vergebung

      Уютная белая палата в больнице отца Чонов только для Юнги. Для него большой экран телевизора с комедийной дорамой; для него на тумбочке шикарный букет цветов; для него Чонгук скупил половину меню ресторана, потому что не мог выбрать, в силу незнания, что любит омега. На еду в больнице никто не жалуется, но худого, бледного, побитого мальчишку Чонгуку хочется закормить только самыми вкусными блюдами и, сидя рядом на диване, смотреть, как тот улыбается, уплетая яства за обе щеки.       Они ещё не разговаривали, даже не пересекались. Прошло около суток с момента, как Юнги доставили в больницу. Провели срочную операцию, наложили швы на глубокие порезы. На все остальное: на душу, на сердце швы будет накладывать Чонгук. Теперь-то он точно не упустит своего ушлого ангела. До конца жизни будет прощение вымаливать, если потребуется, но глаз с него не спустит. Не позволит больше случиться подобному, никто и пальцем его не тронет.       Намджун все ещё злится — смотрит яростно, обжигающе, когда в больницу прибегает папа Юнги. Чонгук его помнит, каждую черту лица. Постарел немного за пять лет, но выглядит все так же красиво, чудесный мужчина. Конечно, высказывает Чонгуку громкое: — Почему каждый раз, как мой сын оказывается в больнице — рядом ты? Всегда!       Всегда — это второй раз. И тыкает тонким указательным пальцем в крепкую грудь альфы. — Простите, — врезается тихое и слишком неожиданное в уши взрослого омеги. Он так и замирает с вытянутой рукой, смотря, как парнишка — все ещё ребенок в глазах папы Юнги, — опускается на колени. И становится до ужаса неловко, да так, что он делает шаг назад. — В прошлый раз, — начинает Чонгук, поднимая голову и смотря в глаза удивленного мужчины, — вы обещали мне устроить ад, если увидите рядом с Юнги. — Я помню, — хмурится мужчина, не понимая к чему клонит альфа. — Могу просить прощения до тех пор, пока вы не разрешите хотя бы поговорить с ним.       Рядом стоящий Хосок вцепляется в руку напряженного Тэхена. Никто из них и подумать не смел, что Чонгук на такое способен. Слишком гордый, слишком необщительный в последние годы, слишком глубоко потонувший в своём маленьком сером мирке, сейчас на коленях просит прощения. Это Юнги так на него влияет?       Намджун неопределенно хмыкает и смотрит в больничное окно. Наблюдать за цирком он не нанимался. У него свои счёты с Чонгуком и если его простит дядюшка, то сам Ким навряд ли. Он наизусть знает каждый шрамик на теле своего брата. Он видел, как тот умирал, лёжа на больничной койке; как день за днём проливал слезы от невыносимой боли. Юнги по таким крошечным кусочкам собирал себя, что подумать страшно, и где все это время был Чонгук? Где его, черт возьми, носило?       Кулаки сжимаются в карманах. — Это будет тяжело, — продолжает Чон и все молча слушают его исповедь. — Я никогда ничего не делал, чтобы ему помочь и я полностью готов взять всю вину на себя. Я всегда был рядом и смотрел, как над ним издеваются, даже тогда, когда он носил в себе малыша, — судорожный вздох. — Я так сильно злился на него, ведь любил всей душой; готов был исполнить любой его даже самый бредовый каприз, лишь бы видеть, как он смеётся. Был готов… — он сжимает пальцами свои штаны, впиваясь в них мёртвой хваткой и воздуха в лёгких перестаёт хватать. Чонгук так много об этом думал раньше. Вся истина сейчас перед его глазами, так он думает. — Моя вина в том, что я позвал его в дом, переполненный пьяными людьми и не уследил. Я не должен был звать его в такое место, не должен был спускать глаз. Одна мысль о том, что Юнги с каким-то левым альфой… — он прикусывает нижнюю губу и резко опускает голову. Смотреть в чужие глаза нет сил. — Мне снесло голову. Я винил всех вокруг и злился, когда нужно было послушать, — он снова замолкает и поворачивает голову в сторону лучшего друга, — Тэ, прости меня. Ты был тем, кого нужно было слушать и ты оказался прав. Я был обязан ему помочь, не смог спасти даже маленького