vergebung

— Ты слышал? Говорят Мин Юнги залетел! — Тот заморыш? Да кому он сдался? — Папа одного альфы из параллели работает в больнице неподалёку, говорит тот приходил на осмотр. Почти два месяца уже. — Ну и мерзость! Хоть бы школу окончил. — Правильно Чимин называл его шлюхой. Это же надо так! Небось на той давней вечеринке в доме Чонгука его и обрюхатили! — Тогда-тогда, — согласно кивает один из сплетников, — таких только под литрами алкоголя, без него поди и не встанет.       Юнги все слышит. Каждое слово, брошенное в него кирпичом. Видит косые взгляды и скривившиеся лица. Хуже всего злые смешки и когда его якобы «случайно» толкают уже третий раз за утро.       Он думал, что врачебная тайна — это серьезно, даже когда его папа, сидя рядом с сыном на кушетке, выслушивал от возрастного омеги наставления, ловя не добрый осуждающий взгляд. Доктор, на вид довольно милый и понимающий, оказался лицемером, прекрасно зная Юнги в лицо, растрепал «омерзительную новость» дома, а его сын-альфа пошел по стопам папаши.       Теперь сплетнями полыхает вся школа, но проблема в другом: за два месяца Юнги с Чонгуком так и не наладили контакт. Альфа, все что было связано с той ночью забыл, избегая парнишку максимально умело, да омега и не пытался найти его специально. Он просто ждал, когда тот наберётся смелости.       Ждал-ждал и дождался. В его животике, согревая папу своим теплом, растёт кроха...       Очередной комок бумаги врезается Юнги в голову, когда он сидит на уроке. Учитель что-то старается объяснять, но для омеги чужие слова и издевки словно через толщу воды, а сам он глубоко. Тонет, погружается все глубже, в его лёгких давно нет воздуха, да и дышать не хочется, ведь в отличии от Чонгука он помнит все, что произошло на той вечеринке.       Помнит слова, благодаря которым израненная душа медленно исцелялась, а сердце впервые в жизни делало кульбит, замирало и, будто с цепи сорвавшееся, начинало выстукивать серенады.       Ему что-то подобное вообще впервые в жизни говорили и он надеялся помнить каждое слово до тех пор, пока существует. Ведь, возможно, Чимин с его дружком были правы, и вряд ли на него кто ещё так посмотрит, как смотрел в ту ночь Чонгук. Месяц и двадцать четыре дня назад:       Альфа крепче сжимает запястье неизвестного омеги, но тот и не противится, льнет к парню всем телом, внюхиваясь в его усиливающийся запах, смотрит с хитрым, блядским прищуром, растягивает измазанные блеском губехи в предвкушающей улыбке. И все это Чонгука не на шутку раздражает. Его внутренний зверь, скребущийся огромными острыми когтями о стенку души, не понимает, какого черта он должен терпеть измалеванное тоннами косметики недоразумение, до невыносимости приторно пахнущее клубникой, когда позади стоит маленький пугливый звереныш, ласкающий его обоняние нежным запахом морозной голубики.       Чонгук её любит... обожает. Он готов оптом скупать с прилавков небольшие коробочки с ней.       А ещё Чонгук любит зиму. Холодную свежесть и ясные морозный дни, когда немного покалывает щеки до лёгкой красноты. — Эй, идём? — напускно-слащавым голосом трется об альфу омега. — Кажется, тебе нужна разрядка, — он хихикает и кладет ладонь на чужой пах.       Зверь Чонгука беснуется, рычит и парень отталкивает от себя распутного мальчишку, в два шага подскакивая к Юнги, который так и стоит, прижавши ладони к груди: пытается понять, что происходит. И, кажется, понимает — у альфы гон. Он впервые с таким сталкивается, но от запаха дуреет. Словно крышу сносит, стоит Чонгуку вцепиться в его руку. — Постой, — пытается сопротивляться он, кидая короткий взгляд на сидящего на полу омегу. Тот растерян и обижен, но сказать против ничего не может, словно гвоздями прикованный к полу; к указанному ему альфой месту. — Я никогда не...       Договорить Чонгук не даёт, перехватывает Юнги за талию, обнимая, и тащит в свою комнату, словно хищник добычу. Там и запирает дверь на ключ, давая всем понять, чтоб не мешали. — Чонгук? — хрипит не на шутку испуганный омега. В его глазах-бусинках яркими звёздами блестит страх, все остальное — чёрное и бездонное — нежность, в которой альфа и тонет. — Тише, — пытается он успокоить чужого зверька и подходит ближе, — я не причиню тебе вреда, — еще ближе. Дышит горячим дыханием прямо в розовые приоткрытые губки. — Только не тебе, мой ангел.       