Мир сквозь косую чёлку

Но алкоголь мало чем помог. Он не доставлял ни радости, ни грусти, ни чувства облегчения. Прохор просто пил с Димой, разговаривая на отвлечённые темы. И вот это уже помогало. Потому что тогда не приходилось вспоминать, что произошло. Просто хотелось забыть и про Катю, и про Мишу. Потому что как только он думал о них, то по телу вновь проходилась ярость, заставляя стискивать зубы и сжимать кулаки. В висках стучало и появлялось желание вновь набить кому-нибудь лицо. Но глоток пива, обычно, остужал это желание, и он вновь становился спокойным. Но в итоге он всё равно занёс в чёрный список, как телефон Миши, так и Кати. И не почувствовал при этом сожаления. Если бы он мог, то закопал бы их. Живьём. И испугался этой мысли. Он в принципе немного не понимал себя. Раньше он ни за что бы не ударил человека, даже в шутку, это казалось слишком. А теперь спокойно накинулся с кулаками на лучшего друга и не видел ничего такого. Будто так и должно быть. Хотя что-то внутри подсказывало, что это неправильно. А что-то ещё глубже смотрело на него с боязнью. Наверное, это совесть? Или что? Он уткнулся в ладони, господи, да он совсем уже ничего не понимает. Он только ощущал спутанный комок из чувств и мыслей. И сколько бы он не пытался их распутать, сколько бы ни брался за ниточки, всё лишь сильнее и сильнее закручивалось, разрасталось, становилось больше, окуная его в пучину отчаяния, в которой даже не спасал алкоголь. Поэтому он решил забить на это всё. Ведь только девочки переживают из-за чувств, волнуются из-за любви, а мальчики, нет, мужчины, они не должны обращать на это внимания, просто смахнув с себя их, позабыть неприятность и двигаться дальше. Как обычно. Будто ничего и не было. Он попрощался с Димой, поблагодарив его за всё. А тот сказал, что надо обязательно поговорить с Мишей и выяснять уже в спокойной обстановке, что произошло. Прохор фыркнул, ещё будет он общаться с предателями. Он опаздывал домой минут на пятнадцать, он знал это. Знал и всё равно не спешил. Ведь ему уже достанется и за опоздание, и за внешний вид (губа оказалась разбитой и чуть припухла, теперь разговаривать было немного больно), и за запах алкоголя, что так и разил от него. Прохор попытался перебить его жвачкой, но сделал лишь только хуже. И плевать. Отругает и отругает. Даже если побьёт, то нестрашно. Прохор просто ощущал себя таким вымученным, что просто хотел лечь на кровать и заснуть. А проснуться уже в том мире, где Миша не предавал его, где драки не было, где Дима не зарядил ему пощёчину. Хотя последнее и было заслужено, всё равно неприятно. Фонари тускло освещали улицу. Где-то вдалеке лаяли собаки. Он шёл и думал, что здесь не помешала бы сигаретка. Она бы идеально вписалась в атмосферу ночи. Ох, чёрт. Неужели он стал курильщиком? Докатился. У него даже мелькнула мысль пойти в ларёк, чтобы пойти и купить там пачку. Но он быстро отсёк её. Нет, нет, он не станет на эту скользкую дорожку зависимости. Всё-таки какие-то остатки разума у него остались. Очень хотелось на это надеяться. В подъезде, как всегда, было темно. Похоже, кто-то опять выкрутил лампочку. Пришлось практически на ощупь добираться до квартиры и после вставлять ключ в скважину. В коридоре горел свет, но отца не было видно. Пожав плечами и не особо расстроившись, Прохор скинул обувь и пошёл мыть руки. И уже на выходе из ванны он встретил отца. — Молодой человек, кажется, мы с вами договаривались, — он сощурил глаза. Прохор тяжело вздохнул. Вот опять. Хоть бы «привет» сказал ради разнообразия. — Так получилось, — он