омегу, доверенного мне небесами. Я… — Постой, — перебивает вдруг Мин и ловит такой же немой вопрос в глазах повернувшегося Намджуна, как и тот, что крутится в его голове. — В каком смысле: левым альфой? — Та ночь, когда он забеременел, — не задумываясь, отвечает Чонгук. — Ты издеваешься, что ли? — вдруг нервно начинает смеяться. Этот наглец ещё и оклеветать его сына хочет? — Господин Мин, — вмешивается подавшийся вперёд Хосок, — пожалуйста, не злитесь. Всё очень не просто, — нервно втягивает воздух. — Мой брат ничего не помнит с той ночи. Один очень… неприятный человек, — он не хочет заводить сейчас речь о Чимине, иначе все выльется в ещё большую трагедию, где Чонгук может ненароком узнать о самом непростительном поступке Пака, — подмешал ему наркотик. Я сам обо всем узнал не так давно. Прошу вас понять… — Узнал что, Хо? — от вопроса брата, омега вздрагивает.       Вот черт, он же обещал Юнги молчать. Неужели все откроется именно так? — Так это ещё и под наркотиками случилось? — омега отшатывается назад и падает на мягкую скамейку, хватаясь за голову. — Мой бог, что за дети пошли? — Дядя, — Джун подбегает к Мину, опустошенному и потерянному в своих запутавшихся напрочь мыслях. — Со мной все хорошо, — устало ведёт ладонью по лицу и смотрит на Чонгука, который все так же стоит на коленях. — Он столько рассказывал о тебе, говорил с нескрываемым восхищением, а глаза так и горели. Маленький влюблённый омежка, запавший на школьного придурка с серебряной ложкой во рту — думал я, а тебе он, оказывается, так и не рассказал самого главного. — Не рассказал что? — Вот сам и спросишь у него.       Чонгук подрывается, сердце вспыхивает огнём и, на самом деле, он ещё многое хочет сказать и за многое попросить прощения и когда-нибудь обязательно это сделает, но сейчас его, кажется, признают. Не гонят прочь как тогда, пять лет назад, а наоборот — подпускают ближе. — То есть вы… меня… — Не раскатывай губу, негодник, — скрещивает руки на груди, — ты все ещё бросил моего сына там, где мог помочь! — Простите, — пожимает губы, — я буду исправляться. — Как будто у тебя есть выбор, — кивает Мин.       И, в целом, разговор получается куда более продуктивный, чем рассчитывал Чонгук ранее. По крайней мере теперь он может на полных правах посещать своего омегу. Намджун с папой Юнги ушли около часа назад, оба куда-то несказанно спешили, наделяя Чона предусмотрительным взглядом, мол: если что пойдёт не так — не сносить ему головы. Альфа и так это знает. Тэхен с Хосоком тоже ушли, только немного раньше. Все то время, пока его семья и друзья общались с Юнги, Чонгук не решался заходить внутрь. Но теперь, когда нет никого, он тяжело вздыхает и стучит в белую дверь, открывая ее и ныряя в палату, как в океан ледяной воды, в котором его ждёт вечное умиротворение и спокойствие.       Юнги смотрит телевизор и мило улыбается, кидая в рот дольки мандарина. — Ты просидел там с самого утра, — начинает мягко и до разливающейся в груди теплоты сладко, — привет, Чонгук.       Альфа готов выть от трепещущих его сердце ощущений, ведь это первый раз на его памяти, когда он слышит свое имя, сорванное с губ светлокрылого ангела. И, честно, он никогда не думал об этом ранее, но если бы знал — продал душу дьяволу, чтобы тот ставил в колыбельной его жизни этот звук на репит. — Я, — он понимал, что будет тяжело говорить, но чтоб настолько, — не знал, что ты любишь из еды, поэтому купил всего. Тут курица, свинина, говядина, рыба, морепродукты. Ещё я взял несколько блюд из овощей и творога. Десерты тоже… — он чувствует себя школьником–девственником, пришедшим впервые на свидание, — шоколадные и фруктовые, есть и с ягодами. Правда, мороженое не взял: подумал, что растает по пути. На улице отличная погода, ты знаешь… солнце так припекает. Там было ещё желе, но его я не взял по той же причине. Может, ты бы хотел чего-то поострее? Ты скажи только — я закажу.       