Мой космос... моё самое заветное желание...       Чонгук не понимает, почему его так не по-детски ведёт от этого мальчишки; почему его простая, не припудренная дорогой косметикой красота самая желанная для альфы?       Все дело в запахе? В таблетке, которую ему всучил Чимин?       Определённо нет.       Он осторожно снимает со светлых волос капюшон и приглаживает испорченные высветлителями прядки. Думает, что лично все парикмахерские разгромит, если те ещё раз посмеют дотронуться до волос его сокровища. Каждому их криворукому мастеру перегрызет горло своими клыками. Упьется с особым наслаждением их кровью. — Я слышал, — лёгкий шёпот омеги разбивает тяжёлую тишину на осколки, врезаясь безжалостными стрелами купидона прямо в сердце альфы, — что тебе нравятся блондины. — Мне нравишься ты, — смеется от бредовой новости Чонгук. — Мерзкий мир, не правда ли? — вдруг начинает философствовать он и мягко поглаживает чужую скулу, заглядывая в с интересом изучающие его глаза. — Все с такой жадностью хотят достичь идеала, чтобы кому-то понравиться, только правда в том, что влюбляются совсем не в идеал. Влюбляются в тех, без кого сердце биться не может.       Юнги пару раз моргает, сотрясая звезды с ресниц, и сглатывает ком в горле. Его детская глупость не даёт понять, к чему ведёт альфа, зато наивность позволяет ухватиться за мысль, где Чонгук может его полюбить. — Что во мне?...       Омега снова оказывается перебитым, только теперь он лежит на кровати, а над ним нависает разгоряченное, тяжело дышащее тело альфы. Парень не понимает, как ещё не набросился и не разложил так желанного мальчишку.       Может быть, потому, что для него важно не только тело, но и душа. Чтобы сердце его малыша было в сохранности, ведь его собственное уже давно отказывается биться без ежедневной подпитки в лице подглядываний за омегой из-за угла.       Сердце Чонгука — барахлящая машинка, а её наладчик даже не знает, как та в нем нуждается.       Юнги не сопротивляется: подставляется послушно под мокрые, сводящие с ума поцелуи и чувствует, как довольно мурлыкает его внутренний зверёк, привыкший годами жить в страхе перед другими людьми. Его тело разрывает чувствами. Сердце, голову и душу — эмоциями, но он тянется к большому грозному зверю в теле альфы. Он видит в нем защиту и спасение.       Чонгук покорность омеги чувствует, благодарит за доверие нежностью и любовью.       Осторожно стягивает с парнишки одежду, выцеловывая каждый оголившийся участок безумно сладкой кожи его маленького счастья, получая в награду первые тихие стоны. Те ложатся райским бальзамом Чонгуку на уши и он продолжает.       Ему сносит крышу, срывает все цепи, но альфа сильнее — не позволяет себе причинить боль омеге, вгрызаясь клыками в собственные губы до крови. Он понимает, что это первый раз Юнги, чувствует его трепет и лёгкий страх, что перерастает в желание.       Белье насквозь промокло. Смазка сочится из розовой дырочки, словно у омеги течка, вероятно из-за искусственно вызванного гона альфы. Такой гон слабее естественного и длится всего ничего, но позволяет напрочь вскружить голову обоим партнёрам. — Ещё немного, малыш, — слыша несдержанные стоны, гладит по бедру омеги Чонгук и разводит невероятно красивые ноги парнишки, — ты так сильно течешь...       Его язык проходится между губ и альфа склоняется ниже: слизывает дорожку смазки с бедра, целует, кусает, вгрызается в мягкие, блестящие от переизбытка смазки половинки, проводит между них, мягко надавливая на колечко мышц кончиком. Юнги дёргается от новых ощущений, вцепляется пальцами в сильную руку альфы. Его коленки приятно дрожат.       А после ещё хуже... или лучше. Определённо лучше, решает Юнги, когда после трепетной растяжки, Чонгук проникает членом внутрь. Заполняет тугое отверстие, растягивает колом стоящим органом, пока не погружается до конца, зацеловывая своего мальчика беспорядочными загнанными поцелуями, словно боится не успеть зацеловать свое сокровище или оставить меньше поцелуев, чем тот заслуживает.       