тридцать два шипа

Ральф чувствует себя отцом, которому не уследить за всеми детьми. Одни, те, что постарше и понаглее, делают все что им заблагорассудится, толкают других подростков, лезут в драки и приносят синяки, только пишут на стенах вместо всем известных слов какие-то другие. Не совсем известные. И вводят взрослых в заблуждение. Четвертая — безумный ураган чертей, расшатавших клетки. Они ходят на головах и ездят по потолку, зная, что им дозволено даже больше, чем они могут сделать. Если у них и были когда-то цепи, что пытались их сдержать — из них давно сделали боксерский ринг. Есть и дети поменьше. Тихие и послушные, может быть, слегка неуклюжие — иногда падают с карусели, иногда жуют песок вместо того, чтобы делать из него куличи. Третья, пусть и бывает похожа на детский сад, просто мечта и зависть любого воспитателя на свете. По крайней мере, так думает Ральф. Но что, если самый близкий и понимающий, самый разумный, порядочный и вежливый ребенок вдруг начинает водиться с кем-то совсем чужим? Со странным и непонятным чудаком из тех, кто никогда не нравится другим родителям. А где его собственные? А вдруг он — та самая зловещая и страшная "плохая компания", которой так боятся все, у кого есть дети? Ральф фыркнул, представив себя в таком положении. Не хватало ему на голову больше двадцати собственных детей.  *** У Рыжего неожиданно мягкие ладони. Таким уж вышел их первый длинный разговор — перебудил всю стаю, наступил на хвост, не извинился, потряс за голые плечи. Он тогда только стал вожаком. В ярчайших красках объяснял, чего и зачем он хочет от Стервятника посреди ночи. Тот тогда отшатнулся, будто до этого не видел бешеных Крыс. Тень поймал брата в крепкие черные объятия самозащиты, но было поздно — тот уже понял, что за человек перед ним. Не меньше, чем зеленоглазая крыса, но не больше, чем темно-рыжий мальчишка с веснушками на сердце.  И у него были нежные пальцы, которые гладили стерильно-белые простыни, пока другие ребята били враг врага в ребра и зубы. Нежные, но не ледяные, потому что он был меньше, чем Рыжий, но больше, чем Смерть. Он через раз то шутил искренне, то отшучивался от вопросов и разговоров. От тебя пахнет стеклоочистителем, жаловались ему. Да это Могильник, вилял Рыжий. Для лучших посиделок в Кофейнике натягивал желтый пиджак, выкрашенный в ромбы, криво вешал на шею фиолетовый галстук и запрыгивал в широкие брюки цвета коробок для попкорна. Рыжий калейдоскопил красками, но единственное, чего он не делал в пользу того, чтобы переливаться как диско-шар — не красил ногти. Он помнил про руки. Он знал, что они живые и искренние, поэтому не привлекал к ним внимание. Но, к его несчастью, это знал не только он, но и еще одна очень любопытная Птица. Стервятник не переступал порог Крысиной норы, зато Рыжему разрешил "заходить при необходимости". Необходимость у него была постоянная — в общении, распугивании Птиц и копошении в чужом ящике. — Что же у тебя один мрак! — пожаловался Рыжий, беспардонно роясь среди черных атласных рубашек и пиджаков с подкладкой, пока Стервятник молча смотрел на него, скривив губы. Наконец он вытащил со дна горы перемешанной одежды светло-голубой свитер. Хотел крикнуть "Бинго!", но, развернувшись к Птице, поперхнулся словом. Свитер совсем не подходил Стервятнику, потому что был на два или три размера меньше. Смерть всегда помнил о смерти. Просто зашутился. *** Стервятник был слишком грозен, когда бодрствовал, поэтому выгоднее было смотреть на него из ночного угла. В темном коридоре, сутулый и сощурившийся, он сонно опирал себя на трость, а не отстукивал ей "Пляску смерти", как днем, особенно когда сильно торопился, поэтому в его шарканье читалась классика Бетховена, а образу не хватало только больших пушистых шапочек.  