Юнги не сдерживается и начинает заливисто смеяться, держаться руками за живот, вводя альфу в ступор. — А с виду весь такой серьёзный и непробиваемый, — он мило улыбается, обнажая десна, — я ем все, не переживай об этом. — Вот как... — Сильно волнуешься?       Чонгук проходит и ставит пакеты с едой на стол, кивая головой. — Я тоже, — честно признается омега, — это ведь наш первый разговор, не считая… кое-каких моментов. Но у меня такое ощущение, как будто нас много что связывает. Словно полжизни уже вместе прожили, понимаешь? — Понимаю.       Может быть, это из-за того, что никто из них двоих не переставал думать о другом? Каждый день в мыслях только один человек, он будто рядом, проживал вместе все эти тяжёлые дни. — Юнги, — тихий шёпот топит смех из телевизора и омега тянется за пультом, чтобы его выключить. — Юнги, — на выдохе повторяет Чонгук, ему нравится произносить это звонкое имя, — все эти годы я мечтал попросить у тебя прощения. — Было за что? — произносит тот, не думая, чем удивляет. — За… все? — теряется на минуту. — За то, что не помогал, за то, что не выслушал, за то, что допустил… все это.       Чонгук обводит рукой больничную палату и встаёт с гостевого диванчика. — Я не злюсь на тебя, Чонгук, — смотрит спокойно и немного улыбается, — я никогда на тебя не держал обиды. Мне не за что тебя прощать. — Как же, — он подходит к койке и берет в руки чужое хрупкое запястье. Руки омеги по плечо оголены, поэтому все видно, каждый шрамик, — а это? Сколько операций ты перенёс? — И ты винишь в этом себя? — А есть кого? — усмехается.       Да, есть, но только Юнги об этом не скажет. У Чимина свой ад, к которому он тщательно протаптывал тропинку из года в год. — Послушай меня, — он мягко касается своей ладонью руки альфы и тянет немного на себя, чтобы тот сел на край кровати. — Мы все всего лишь люди, нам не дано предвидеть будущее и от глупости мы не застрахованы. Легко поддаться общему течению, мнению людей, которые тебя окружают и слухам, но это не страшно. Мы совершаем ошибки, чтобы на них учиться. Ты ошибёшься ещё ни раз и, конечно же, об этом пожалеешь, но что в итоге? Ты правда хочешь тратить свою жизнь на ненужные мне извинения? На вину, которой обложил сам себя? Я сижу здесь, перед тобой и ни в чем тебя не виню. Мы можем попробовать жить дальше, а можем до конца жизни выяснять кто и в чем виноват. Где именно мы станем счастливее, а? Чонгук…       И откуда это в Юнги?       Чонгук чувствует чужое тепло своей рукой и наклоняется вперёд. Бьётся лбом о лоб то ли слишком глупого, то ли слишком мудрого не по годам омеги. — Из какого рая ты такой свалился? — и улыбается. Впервые за пять лет искренне и ярко. Тонет в теплоте глаз напротив, тонет в чужом запахе, в нежности ладоней, что гладят его по рукам. — Скажешь тоже, — смеется с придыханием и прикрывает глаза.       Как хорошо сидеть вот так, ловить дыхание друг друга и ни о чем не думать. Сколько раз Юнги мечтал о таком простом моменте? Им ещё многое предстоит преодолеть, многое обсудить и пережить, но вдвоём это сделать на порядок легче. — Можно я… — шепчет Чонгук и оглаживает пальцами мягкие скулы омеги, пока тот не кивает. Им даже слова не нужны.       Горячие губы касаются нежных, пухловатых все ещё в мелких ранках после вчерашнего, поэтому осторожно. И это самый лучший момент за последние годы в памяти обоих. Поцелуй выходит до смешного неловкий, но такой желанный и живой, что хочется расправить крылья и взлететь. Всё выглядит как сон, сладкий и волшебный, но длится недолго — перестаёт хватать воздуха и они, словно рыбешки выброшенные на сушу, ныряют в море реальности. — Чувство, что мечтал об этом всю жизнь, — Чонгук хочет обнять его крепко-крепко, но тот все ещё в ранах, синяках и ссадинах. Он ласково поглаживает нежную кожу рук омеги, — что сказали врачи?       