Чонгук забывается, вдалбливается в податливое пластичное тело, совершенно не задумываясь о том, что они и не предохраняются вовсе. Его внутреннему зверю эта информация ни к чему, а во время гона он командует сознанием альфы.       Ему хорошо от того, что омега отвечает. Тянется навстречу, льнет к нему, мурлыкает, стонет так сладко, что до костей продирает... до самой души. И он готов поклясться, что лучше, чем сейчас, себя ни разу не чувствовал. Ни с одним блядским омегой, ни с одной умелой шлюхой, которых сейчас на каждом углу; которые вешается на его шею, не понимая, что Чонгуку и воздухом-то одним с ними дышать противно.       Это продолжается почти до утра и в водовороте похоти, нежности, ласки и любви, которой им обоим так недостаёт, он совершенно не замечает, как вяжет парнишку: наполняет его животик своим семенем, садя на себя сверху и зацеловывая красную от бесконечных засосов шейку, ведёт клыками по ней — хочет пометить, но отключается. Эффект таблетки заканчивается, да и сил не остаётся. У омеги тоже....       Однако Юнги через час просыпается и, не зная, что дальше делать, собирает свои вещи, думая, что поговорит с альфой обо всем в понедельник. Ему самому нужно многое обдумать, сделать выводы и прийти к какому-то решению. Поэтому он убегает, не в силах стереть счастливую улыбку со своих губ.       Вот только Чонгук в понедельник ничего не вспоминает, когда Юнги к нему подходит и здоровается. Первый.       Альфа сначала вздрагивает, потом его взгляд начинает смущённо метаться, думая, за что бы зацепиться.       Зацепляется.       За засосы на шее омеги. Не помнит, что это его: звереет. Рычит раненым зверем, вцепляется рукой в рядом стоящего Тэхена. Слово не даёт Юнги вставить.       Больно...       Юнги больно от глупой наивности, где он поверил, что действительно нужен Чонгуку.       А через полтора месяца положительный тест. Слезы рекой и папа, что качает головой из стороны в сторону, огорченно цокая, но не ругается и на том спасибо. Он сам забеременел сыном не по любви, но для ребёнка своего хотел только лучшего. Не получилось.       И все же Харин оказался прав: его обрюхатили по пьяни и оставили.       Одного: глупого, наивного, сломленного и, до еле трепещущих крылышки бабочек в его животе, влюблённого. Настоящее время: — Так это правда?       Хосок единственный, дружбу с которым Юнги вынес с той вечеринки, но даже он сейчас смотрит на вжавшегося в стену омегу с недоверием. Его чистый взгляд не искажается злобой или отвращением, в нем просто таится жалость и, может быть, страх, совсем непонятный Мину. — Правда, — глухо отзывается он, но поднять взгляд на младшего так и не решается. — Я тебя не осуждаю, — голос Чона звонкий и уверенный, вселяющий такую же уверенность в Юнги, который задирает подбородок. — Я даже не буду спрашивать, от кого он.       «А жаль», — проносится болезненное в голове старшего. — Но он и правда тебя любит. Неугомонный, все уши мне прожжужал! Я о Чонгуке, — улыбается грустно тот, пытаясь заглянуть в чужое, спрятанное за капюшоном лицо. — Его эта новость добьет.       «Но он же сам...» — кричит отчаянно сознание, но губы крепко сжаты. — Я как друг поддержу тебя, — хлопает ладошкой по хрупкому плечу, — но как брат Чонгука скажу: держись от него подальше. Я не хочу, чтобы ему было больно, — сжимает тонкие пальцы, давая понять, что совсем не шутит.       «А как же я? Разве мне не больно?» — его зверёк скулит, болезненно сжимается, но омега молчит. Он привык молчать всегда. Если начнёт говорить — будет только хуже. — Надеюсь, что мы с тобой договорились? — широко улыбается Хосок, обжигая остатки доверия к людям в Юнги. Те сгорают, не оставляя после себя и пепла       «Выслушайте кто-нибудь меня! Дайте сказать!» — отчаянное рвётся изнутри, ему кричать хочется, но старший не даёт. Не позволяет главенствовать своему крохотному трусливому зверьку. Забивает, запинывает его, просит заткнуться и не скулить больше.       Ведь Чонгук сам еще ребёнок, школьник, да и к тому же нарасхват среди омег. Зачем ему все это? Зачем закомплексованный глупый комок серости, да ещё и с прицепом?       Юнги судорожно втягивает ртом воздух, понимая, что от него ждут ответа. — Да, — шепчет он, — я тебя понял.       «Трусливое ничтожество!»

