерний ветер приносит с гор хлёсткую морось — в Колорадо-спрингс опять обещают дожди, — Рин окидывает крышу знакомого дома уставшим после рабочего дня взглядом, давит бычок каблуком туфли, и направляется ко входу. Чем ближе заветные порожки, тем основательнее сладкий трепет растекается по мышцам. Рин не возвращался сюда целых три дня из-за нового расследования, не звонил ему день из-за постоянных совещаний с полицейским департаментом и не донимал его в мессенджере примерно с полудня. Пожалуй, такое случайное пренебрежение может создать проблемы, только вот совесть и вина Рина вкупе несоизмеримо слабее спектра эмоций, который захлёстывает его при виде Саэ. Не сказать, что их общение уже вернулось к прежнему уровню с момента отстранения брата от должности, но Рин постепенно свыкся. Да, он теперь не в пример себе отходчивый и сдержанный, а ещё не требует от Саэ ничего особенного — ни внимания, ни поездок. Более того, ему достаточно узнать, как дела, а затем уличить момент, когда Саэ уронит медную голову на плечо, и закутать своими руками вместо обогревателя. Кто бы что ни говорил о хладнокровии и бесчувственности Рина Итоши — о боже, это тот самый парень, которого не стошнило на первом вскрытии, — он лучше каждой суки из отдела змеиных сплетен понимает, что Саэ действительно плохо. Рин чтит его скупые касания, которые затмевают любые ссоры, Рин любит его настоящего, со всеми загонами, и Рин готов молиться богам всех конфессий за то, что именно он по наитию перенимает часть страданий Саэ на себя. Плевать, что испытывать с братом одно и то же в контексте случившегося равноценно трём похоронам трёх оживших и вновь умерших Саэ подряд. Фантомная крышка гроба захлопывается, топкая земля стекает по лакированному дубу, а плечи ломает под гнётом проливных дождей на пару с цветочными стеблями в руках похоронной процессии. Саэ ведь действительно чуть не умер, и эта назойливая мысль не покидает голову, никак не отстаёт от нейронов пёстрыми вырезками с новостных полос. «Полицейский застрелил афроамериканца». «Полицейский был уволен с должности за дискриминацию национальных меньшинств». И хер кто скажет, что этого полицейского в ту ночь еле откачали в реанимации. Рин ловит себя на том, что торчит мрачной тенью в паре метров от заветной двери. Морось остужает запальчивую на месть голову, рука судорожно роется в кармане пальто. Исправить случившееся практически нереально, и от смирения с этим фактом становится паршиво. В ладонь вонзаются зазубрины от ключа, а горло душит сухой ком. Заносчивое подсознание вновь нашёптывает рецепт спасения обоих: достаточно шлёпнуть корочку на стол, усадить Саэ на пассажирское, выставить родительский дом на продажу и рвануть во Флориду. Предложение разбивается морзянкой капель о козырёк. Кулак разжимает потеплевшую связку ключей, и Рин раздражённо морщится, отмахиваясь от бойкого внутреннего голоса. Всё-то он знает, как лучше, всё-то он чувствует, чёрт бы его побрал. Ступеньки глухо поскрипывают под навалившейся над них тяжестью, Рин расправляет плечи и неловко поправляет спутанную ветром чёлку. Дубликат ключа проворачивается в замочной скважине со скрипом, в кишках холодеет, но ладонь твёрдо толкает дверь вовнутрь. — Саэ, я приехал, — погромче отзывается Рин с порога. — Ты здесь? Коридор отзывается липкой, почти осязаемой тишиной. В нос даёт аромат цветочного кондиционера вперемешку с едким сигаретным дымом. Из гостиной бормочет телевизор, прямо указывая дальнейший маршрут. Сердце взволновано замирает, Рин