шагнул мимо отца, отмечая, что теперь не чувствует страха перед ним. Только скуку. Он знал все его слова наперёд. Сейчас тот скажет: «вообще-то я с тобой разговариваю». — Ты куда уходишь? Вообще-то я с тобой разговариваю. Встань и смотри на отца, когда тот говорит с тобой. Бинго! Прохор остановился и обернулся. Он глянул на отца сверху вниз, тот теперь был ниже его. И это было так непривычно, так странно. Больше ему не придётся задирать голову и сжиматься в страхе, он чувствовал себя над ситуацией. И поэтому шире расправил плечи, ощущая себя главнее. Хоть он был и гораздо тощее, чем отец. — Господи, как ты вообще выглядишь, — отец потянулся к нему, рукой хватая за подбородок, тяня на себя, и заставляя нагнуться. — Ужас. Мало того, что шляешься непонятно где допоздна, так ещё и в драки влезаешь. Хорош сынок, нечего сказать. Похоже, мои слова вообще пролетают мимо ушей. Сколько бы тебе не говори, ты всё равно не слушаешь, покиваешь, покиваешь, да сделаешь по-своему. Что мне стоит сделать, чтобы ты, наконец, понял меня, а? Вроде и говоришь, и бьёшь, а всё без толку. Непроходимый идиот. Прохор еле как удержался от желания закатить глаза. Он всё ещё старался держать лицо приличного раскаивающегося сына, что очень сожалеет о том, что натворил. Отец продолжал гундеть на фоне, а Прохор медленно переставал его слушать, отключаясь в собственные мысли. Например, что ему нужно сделать домашнее задание по химии, неплохо бы повторить параграф по истории, да и подготовиться к контрольной по математике с её линейными, квадратичными, кубическими функциями, извлечением корня, да синусы с котангенсами. А ещё хотелось послушать «origami» или на крайний случай переслушать что-нибудь из «Fall Out Boy». Может даже написать песню? Но он осёк себя. Если он напишет песню, то её надо будет согласовать с Мишей, чтобы они потом её всей группой играли. А пересекаться с тем вообще не хотелось. А отец всё говорил. Бубнил себе что-то под нос, размахивая руками, видимо, читая очень увлекательную нотацию, как не скатиться на социальное дно. Он опять что-то говорил про Торчанова, и Прохор невольно соглашался с ним, понимая, какой Торчанов на деле уёбок. А отец-то был прав. Как иронично. Прохор разглядывал его лицо, отмечая, что появлялись морщины, пересекавшие лоб, складывающиеся между бровей, да и последние будто бы нависли над глазами. Если очень внимательно всматриваться, то можно заметить и лёгкие морщины под щеками. В волосах проглядывалась еле-еле видная седина, особенно у корней. А глаза уже не были такими яркими. Но до старика ему всё равно было далеко. Интересно, отец всегда так выглядел или он вправду так постарел за два года? Или Прохор просто боялся так всматриваться в него? — Погоди-ка, — строго сказал отец, — а ну-ка дыхни. — Ну, он и дыхнул в полную силу, даже не заморачиваясь, что запах изо рта явно его выдаст. — Батюшки, да ты ещё и пил. Я думал, что эту дурь я точно выбил. Но нет, ты опять за старое! Молодец! Мать, погляди, у нас сын алкаш, так еще, похоже, и из-за бутылки подрался. И в кого ты такой пошел, а? Сколько тебе уже можно говорить одно и то же, одно и то же. Нет, ты реально недалёкий. Тебе лишь бы гулять да петь, а за учёбу когда браться будешь? Девятый класс, Прохор! Пора бы кончать дурью маяться и выть песни никому не нужные. Прохор непроизвольно сжал кулаки. Да, конечно, ненужные. А то, что они несколько раз выступали и на фестивалях, и в пабах, и в клубах — это так ничего? Ох, зря он тогда обмолвился о группе, ох, зря… — Нужные, — рыкнул Прохор. — Вообще-то, мы многого добились. И