***

— А я говорил, что этим все закончится, — Чимин врезается самодовольным взглядом в сидящих за задними партами двух альф, которые о чем-то переговариваются.       Чонгук замолкает и смотрит на омегу. Он до сих пор не может простить ему ту выходку на вечеринке; до сих пор припоминает при каждом удобном случае, ведь не помнит с того вечера ничего, кроме обиженного взгляда Юнги, кинутого им в коридоре, когда альфа схватил незнакомого омегу и потащил в свою комнату. Чонгук уверен, что переспал тогда с неизвестным, отчего в глаза своему ангелу взглянуть без стыда не может. А тот подходил, улыбался, пытался заговорить. Достоин ли он этого омеги? — О чем ты вообще, Пак? — хмурит брови Тэхен, замечая смущённо мнущегося за омегой Харина и кидая ему лёгкую улыбку. — Да как? — удивляется Чимин и присаживается на свободный стул. — Вы не слышали новость дня? Недели?! Года?! — довольно восклицает, растягивая губы. — Да об этом вся школа уже треплется! — Не тяни резину, — морщит нос Чонгук. Ему, если честно, дурацкие сплетни не интересны. Он не из тех людей, которые будут вмешиваться в чужую жизнь, чтобы потешить собственное самолюбие. — Все же знают серую мышь из параллельного класса? Так вот, — он откидывается на спинку стула, скрещивая руки на груди, — эта шлюха ходит с пузом.       Чимин прищуривает глаза, ожидая увидеть от парней хоть какую-то реакцию, но слышит только короткий смешок со стороны Тэхена и чувствует кожей его ироничный взгляд. Альфа уже хочет что-то сказать, но омега вовремя его перебивает, вызывая у первого недовольство. — Ну залетел он, — пытается пояснить он, размахивая ладонями, — обрюхатили местную уродину, — его брови поднимаются вверх. — Тебе ли не все равно? — фыркает Чонгук и берет в руки учебник. Беременность очередной шлюхи ему точно не интересна.       Легкодоступные, течные шалавы, при любой возможности вешающиеся на шеи альф в диком желание побыстрее заткнуть свою дырку их членами. Чон их не презирает, но и восторга не испытывает, ему в целом все равно. Он просто рад, что его ангельский мальчик достаточно скромен для подобных развлечений. Хотя... альфа до сих пор помнит засосы на его шее. На его тонкой, бледной шее, багровые жадные отметины.       Чонгук сжимает челюсти, скрипит зубной эмалью от неприятных воспоминаний. — Ты сейчас серьёзно? — соскакивает с места омега. — На твоей же вечеринке это безобразие отымели. — И что? — он поднимает недовольный взгляд, начиная не на шутку раздражаться. — Тебя тоже на ней отымели, к счастью не я, как ты планировал изначально.       Чимин захлебывается возмущением, втягивая воздух, едва ли не давится им и шлепает маленькой ладошкой по парте. — Если бы ты хоть немного уделял мне внимание, я бы и не подумал пользоваться столь грязным методом! К тому же на всех вечеринках подобного рода таблетки в обиходе. Я не сделал ничего плохого! — маленький напудренный носик омеги морщится, а глаза обиженно сверлят альфу. — Ничего плохого? Да ты и представить не можешь, что натворил.       Не может... Никто не может представить, кроме самого Юнги.       Чонгук еле сдерживается, рычит, чувствуя, как увеличиваются его клыки, готовые вгрызться в парня, дабы заткнуть уже, наконец, этот бредовый лепет. — Ты не можешь просто назвать имя, не оскорбляя кого-то? — вдруг встревает Тэхен, пытаясь успокоить обоих, поскольку ещё чуть-чуть и Чонгук начнёт метать молнии, не обращая внимания на то, что перед ним омега. — А ты разве не знаешь? — деловито усмехается Чимин, прищуривая глаза и вскидывая подбородок. — Этот уродец сказал, что ты лично пригласил его на вечеринку. Что за особый подход такой, Тэхен? Или ты запал на него? Ну и мерзкий вкус у тебя, конечно, — он корчит лицо, фукая и отплевываясь куда-то в сторону, краем глаза замечая, как Ким бледнеет.       Его большие руки с силой сжимают край парты, а взгляд медленно с опаской находит едва угомонившегося Чонгука, что не отрываясь смотрит в учебник.       