прикрывает входную дверь, прижимает предплечье к носу вместо фильтра и проходит под арку. У потолка снова ползёт сизый дым. Струится из угла в угол, ложится ровными пластами на сырую голову. Дышать становится труднее, и ноги на автомате подтаскивают Рина к форточке, потому что он никак не может привыкнуть к тому, что Саэ курит совсем другой табак. Такой табак — резкий на запах, въедливый, дерущий глотку похлеще наждачки, — обычно глушат те, кто втайне мечтает побыстрее сдохнуть. Под пальцами скользит пластиковая ручка. Щелчок — и внутрь дома врывается пропахший лесом воздух. — Что нового в участке? Хрипловатый голос огорошивает Рина сильнее, чем удивила недавняя квартальная премия. Затылок ерошит пытливый — или, скорее, испытующий — взгляд, под натиском которого невозможно не обернуться. Саэ сидит, поджав ноги к груди, и глядит прямо в лоб из-под приопущенных ресниц. Волосы по старой привычке уложены. Домашние штаны до скрипа отглажены. Спина предательски ровная, осанистая. Рин хочет сыпануть своим прежними «ты идеальный», но быстро прикусывает язык и переключает внимание на руки брата. В одной ладони темнеет какой-то бисквит, в другой ладони чадит чашка с чем-то… С чем-то не алкогольным? Рин неверяще поднимает бровь, но тонкие губы уже начинают зудеть от желания улыбнуться. Саэ стреляет по ним своим ядовитым взглядом и прижимается ртом к краю кружки — улыбаться пока рановато. Вернее, не рановато, а чревато скандалом. — …Сейчас расследуем то убийство с расчленением на кемпинге, — подхватив эту мысль за хвост, Рин быстро возвращается к заданному вопросу, но тут же пробует соскочить с темы: — А так в принципе ничего интересного. Что пьёшь? Маневр, кажется, срабатывает — Саэ вяло покачивает кружкой под мерный стук шагов к своему дивану. — Какао захотелось, — скупо объясняется он, прожигая щёки колючими зрачками. Пальцы на его ногах растерянно комкают плед, стоит Рину остановиться напротив и скинуть пальто на ближайшее кресло. Саэ фыркает брюзгливое: «ты ещё на пол его брось, как бросаешься тарелками», и в уставшем взгляде неуловимо теплеет. — Ты бы знал, как я соскучился, — наклоняясь ниже, шепчет Рин. Никаких «ты выглядишь грустным», никакой жалости — Саэ не приемлет, когда с ним носятся, как с ребёнком. Сердце начинает биться быстрее, обожжённые ветром пальцы непроизвольно рвутся вперёд и ласково заправляют медную прядь за ухо. — Господи, не заливай мне в уши эту ерунду, — плавно уклоняясь от руки, закатывает глаза Саэ. — Ещё скажи, что в мотелях спится хуже, чем на диване. Он точно не напрашивается на утешение, но Рину хочется приласкаться до жгучего покалывания в кончиках пальцев — так быстро отвалить не выйдет. Чёлка лезет в глаза, пальцы зачёсывают её назад, и Рин неловко присаживается рядом. Скользит по бледным губам нежным взглядом, расставляет ноги чуть шире — внизу инстинктивно набухает, — трёт ладони о брючину. Саэ косится, но молчит. Под ключицами волнительно грохочет. — …Послушай, я каждую минуту о тебе думал, и правда очень сильно скучал, — нервно лизнув губу, признаётся Рин. Предельная честность — то, чего так не хватало в школе, и то, чем едва ли удаётся сглаживать иголки сейчас. Синеватые тени скользят по непроницаемому лицу, Саэ немного хмурит ровные брови и прижимается губами к кружке. — Могу тебя поздравить, ты копаешься в трупах с мыслями обо мне. Звучит просто замечательно, — сделав пару глотков, саркастично тянет он. На точёном профиле мелькает слабый намёк на усмешку, и у Рина перехватывает