добьёмся ещё больше, если займёмся этим всерьёз. Отец прыснул: — Ты слышишь себя? Так звучит неудачник. — Зато ты какой удачник! — Повтори, — железным голосом сказал отец. — Ты у нас очень удачник, — Прохор с вызовом смотрел в глаза. Его взгляд был острый, он хотел задеть отца, чтобы тот взбесился. Вот весело же будет. — Значит, ты считаешь, что я неудачник? Замечательно. Мать, — позвал он её. Она выглянула из зала, и они обнялись взглядами. Похоже, она притащит ремень. — Неважно, что я обеспечиваю тебя, что кормлю, что одеваю — это так, лишь неудачники способны, — с каждым его словом голос становился жестче, как железо, вкрадчивее, как шипение змеи. Прохор думал, что, в принципе, раз он смог побороть и повалить Мишу, то, ну, вот чисто теоретически сможет и с отцом справится. Да, он крупнее и, наверное, сильнее, зато Прохор выше и моложе. Значит, шансы есть. Нет, нет, он не собирался ничего такого делать, вы что, просто прикидывал. Мало ли. — Зато ты, конечно, прожигая свои дни, певичка, гораздо успешнее меня. Ты-то понял уже всю жизнь, стал мудрецом. Уже представляешь, да, как будешь зарабатывать на своих жалких песнях, да? Только ничего у тебя не выйдет. Пора взрослеть. — Я и так взрослый, — шикнул Прохор. — Смешно это слушать от человека с розовой чёлкой, — пренебрежительно усмехнулся отец. — Смешно слушать нотации от человека, что не может справиться с семьёй. Которого заботит лишь то, как он будет выглядеть в глазах других. А на эмоциональное состояние детей — плевать, главное же не опозориться. — Да, ты у нас, бедненький, страдаешь, — отец сделал шаг вперёд, заставляя его отступить. Он говорил мягким, притворно-ласковым голосом. От этого было мерзко. — Конечно, я же тиран, душегубец, как ты ещё меня называешь? Всё делаю лишь бы надругаться над сыночкой, чтобы ему стало хуже. Похоже, в твоём крохотном мозгу и не может промелькнуть мысль, что я делаю это ради того, чтобы из тебя вырос приличный человек, за которого потом не будет стыдно в обществе, — отец припёр его к стенке, практически в угол, не давая путей для отхода. — Неблагодарная ты тварь, — прошипел он прямо в лицо, приподнимаясь на носочки. — Захлопнись! Раздался звонкий хлопок. Послышался вскрик матери и судорожный вздох сестры где-то со стороны зала. Прохор разминал кисть, глядя, как отец отлипает от стены, потирая щёку и глядя на него распахнутыми глазами. Его рот был раскрыт, губы судорожно пытались что-то произнести, но лишь беспомощно тряслись. Прохор наслаждался этим зрелищем. Жаль только, что крови не было. А то он бы полюбовался, как она медленно стекает из носа, пачкает одежду и капает на пол, образовывая маленькие лужицы. А лучше, чтоб не маленькие, чтоб большие. Чтобы в них отражалось лицо отца с дергающимися зрачками. Прохор упивался. Теперь отец не может ничего ему противопоставить. Что, уже нет такой ощущения власти? Уже не так храбр? Это было такое непередаваемое чувство. Он выпрямился, выпятив немного грудь и поднимая голову, вздергивая подбородок. Его глаза были чуть-чуть прикрыты и глядели на отца. По телу прошлась приятная волна, ощущение собственной силы. Сладкая, сладкая истома. Захотелось ударить ещё. Только в этот раз уже, чтобы кровь брызнула в разные стороны. Он сжал кулак и замахнулся. Но краем взгляда заметил трясущихся и прижимающихся друг к дружке мать и сестру. Мария прикрывала рот рукой. Его грудь беспорядочно сжималась, взгляд лихорадочно скользил с отца на Прохора и обратно. И тогда он опустил руку, вздыхая. Так уж и быть. Отцу всего лишь повезло. Так хотелось его придушить. Но