К нему ужасно хотелось подойти, но бывало страшно за самого себя. Большая Птица не просто интересовалась настроением, и тем более не просто лезла в душу. Она клевала грудь, разламывая ребра, пыталась пробить насквозь, чтобы достать сердце клювом и посмотреть поближе. Потом, может, она бы и вернула его обратно, но это вряд ли имело бы смысл. Рыжий не хотел проверять. Но он хотел быть рядом, и, возможно, чувствовать, как по его грудной клетке легонько постукивает чужой пронырливый нос. Они стояли, затерявшись среди стеллажей библиотеки, опускающей на них пыль и тусклый постаревший свет. Рыжий помогал искать что-то про ботанику. Бессмысленно водя пальцем по бирюзовым корешкам со странными названиями, он думал о том, что хоть сейчас мог начать распинаться перед Стервятником обо всем наболевшем и тревожащем, только чтобы тот узнал, что так можно, и что он тоже имел шанс всё рассказать. И чтобы наконец разрыдался прямо тут к чертовой матери и врезался, наклонившись, мелкому Рыжему в плечо, содрогаясь от боли, вагонным составом выходящей из горла без рельсов.  Он опомнился, когда уже держал Стервятника за руку. Тот продолжал смотреть на книги, будто не замечал ничего необычного. Может, так оно и было? Для точности эксперимента Рыжий подхватил и вторую руку, разворачивая блондина на себя.  — Ты мне мешаешь, — устало вздохнул Стервятник. — Да ну? А я подумал, что тебе так будет удобнее, — съязвил в ответ Рыжий и нелепо заткнулся, не понимая, как теперь объясняться. Ладони вдруг перестало морозить, а в нос ударил запах земли для растений — это Стервятник сорвал с него очки. И замер на месте с открытым ртом, сжимая дужки в пальцах.  — Ахуеть, — только и произнес он, продолжая смотреть туда, где только что были очки. Рыжий чувствовал, как его сердце заливалось предсмертными хрипами в зубах Стервятника. По деревянному полу застучали быстрые тяжелые шаги, и в конце стеллажей показалась фигура Черного Ральфа. Он постоял там секунд тридцать, видимо, загружаясь. — Ты чего здесь так поздно? — буднично спросил воспитатель, подходя к вожаку Третьей и даже не глядя на Рыжего. — Да вот, книгу ищем, — пискнул за Стервятника тот, уже жалея о том, что решил вмешаться, и поднял руки, на ходу вспоминая все примирительные жесты мира, — не ругайтесь, я его не совращаю. Ищем ботанику, а ни в коем случае не анатомию. Стервятник посмотрел на него более чем убийственно. Он как-то секретно кивнул Ральфу, тот кивнул в ответ (видимо, так они и общались по вечерам за чашкой чая) и удалился по своим внезапным воспитательским делам, то есть курению и сну на жестком диване. Правда, Рыжий не знал, что теперь список дел пополнился размышлением о природе его отношений с Большой Птицей и о том, стоит ли доверять "этому странному главарю Крыс". Рыжий, пользуясь моментом, попытался вернуть свои очки на их законное место, но вместо этого прилип к Стервятнику, который из смеси вредности и детского любопытства спрятал их за спину. — Не знал, что Птички ругаются, — панически выкрутился Рыжий. — Не знал, что у Крыс что-то есть внутри, — ответил Стервятник. — Не держи зла, — сказал вожак второй, отворачиваясь, — но шутишь ты совсем отвратительно. У всех внутри что-то есть. Особенно у тех, к кому не приглядываешься. Блондин промолчал, поджимая губы. — И если ты выставляешь себя напоказ и приветствуешь зрителей, не надо думать, что так делают все остальные. Стервятник утвердительно мотнул головой, положив очки на полку рядом с Рыжим. Тот забрал их и, не оборачиваясь, побрел к выходу. Между книгами остался пробел, пустое место от искомой энциклопедии, которую он забрал себе, чтобы Большая Птица все-таки зашла в гости.