дыхание. Саэ настолько красивый когда всегда, что в груди ширится большой тёплый ком. Длинные пальцы ставят какао на кофейный столик, следом отправляется бисквит. Саэ пыхает носом. — Нет, на самом деле, очень умно с твоей стороны класть хуй на расследования и отвлекаться на меня, — холодно наставляет он, крепко обнимая свои ноги. Острый подбородок вонзается в колени, колючие пряди стекают каскадом по щекам. Рин пялится. Слушает. Впитывает. — …Я прямо вижу вот эту сенсационную новость, — скучающим голосом продолжает Саэ, — «Внимание, ебанутая семья Итоши: брата того самого ушлёпка уволили за дрочку на месте преступления». Цинизма Саэ не занимать, но к ушам плавно поднимается знакомый жар, а Рин залипает на блестящие от какао губы и несдержанно наминает свои. Допустим, он ебанутый. Просто допустим. Кому-то действительно не всё равно? — Да какая разница, если я люблю тебя? — в порыве слепого обожания выпаливает Рин, как бы случайно забрасывая лодыжку на диван — поближе к Саэ, от остальных подальше. Длинные ресницы напротив вздрагивают. Радужки под ними коротко бликуют. Изящные пальцы подхватывают ткань, и отглаженные штаны топорщатся резкими складками. — …Да плевать, какая там разница. У меня уже нет сил орать на тебя за то, что ты предпочёл нагибать своего брата, а не чирлидершу, — обречённо выдыхает Саэ. Ветер добирается до дивана, поднимая волоски на его предплечьях. В подреберье просяще ёкает, Рин оглаживает их немигающим взглядом и легонько тычется бедром к щиколотке. — Саэ, что думаешь насчёт того, чтобы уехать во Флориду вместе? — невпопад выпаливает он то, что копошилось в мыслях у порога. — Откроем детективное агентство, знаешь, никто не будет на тебя коситься, как на… Высокий лоб испещряют морщины, и Рин резко затыкается. Саэ дёргает головой в его сторону, сверкая таким убийственным взглядом, будто бы сейчас вспыхнет со злости и завалит парой отравляющих фраз. Что-то в духе: «А что не в Алабаму?». Или же: «Если ты такая неженка, которой хочется валяться на пляже, то отвали и не пытайся втянуть в это меня». Тонкие губы стягиваются в бескровную нить, Рин замечает этот жест и выжидательно замирает, стараясь не выдавать своего волнения. В животе холодеет, ветер с улицы проносится по костяшкам. Саэ с тяжёлым вздохом прижимает плечи к шее. Пробивает стеклянным взглядом пол. Молчит. От него, кажется, пахнет ментолом и чем-то сладковатым, как свежая выпечка, которую он ненавидит вслух, но втихомолку ест. Это один из десятков секретов, который хранится в памяти Рина. Как и тот, что Саэ весь светится, когда глядит на море. Молчание между ними затягивается, от опасений щемит где-то в лёгких. Телевизор взрывается чьим-то смехом, тонкие губы с шумом расклеиваются. — …Ты сейчас серьёзно? — вопреки ожиданиям спрашивает Саэ, тщательно оглядывая Рина. — Да, абсолютно, — тут же кивает тот, методично царапая текстильный ногтями. — Ты же в курсе, что из меня плохой шутник. Телевизор идёт помехами, Саэ моргает. Утопленные в радужке зрачки изучающе пробираются под кожу и бередят краснеющую шею. — Во Флориду? Вместе? Это что, стёб такой? — будто сам у себя уточняет он, задерживая бесцветный взгляд чуть ниже носа. Одному дьяволу известно, сигнал это или желание услышать троекратное «да», но между бёдер появляется приятная тяжесть, и Рин подаётся навстречу, отнимая чужие руки от колен. Губы боязливо вжимаются в прохладную щёку. Саэ резко выдыхает и поджимает губы. Нравится? Точно нравится. Пульс ударяет жаром по щекам, Рин невинно чмокает