свидетелей много. Отец смотрел на него испуганными, как у зайца, глазами. — Ты совсем с ума сошёл, — прошептал он. — В тебе не осталось ничего святого. Поднять руку на собственного отца… нет, я не таким тебя воспитывал. Ты вырос самой настоящей шпаной. — Я вырос ровно тем, кем ты меня воспитывал, — выплюнул Прохор, нависая над ним. — Пожинай теперь плоды, папаша. — Нет, нет, это всё дурное влияние улицы, — не так уверенно бормотал отец, то ли пытаясь убедить себя, то ли его. — Это всё твоя компашка на тебя так дурно влияет. Прохору хотелось истерически смеяться. Серьёзно? Тот до сих пор отчаянно упирается? Он издал тихий смешок, а потом всё же не сдержался и его живот задергался, и послышалось хохот. Вначале мелкий, будто дрожь, а потом более и более громкий, судорожный. В каких-то моментах даже нервный. Прохор прикрыл рот, облокачиваясь об стену. Он согнулся от смеха. — Ты так ничего и не понял, — мог он еле как произнести. Отец смотрел на него с настороженностью, медленно отходя назад и поглаживая больную щёку. В его движениях была опасливость, словно он ещё ожидал удара. Теперь они поменялись местами. Теперь больше не Прохор крадётся по квартире, стараясь лишний раз не издать звука, не заплакать, не засмеяться, а отец отползает от него. И это ещё больше заставляло смеяться. Разве это не забавно? А отец ещё удивляется, в кого он такой? И всё же это нравилось Прохору. Он вкушал власть и понимал, что это и вправду та ещё сладость, с помощью которой можно управлять людьми. Теперь не он будет бояться всех, а его. Теперь его время отрываться на всех. — Ты псих, — шептал отец, — самый настоящий. Вот до чего доводит алкоголь, — тут его глаза ещё больше расширились. — Или не алкоголь… кто ж тебя знает. Прохор перестал смеяться. Он уставился на отца и лишь бросил: — Завались. А то опять ударю. И зашёл в свою комнату, скидывая кофту с себя. После стянул перчатки, что стали немного маленькими, но он не спешил их выбрасывать. Он столько уже с ними пережил. А ещё под них идеально можно было прятать шпоры. Чем он сейчас и займется. Сев за стол, он услышал, как кто-то прошмыгнул в комнату. Он лениво оторвал голову от учебника и глянул. Это была Мария. Он отвернулся обратно, всё же они делили комнату на двоих, мало ли чего она зашла. Может спать уже хочет. Но она остановилась возле него и тихо спросила: — Ты чего творишь? Совсем рехнулся? Прохор измученно выдохнул, господи, от него отстанут в этот вечер или нет? — Можно сказать, что творю справедливость. — Справедливость? — её тоненький голос стал ещё тише. — Бить отца это справедливость? «И она будет мне нотации читать?», — пронеслось в голове. — Послушай, если что-то не нравится, то могу ударить и тебя, — он демонстративно размял кулаки. Мария испуганно дернулась, сжимаясь. — Ты чокнутый. — Я нормальный, — пожал плечами Прохор. — Тебе нужно извиниться перед отцом. — А он не хочет извиниться передо мной? — он резко встал со стула, озлобленно глядя на сестру. — За то, что бил меня все эти годы? За то, что унижал меня, смешивая с грязью? Нет, не стоит? — Так, оправданно же бил, — сказала она чуть настырнее. — И, наверное, если бы лупил сильнее, то тогда бы из тебя не выросло, вот это, — Мария пренебрежительно махнула на него рукой. — Жаль, что он тебя не лупил. Очень жаль. Может, тогда у тебя появилась хоть толика ума. — Да, как ты?!.. — чуть не подавилась она. — Что я-то тебе сделала? — А кто постоянно прятался вместе с матерью, лишь из-за угла поглядывая, как отец раз за разом бьёт меня? Боялись, что и на вас перепадёт? А я