Альфа знает, что они сказали, но хочется услышать это от самого Юнги. — Ничего такого, что могло бы повлиять на жизнедеятельность, — честно отвечает и проводит ладонями по своим бедрам через тонкое одеяло. — Если честно, я был очень напуган тем, что не смогу больше ходить… — признается, а Чонгук мрачнеет. Думает, что из-под земли достанет такого врача, что сможет поставить его ангела на ноги, случись такое. Душу дьяволу продаст за его крепкое и стабильное здоровье, вы только скажите, где его искать. Он ничего не пожалеет. — Я бы носил тебя на руках до конца жизни, — и, вроде, не совсем удачная шутка, но Юнги смеётся. Чонгук думает, что и не шутка вовсе. Не сложись с дьяволом сделка, он станет его ногами. Найдёт любой выход, лишь бы его мечта во плоти улыбалась. — Ты иногда говоришь странные вещи.       Они ещё долго разговаривают обо всем на свете. Оказывается, у них есть столько тем друг для друга, все обсудить и вечности не хватит.       Смеются, удивляются, кривятся, а время — лишний механизм, проходит мимо так лихо. Они съедают всю принесенную Чонгуком еду. Альфа провожает его до туалета, все же омеге до сих пор больно ступать на ноги, а потом они снова погружаются в бесконечные беседы. Телевизор становится ненужным. За окном ярко-розовый закат с рыжими проплешинами, такой красивый, что Чонгук не удерживается и фотографирует на его фоне Юнги. Ставит на заставку и целую минуту любуется, пока омега его не одергивает и… он все ещё сидит перед ним вообще-то.       Все идёт слишком сказочно, пока в дверь не врывается рыдающий Чихо, а за ним бегущий Джин, пытающийся остановить разбушевавшегося альфочку. — Папочка, папочка, — его лицо все заплакано, глазки красные. Он спотыкается о собственные ножки, но все ещё удерживается, бежит к кровати родителя, надрывисто воя, — не умирай, папочка! Я честно-честно буду слушаться! Я всегда буду докушивать кашку и убирать за собой игрушки!       Чихо бросается на кровать и обнимает Юнги, отчего тот болезненно шипит, но прижимает к себе плачущего сына. — Чихо, — шумно выдыхает омега. Точно, он так сильно хотел услышать его звонкий голосок на последок. Теперь все позади, — Джин, — обращается он к вошедшему следом парню. — Прости, Юнги, я пытался его остановить, но Джун-и так сильно ругался, а дядюшка Мин плакал и был сильно подавлен, что… я просто не смог. Ты не видел ту истерику, когда вчера ты не явился домой, — он виновато посмеивается и подходит к кровати, смотря на незнакомого ему альфу. — А ты, наверное, Чонгук? — Верно, — альфа поднимается. Омега перед ним довольно высокий, но все ещё ниже, — приятно познакомиться. — И кланяется по всем правилам этикета. — И мне, — мягкая улыбка, — мой муж наверняка был с тобой резок, но я-то омега и знаю, какого мнения о тебе Юнги, — заговорчески шепчет он. — Хен! — Да брось, Юнги, вы же истинные, чего тут скрывать? — жмет он плечами и стаскивает прилипшего к родителю Чихо на пол. — Кроха, папе больно, дай ему поправиться, потом приставай сколько влезет. — Но папочка умрёт, — шмыгает носом малыш и ни в какую не хочет отцепляться от Юнги. — Что за глупости, — сердится Джин, — ему просто нужен покой, чтобы поправиться.       Чонгук долго смотрит на чёрную макушку ребёнка и никак не может понять, почему зверь внутри него начинает мурлыкать, как какой-то разомлевший в ласках котяра. А он волк, вообще-то!       Малыш Юнги очень активный, но он ещё ни разу не поднял голову на альфу, чтобы взглянуть глаза в глаза. Интересно, на кого он похож?       Чихо что-то говорит снова и снова, рассказывает внимательно слушающему его Юнги, который, хоть и рад несказанно своему сыну, но выглядит очень напряжённо. Он словно чего-то ждёт или хочет что-то сказать, но не может подобрать слова. — Вот… а ещё дедушка наругался и сказал, что пока нельзя к тебе ходить, — Юнги понимает почему. Травмированный папа на больничной койке может вызвать у Чихо травму, но оказывается их альфочка очень сильный малыш, весь в родителя. — Тогда я собрал вещи и сказал, что пойду один! Но ты представляешь, они просто заперли меня в комнате! — возмущается и топает ножкой, что веселит даже Чонгука, который коротко смеется, привлекая к себе внимание.       