край рта, не отрывая от Саэ преданного взгляда. Я просто люблю тебя, я ради тебя всё сделаю, пытается донести он, вплетая пальцы в гладкий волос. Его обкусанные губы трепетно поддевают мягкую нижнюю, большой палец исступлённо наглаживает острую скулу. Саэ сглатывает и медленно приопускает веки, и это выглядит так красиво, что у Рина спирает дыхание, а в штанах безобразно мокреет. Язык проскальзывает в расслабленный рот, ладонь поддевает резинку фланелевых штанов. Рин отстраняется, бодая чужой лоб своим, говорит «пожалуйста», и вековые льды в лазурных радужах Саэ расходятся трещинками. Он подаёт голос уже на первом пальце внутри себя, царапает подлокотник и так и норовит соскользнуть на пол, но Рин надёжно держит за лодыжку, осыпая поцелуями везде, докуда дотягивается. Саэ лихорадит — лицо разгорается в слабом румянце, член стоит колом, но кожа обжигающе холодная. Рину жарко, Рин терзается его противоречиями, сдвигаясь губами на резко вздымающуюся грудь. Рубашка липнет к лопаткам, Саэ сопит, истекая смазкой, Саэ втягивает живот, когда Рин зализывает языком побледневшую вереницу шрамов под рёбрами. Влажные от крема стенки туго сжимают второй палец, мешая толкнуться дальше. Подушечки тянут их круговыми движениями, раскрывают постепенно и бережно — торопиться некуда. Саэ рвано дышит, из-под рыжеватых ресниц мерцают зеркальные миражи, а рот раскрывается в немом стоне, когда пальцы случайно проезжаются по простате. На периферии трясутся согнутые в коленях ноги, Рин чувствует, как ему хорошо, Рин хочет делать лучше и лучше, и меняет амплитуду, вбиваясь резче и медленнее. Саэ любит, когда так вязко и ласково, Саэ выгибается дугой, шепчет что-то сдуревшее про «ты бы видел свои глаза сейчас» и уязвимо насаживается сам в тот самый момент, когда Рин вновь решает согнуть фаланги. Распластанное под ним тело вздрагивает, нити слюны рвутся между губами — Саэ ахает, виляя бёдрами, хватается за член и дрочит так быстро, что замершему в восхищении Рину кажется, что в его черепной коробке бесперебойно взрываются суперновые. Они давно не занимались сексом, и Рин почти отвык от того, как соблазнительно пахнет это подкачанное тело. Саэ не смотрит на него, Саэ уязвлённо сопит, пытаясь унять послеоргазменную дрожь в ногах. Рин судорожно дёргает пуговицы на рубашке и брюках, опускаясь к темной дорожке у лобка. На ней соблазнительно блестят густые белёсые капли, кончик носа кружит чуть выше, губы любовно сминают кожу. Саэ догадывается и пытается оттолкнуть, потому что это слишком, но гладкий язык уже цепляет жёсткие волоски, ведь Рину абсолютно плевать на то, что сперма Саэ горькая. Ему просто хорошо. Нет, ему безумно классно. Ещё безумнее становится тогда, когда руки ловят Саэ под поясницу и с лихорадочной поспешностью разворачивают спиной. Рин облокачивается на спинку дивана, сцепляя предплечья поверх липкого торса. Саэ толкается назад, опираясь стопами на окаменевшие бёдра. Ладони щипают кожу на грубой талии, бережно скользят между ног, и рывком поднимаются выше, помогая Саэ удержать позицию. Острые лопатки впиваются в грудь, крепкий член зажимает между разгоряченными телами, Рин всхлипывает и в предвкушении приподнимает таз. Саэ поворачивает голову, мажет расфокусированным взглядом по лицу и вжимается ртом в приоткрытые губы, завлекая в долгий поцелуй. Его рука приятно холодит кипяточную щёку, Рин всасывает длинный язык, и пылко отвечает, поднимая ладони к затвердевшим соскам. Стоит покатать их между пальцами и дразняще помассировать, как