так, козёл отпущения, да? — Мария хотела возразить, но он не дал ей этого. — Даже, когда всё заканчивалось, вы ни разу не подошли ко мне, чтобы, как минимум, спросить, а всё ли хорошо? Не нужна ли помощь? Да, просто хотя бы обнять и посочувствовать. Вы все в этом доме гребаные бесчувственные люди. Даже не люди. — Как будто ты очень чувственный. Постоянно ходил с одним лицом. Прохор пошатнулся. Серьёзно? Он даже ничего не мог ответить. Это было настолько абсурдно, настолько глупо. Значит, его каждый раз вынуждали не двигать ни мышцей на лице, а потом выясняется, что он бесчувственный. Как иронично. Да знали бы они, сколько бы всего он чувствует, что уже запутался во всём этом основательно. — Да, что ты, вообще, понимаешь? — шикнул он. — Как будто ты многое понимаешь, — ответила в тон ему Мария. — Дура, — кратко сказал он, желая оскорбить посерьёзнее, но решил всё же сдерживать себя. И тут он заметил фигуру в проходе. Он дёрнулся, подумав, что это отец. А потом успокоил себя, что даже если это и отец, то он ничего не сможет сделать. Но это была мать. Она переминалась с ноги на ногу, обнимая себя за плечи. — Чего ты мнёшься на входе? — рыкнул он на мать. — Ты постоянно только и делаешь, что стоишь да смотришь. Ты никогда не вмешивалась, никогда не пыталась остановить отца. Какая ты мать после этого, если даже не пыталась никогда защитить своего ребёнка? Явно никудышная. Она покачнулась, цепляясь рукой за косяк. На секунду у Прохора сжалось сердце, наверное, он всё же переборщил. Но это только на секунду. — Проша… — Я ничего не хочу слышать! — Проша… Я же не специально, — всё равно продолжила мать. — Я хотела, чтобы всем стало лучше. Сам подумай, могла ли я как-то помешать папе? Я… я ведь просто хотела, чтобы ты вырос хорошим человеком. И думала, что делаю всё правильно. — И как я по-твоему? Вырос хорошим человеком? — шикнул он. Наступила тишина. Они не смотрели друг на друга. Мать всё также держалась за косяк, словно это было её единственной опорой. Прохор же сжимал и разжимал кулаки. Ярость, что пробудилась в нём ещё с удара Миши, никак не хотела утихать. Но он старался больше не выплескивать её. Хотя бы не сейчас. Мария тоже переглядывалась между ними. Но в этот раз она отошла чуть назад, словно встала на задний план. — Наверное, нет, — после долгого молчания произнесла мать. Прохор стиснул зубы. Ясно. Значит, после всего, что с ним произошло, он ещё оказывается и виноват. Он ещё и плохой. Он горько усмехнулся. Правильно, если бы он выглядел, как хотел отец, вёл себя, как хотел отец, терпел все побои и молчал, как хотел отец, то он бы был хорошим сыном. Идеальным. Нет. Идеальным он никогда не станет для них. Да и хорошим, кажется, тоже. Он быстро плюхнулся на постель, накрываясь одеялом, чуть ли не с головой: — Выключите свет. Я уже устал от вас. Он чувствовал, что его никто не понимает. Сколько бы он ни кричал, сколько бы ни плакал, его никто никогда не услышит. Для всех них он всего лишь пустое место, безграничное ничего, которое можно как угодно не замечать. А потом требовать с него, чтобы он что-то им давал, так ещё и благосклонно относился. Хотелось опять разреветься, как тогда на груди у Димы, но он сдерживался. Этого нельзя. Он не жалкий. Он не ничтожный. Он не будет плакать. Но что самое ужасное, он понимал, что его никто не любит. Тогда почему он должен любить их? Тогда почему он не может отвечать им тем же? Он станет сильным, он не будет ни в ком нуждаться. И ему не нужна ни эта ваша любовь, ни забота, ничего. Это лишь ослабляет. Но больше его никто не посмеет задеть.