Чихо только сейчас понимает, что кто-то в палате лишний. Человек, которого он никогда до этого не видел, но по какой-то причине кажется очень знакомым и, может быть, даже родным. Почему именно родным? Малыш не знает… просто это слово бьётся в его маленьком сердечке, когда он смотрит в чёрные омуты глаз напротив, такие же, как у него самого.       Чонгука пробивает холодный пот. Он так часто видит свое в зеркале отражение, что не может не заметить собственные черты в детском лице. Одна глупая родинка чего стоит, но как?       Его зверь внутри ликует и, кажется, альфа начинает понимать причину, самого же его окутывает непрошеная паника, которая напрочь отключает мозг.       Этот ребёнок слишком сильно похож на него. — Как? — бледнеет Чонгук. В голове самые бредовые идеи: от той, может ли омега залететь от омеги, тогда очень много вопросов к Хосоку, до той, где знаком ли Юнги с его отцом? Ему самому становится смешно и он мотает головой, отбрасывает глупости в сторону. — Юнги?       Он смотрит на омегу, как на спасательный круг. Ждёт, когда тот ему хоть что-то объяснит, но видит лишь виноватый взгляд, который отводят в сторону. — Он твой, — шепчет Юнги, а Джин, наблюдающий за всем этим разводит руки в стороны: — Ну знаешь, так бывает, когда альфа и омега проводят время вместе — у них появляется ребёнок, — показывает взглядом на Чихо. — Такой взрослый, а в простых вещах не разбираешься. — Так вот откуда берутся дети, — лепечет малыш, а омега прикрывает рот ладонью: — Упс.       Чонгуку же не до шуток, он смотрит на старшего омегу: — Но мы с ним не… — а потом в голове словно фейерверк взрывается, стучит бешено сердце. Чонгук не вспоминает, просто мелькают кадры, где он отталкивает мальчишку в коридоре и хватает Юнги. Где они заходят в его комнату и дальше… До этого он всегда думал, что это сон. Приятный, до глубины души раздирающий сон, который он хранил в своей голове за тысячью замками. А это даже не глупая фантазия, оказывается… — Твою ж омежью задницу… — Не ругайся при ребенке! — Джин отвешивает Чонгуку подзатыльник, мол: совсем уже не соображаешь или что?       Внутри полный диссонанс. Все чувства перемешиваются, есть и опустошение, и немного злости от того, что скрыли такую тайну; есть понимание, ведь он сам не желал выслушивать Юнги, и радость, нахлынувшая слишком резко. У него груз тяжестью в сто тысяч тонн падает с души — его светлокрылое помешательство всегда было верно только ему. Его ангел только его… только его космос. Его личная, недостижимая другим мечта.       Чонгук не замечает, как начинает улыбаться, упираясь ногами в диван и падая на него задницей.       Хосок был прав: он не заслуживает всего этого. Не заслуживает Юнги и его… их сына. Все всегда были правы, кроме него. Чем он занимался все эти годы? За какой иллюзией гнался? — Папочка, — звонкий голос Чихо разрезает тишину, — что-то случилось?       Малыш берет Юнги за руку и начинает трясти, потому что тот не отвечает. Как вообще можно сказать маленькому ребёнку, что перед ним отец, которого он не видел всю жизнь.       Омега поджимает губы, его руки начинают дрожать, ведь Чонгук так ничего и не говорит. Неужели он опять сбежит? Уйдёт? Оставит их одних? Юнги этого не перенесет. Он окунулся в мечту всего на несколько часов и что теперь? Лучше бы вообще не приходил тогда, чем вот так… — Юнги, я, — альфа не может подобрать слов. Тех правильных, которые сейчас нужны. Но с губ отчего-то срывается мягкий смешок. Омега дёргается, ему страшнее, чем было тогда, когда несколько незнакомых альф окружили его, — я чувствую такое облегчение, ты бы знал, — и улыбается.       Зверь радуется внутри, душа искрится, а сердце… бешенное, неудержимое. Такой спектр эмоций он не испытывал, наверное, никогда.       Юнги выдыхает — ещё один груз с одной истерзанной души. — Пап? — дергает за одеяло Чихо — единственный, кто не понимает, что здесь происходит.       