Саэ прихватывает основание шеи рукой и выпускает из себя хриплый стон. Потрясающий. Идеальный. Саэ самый-самый во всём. Пальцы сжимаются вокруг горла, голова кружится от нехватки воздуха, но Рин страстно целует и оттягивает соски ещё сильнее, слетая с катушек от того, насколько это приятно. Ослабевший внутренний голос умоляет вести себя сдержаннее, только вот растрепавшиеся пряди маняще пахнут их общем шампунем, и Рин судорожно затягивается — лучше их не-общих сигарет, — заглядываясь на то, как подрагивает крепкий живот, пока Саэ плавно качает ладонью по возбуждённому члену. До слуха добирается прерывистое: — Рин, вставляй, пока я не передумал. Вряд ли бы Саэ действительно передумал, когда у него так стоит, но Рин слабо прикусывает под челюстью и оттягивает нежную кожу, направляя себя между раздвинутых ног. Саэ бормочет «блять, да мы не в мелодраме, трахни меня уже», но его грубость вызывает лишь неконтролируемый раболепный трепет по всему телу, потому что вкрадчивый, льдистый голос Итоши Саэ — самое лучшее, что Рин когда-либо слышал. — Потерпи, может быть больно, — успокаивающе шепчет он в ответ, наглаживая членом скользкую, покрытую испариной промежность. — Не думай, что я такой слабый, — шикает Саэ, но головка натирает у входа, и он тут же судорожно хватается за волосы согнутой в локте рукой: — Я тебя придушу, если ты опять сделаешь что-то не то. Рин успокаивающе скользит ртом по его влажной щеке, уверенно поддерживая за скользкий бок. Медные прядки щекочут скулы, член упирается в растянутые мышцы. Саэ замирает и немного обмякает, и Рин аккуратно приподнимает бедра, сдерживая вожделенный стон. — Ты такой тёплый внутри, — благодарно потеревшись носом о ухо, просевшим голосом шепчет он. Саэ шумно сглатывает на этот комментарий, быстро привыкая к растущему чувству наполненности. Его стопы давят на каменные бёдра сильнее, будто боясь потерять опору. Рин снова лезет ласкаться, ласково посапывая в ямочку за ухом, и Саэ с судорожным выдохом покачивается навстречу. Ему нужно постараться, чтобы принять член чуть глубже после перерыва, но рассудок пока что относительно трезв, поэтому Рин позволяет брату удерживать контроль над ситуацией. Ещё один плавный толчок, и хватка на волосах самозабвенно немеет, а слух будоражит превранный, задушенный несгибаемой гордостью стон. Горячие стенки затягивают глубже, стоит припасть к влажному виску губами и прошептать пылкое «пожалуйста, не сдерживай голос». Саэ было подставляется, но тут же жёстко оттягивает за волосы с прорезавшимся «заткнись». Рин замирает. Чёрт возьми, нет, это не то слово. По сетчатке сыпятся искры, отголоски старых привычек срывают все барьеры — Саэ десятки раз рычал это же «заткнись» в школьных подсобках, в арендованной машине и в мотелях, а затем вилял задницей, мстительно царапая лопатки. Ведомый воспоминаниями, Рин считывает этот самый настрой, ловит рельефные бёдра и вбивается резко, жёстко, насаживая Саэ на себя до звонкого шлепка кожи о кожу. Внизу живота становится до одури жарко, тягучий узел завязывается настолько туго, что кровь шумит в висках — Саэ сгибается с хриплым вскриком и подхватывает ляжки кистями, вдавливая колени в рёбра. Рин полностью внутри, Рин трётся о его копчик, ведёт бёдрами по кругу, распаляя обоих, и голодно цепляет его мочку зубами. Блестящие зрачки косятся вниз, туда, где рельефные вены с каждым новым толчком почти полностью выскальзывают наружу, а затем вновь растягивают мягкие стенки. Внутри Саэ умопомрачительно жарко и