Кажется, Тэхен начинает понимать, о ком идёт речь, вот только его другу знать это необязательно. Нужно максимально оградить его от этой новости. — Это уже неважно, прошло столько...       Но договорить альфа не успевает, Чимин машет рукой и улыбается второму омеге: — Как эту шлюху зовут? Я даже имени его не помню.       Тэхен тянется к Паку, чтобы заткнуть его поганый рот, но затыкать надо было другой: — Мин Юнги, — срывается с губ Харина и все к чертям ломается, летит в бездонную пропасть. Чужое имя повисает в воздухе умирающий птицей и ухает вниз, разбиваясь на осколки о дрогнувшее сердце Чонгука. — Точно, Мин Юнги. Как я мог забыть? — Чимин гаденько хихикает, прикрывая рот ладошкой, но его веселья никто не разделяет.       Во всем кабинете повисает тишина, кажется, замирает даже время. Каждый присутствующий чувствует, как рычит, раздирая глотку в мясо, раненый зверь альфы; чувствует, как он скребется о корку чужой, вмиг заледеневшей души.       Тэхен реагирует быстрее, хватая за руку опешившего Чимина, чтобы оттащить, пока Чонгук не разорвал глупого омегу на маленькие кусочки. — Да что на тебя нашло? — пищит тот и вырывается из чужой хватки. — Заткни свой рот, — рявкает на мальчишку Ким, заставляя одним взглядом того осесть на стул безвольной куклой.       С силой сжимаемый учебник летит вглубь класса, рвётся напополам, как и сердце Чонгука. Он слышит, как лопаются струны его души, оставляя после себя кровавые отметины — это его любовь. Его мягкая, нежная, залелеянная... глупая, наивная, простодушная, такая отвратительная ему сейчас.       Его Юнги не мог... он просто не мог так поступить с Чонгуком. Только не его светлокрылый ангел.       А в мыслях ярким пятном алые засосы на бархатный коже шеи, и он одним махом сметает все с парты: рычит, бесится, пугает всех, в частности омег; отшвыривает стул в стенку, тот ломается: распадается на части, отваливается спинка, скрипит, повисая на одном болте. В неудержимой ярости пинает парту, пока та с хрустом не ломается.       Его зверь неудержим. Он словно с цепи срывается, даже Тэхен, кричащий что-то, не в силах остановить альфу, но попытки не прекращает до тех пор, пока не получает кулаком по лицу.       Чонгук пулей вылетает из класса, оставляя после себя полнейший разгром и трясущегося в страхе Чимина, который не понимает, что только что произошло.       Он несётся, не замечая никого: расталкивает школьников, кипит от ненависти, готовый взорваться как вулкан. Ему хочется просто взглянуть в глаза... в любимые, чистые глаза Юнги и чтобы тот ему сказал: «Всё это ложь».       Находит. Ловит. С силой прижимает к стене, но в глаза взглянуть не может — тот усиленно их прячет. Его хрупкие плечи содрогаются от плача, но Чонгуку не жалко — ему нужна правда, сорванная с губ самого обвиняемого. — Нет, — еле слышно хрипит омега, беря всю свою храбрость в кулак, поднимает голову, смотрит в яростно чёрные глаза альфы, — это не ложь.       Зверь внутри Чонгука, вопреки всему, скулит довольно и парень его не понимает. Готов и этого предателя раздавить к чертям, чтобы заткнуть несчастный скулеж. Вырвать бы все чувства с корнем, которые так отвратительно его сейчас душат. Надо же... он тлеет от собственной любви. — Но, Чонгук, это... — Юнги делает шаг вперёд, но оказывается снова вдавленным в стену. — Заткнись, Юнги... — он сдерживает себя из последних сил. Замахивается и бьёт кулаком в стену, прямо рядом с лицом омеги. Тот пугливо жмурится, прижимая руки к груди в защите. — Просто замолчи. Я больше ничего не хочу слышать. Этого достаточно...       И Юнги молчит. Молчит и тогда, когда Чонгук отстраняется, когда отводит взгляд в сторону, разворачивается и уходит прочь. Его силуэт тонет в толпе школьников, кидающих в омегу осуждающие взгляды и колкие насмешки.       Ему семнадцать и жизнь кажется полностью разрушенной.