Ну вот и остаётся самое сложное. Оказывается признаться Чонгуку было легче лёгкого. Возможно, он должен был сделать это ещё в школе, но как все объяснить малышу? — Послушай, Чихо, — начинает осторожно Юнги и сглатывает ком, вставший в горле, — помнишь ты меня спрашивал про отца?       Тот начинает активно кивать головой: — Дядя Джун тогда сказал, что он тупоголовый баран, раз упустил тебя, — он важно скрещивает руки на груди. — Эй! — едва не подскакивает Чонгук и смотрит на старшего омегу, шёпотом добавляя: — что не так с твоим мужем?       Но тот жмет плечами, мол: знать не знает. Хотя знает он все, им часто приходилось говорить о Чоне, и Намджун ни разу не отзывался об альфе положительно.       Юнги прокашливается: — Все не так, кроха, — он обнимает сына, — просто так сложились обстоятельства. Иногда людям просто не удаётся быть вместе по тем или иным причинам, понимаешь? — говорит мягко и осторожно, словно ступает по минному полю. Иногда смотрит на притихшего Чонгука, который до сих пор не может поверить в реальность происходящего. — Не понимаю! — дует щеки малыш. — Он оставил нас, значит плохой! — Чихо, это не так, — повторяет с нажимом, понимая, что все не очень хорошо. — Так! — и спрыгивает с кровати, обиженный на несправедливость. — Если бы было не так, ты бы не плакал! Дядя Джун всегда говорит, что альфа обязан защищать своего омегу, но почему ты тогда тут! Почему он не защищает тебя, папочка? — он снова начинает шмыгать носом, а слёзки заполняют глаза-бусинки. — Это не честно! — все смотрят на истерику малыша. Он и машет руками, и топает ногами. — Ненавижу его! Ненавижу! — Чихо! — уже прикрикивает Юнги, а внутри Чонгука что-то рушится, зверь сжимается — колет в быстро бьющемся сердце. Это то, что он заслуживает? Ненависть собственного ребёнка…       Альфочка вытирает рукавом глаза и оббегает столик, хватая с него коробку из-под еды и швыряет ее в Чонгука. — Ты ужасен! — Юнги замирает — он все понял? Когда? — Я тебя ненавижу! Ты самый худший отец на свете! — и пинает его по ноге со всех своих крохотных сил, вот только Чонгуку больнее прилетает по сердцу.       Чихо вылетает из кабинета так же быстро, как влетел в него ранее. — О, черт, — выругивается Джин, — прости, Юнги, я с ним поговорю. Не ругайтесь между собой, хорошего вечера, — натянуто улыбается и срывается вслед за ребёнком, выкрикивая его имя.       В палате, освещаемой розовым закатом, тишина висит уже минут пять. Чонгук не знает, что нужно сказать — малыш прав. Он оставил их одних, если бы только не дурацкие таблетки, если бы не память, которую напрочь отбило с той давней ночи, он и подумать бы не смел о том, чтобы бросить омегу. Но он глупец. Не дал ему даже слово сказать, а Юнги хотел. Чонгук помнит момент, когда прижал его к стене, словно это было вчера. Помнит взгляд Юнги. — Он всего-лишь ребёнок, — неожиданно подаёт голос омега, — это нормально. — А после, подумав, добавляет: — Я имею ввиду его злость. Ему многое кажется сейчас несправедливым и… — Он прав, — перебивает Чонгук. — Но ты же знаешь, что нет! Ты не бросал, просто не знал! — Но мог узнать, верно? Дай я тебе сказать хоть слово. — Грустная улыбка, и поспорить Юнги не может. — Будет тяжело, — выдыхает, прикрывая глаза. Что-то он сегодня несказанно устал. Ложится головой на мягкую подушку. — Значит мне предстоит долгий путь для того, чтобы завоевать его доверие, — альфа улыбается и подходит к кровати, садится на корточки и смотрит в уставшие глаза Юнги. — И твоё тоже, мой ангел.       Омега непроизвольно улыбается — счастье рвётся наружу. — Ты уже его завоевал, — Чонгук выгибает бровь, слушая, — ты не сбежал, узнав, что у тебя есть сын. — Глупости говоришь, — а сам думает, как мало надо этому мальчику для счастья.       Время медленно идёт, минута за минутой. Юнги начинает мерно посапывать — уснул. Чонгук ещё долго за ним наблюдает, не отрывая взгляда. Охраняет его сон, чтобы без кошмаров. Оставляет поцелуй на его скуле.       Он уходит из палаты, когда за окном уже глубокая ночь.