тесно. Соприкасаться с ним хочется везде и всегда, хочется трахать его так, чтобы устранить все дурные мысли, чтобы раз — и перечеркнуть всё своими поцелуями, чтобы два — и вытеснить всё ненужное собой и своим телом. Рин тщательно скрывает, насколько эгоистичен, но постепенно входит в раж, наращивая темп. Яйца наливаются свинцовой тяжестью, а на руках вздуваются жилы из-за того, что он держит Саэ практически на весу. Рин беспорядочно вылизывает его плечи, Рин то сминает ягодицы до красноты, то с упоением раздвигает вширь, заставляя Саэ сжиматься, подмахивать в ответ, материться в изгиб своей шеи и кусать подставленные губы. Да, пожалуйста, можешь и до крови, хочется сказать ему, но голова не работает, а вот руки — вполне. Рин роняет Саэ на себя, накрывает ладонью гладкий, тонкий член. Локоть размашисто двигается вверх-вниз, Саэ сопит в шею из-за того, как Рин растирает смазку между пальцами, одновременно проникая так глубоко, что у него опять прорезается голос. Очередной поцелуй получается крайне развязным и мокрым — густая слюна мешается с чужой и ползёт сладким комом вниз по глотке Рина, Саэ запускает пальцы в растрёпаный волос и обжигает край рта сбившимся дыханием. В кулаке мокреет и вздрагивает всё чаще, Рин обводит языком шелковистые щёки изнутри и с обожанием наблюдает за тем, как Саэ закатывает глаза. Он скоро кончит, да, каждый дюйм его распалённой кожи подсказывает, что он вот-вот дойдёт до пика, и Рин ритмично вдалбливается снова и снова, меняя угол так, чтобы Саэ точно понравилось. Секунда — и его дрожащий голос разносит вибрацию по горлу, а в ладонь резко выплёскивается горячее и жидкое. Внутри Саэ становится невыносимо узко, гораздо у́же, чем прежде. В глазах темнеет, и Рин не выдерживает — перехватывает Саэ стальной хваткой, закусывает плечо и без спроса расплёскивает себя внутри, ощущая мощный разряд тока по всему телу. Саэ за такое не пошлёт, Саэ за такое только схватит шею и зашипит свои мерзости, но сейчас Рину до пустого звона в ушах хорошо. Хорошо быть рядом, обнимать, разморенно целуя основание шеи, и чувствовать чужое сердцебиение плотью, по которой стекает его вязкая сперма. Уже получасом позже, когда Рин на негнущихся ногах затаскивает себя в ванную, сверкая голой задницей, и опирается ладонями на раковину, становится понятно — внутри Саэ что-то перемкнуло. Шутка ли, что он заходит следом, набрасывая полотенце на плечо, а затем наваливается сзади грудью и щекотно ведёт носом между лопаток? Мурашки на загривке подсказывают — не шутка. — Что-то не так? — настораживается Рин, глядя в мутное отражение зеркала. Саэ выглядывает над ключицами, ловя неподвижные зрачки своими, и проползает ладонью вниз по предплечью. В его радужках плещется бескрайний омут, места соприкосновений осыпает мурашками, Рин с растущим смятением косится на то, как Саэ неуверенно переплетает их пальцы. — Рин, — зовёт он глухо перед тем, как прижаться губами в основание шеи. — Я просто не хочу создавать тебе проблем. И насчёт Флориды… — он прерывается, — я подумаю. Признание лопается в груди петардой. Внутренний голос напоминает рецепт спасения обоих и насмешливо щекочет затылок ещё одним их общим секретом. Рин неверяще разворачивается на пятках. Ладонь ловит липкую поясницу и поднимается вверх по позвоночнику. Саэ затравленно глядит исподлобья. Колется. — Только без этих соплей, пожалуйста. Рин усмехается — он знает, что Саэ ненавидит нежности, но всё равно принимается целовать бледные щёки. Ему? Создавать проблемы? Да никогда в жизни.