Мир сквозь косую чёлку

В школе Миша не появился. Но Прохор не очень расстроился из-за этого, только лишь пересел на другую парту подальше. Было непривычно сидеть не на «галёрке», зато он, наконец-то, за эти два года выслушал всю тему от начала до конца, не перебиваемый тупыми вставками Миши. Раньше они казались смешными, но теперь он понял, насколько они были мало того глупы, так ещё и лишними. Но на следующий день Миша всё же пришёл, правда, с большим опозданием. Похоже, опасался, что утром встретиться с ним. Он прошёл мимо Прохора, даже не взглянув на него, и сел за последнюю парту. В итоге они оба избегали друг друга, максимально делая вид, что не знают друг друга. На перемене Миша куда-то пропадал, а Прохор старался слиться со стеной, читая книгу, но на самом деле высматривая, чтобы тот не появился на горизонте. А если тот появлялся, то он с гордым видом уходил в другое место. Когда на одном из уроков их пытались запихнуть в одну группу, то они чуть ли не одновременно сказали: — Нет! А после презрительно переглянулись между собой. — Я не буду с этим психованным, — фыркнул Миша, вставая с места, из-за чего его значки и шипы на куртке звякнули. — А я не буду с этим… — Прохор попытался придумать обзывательство, но на ум ничего не шло, — фуфлыгой! — Да как ты?!.. — Торчанов, Дорофеев, быстро прекратили! Если не будете вместе, то делайте каждый по отдельности. Так они и поступили, иногда кидая друг на друга злобные взгляды. Конечно, лабораторную работу по физике было тяжело делать без напарника, но лучше так, чем с Мишей. С этим мерзким предателем. Лишь от одной мысли о нём всё внутри сворачивалось и в висках что-то постукивало, будто бы отбивая темп престо. Или даже престиссимо. И зубы сами по себе стискивались. Так было противно его видеть, так невыносимо вспоминать, что он сделал. Прохор сдал работу, невольно заглядывая в листок Миши. Там ничего не было написано. Впрочем, было ожидаемо. «Господи, и почему я раньше не замечал, насколько он тупой?, — проскользнула мысль, — даже элементарную лабораторку не может сделать». На репетиции приходилось ходить тоже с попеременным успехом. Потому что стоило Мише появиться в двери, то Прохор уходил, иногда слишком сильно хлопая дверью. Дима тогда кричал ему вслед, что будет так хлопать холодильником, а с его имуществом следует обращаться бережно. Иногда ситуация происходила наоборот, когда Прохор приходил в гараж, а Миша уже был там. И уже тот уходил, якобы случайно задевая его плечом. Было видно, что ни Бена, ни Диму эта ситуация не устраивала. Но они молчали. Точнее, как молчали, Дима закатывал глаза, недовольно цокая, мол, опять, а Бен тяжко вздыхал. Но всё равно никто из них никаких действий не предпринимал. И хорошо. Потому что Прохор не желал, чтобы его ещё и подговаривали на дружбу с предателем. Ага, ещё чего. Он старался вычеркнуть его из своей жизни. Даже выбросил подводку, которую Миша опять подарил на день рождения. Уж лучше он будет с не накрашенными глазами, чем с постоянным напоминанием об этом подлеце. И с Катей он планировал сделать то же самое. Точнее, он в принципе не обижался на неё. Когда он задумывался о ней, то ощущал лишь пустоту, но не понимал почему. Она же тоже была его подругой, так почему он не чувствует ничего? Но когда он увидел её, то почувствовал, как что-то клокочет в горле, как что-то пытается вырваться из него. Что-то намного большее, чем он. Честно, он не хотел с ней видеться. Но она подкараулила его возле дома, чуть ли не прижав к стенке. — Пусти, я опаздываю, — сразу попытался вырваться Прохор. — Ты почему меня игноришь? Добавил в чс, так ещё и не пришёл на прогулку. Я как дура простояла час! — она чавкнула жвачкой, перемещая её из одной стороны в другую. — Что происходит? Прохор непроизвольно сжал кулаки. Она серьёзно не понимает?! — Я всё знаю, — сказал он, словно выплюнул. — Знаешь, что? — Катя наклонила голову. — Неужели у тебя так много скелетов в шкафу, что ты сразу не сообразишь? — с издёвкой сказал он. — Блять, боже, просто скажи уже прямо! — шикнула она, немного отходя. — Серьёзно, мне некогда играть в твою угадайку. Прохор впервые видел её такой раздраженной. Её нос сморщился, и если раньше это выглядело мило, то сейчас, лишь заставляло напрячься, взгляд, будто стрелял молниями, пытаясь прибить к стенке или просто прибить. А движения были резкие, непривычные для её обычной нерасторопной грации. И всё в ней сквозило нетерпением будто если ещё немного помедлить, то всё порушится в одно мгновение. — Я знаю, что ты спала с Мишей. Брови Кати скептично полезли вверх: — И что? У Прохора будто выбили землю из-под ног. Как это «и что?». Он ожидал раскаяния, что она упадёт к нему в ноги, будет молить о прощении, скажет, что это было всё ошибкой, что она так больше не будет. А он отвернётся и скажет, что никакого «больше» между ними и не будет. И она заплачет, и тогда, он, возможно, задумается о том, чтобы простить её. — В смысле, и что? Ты предала меня! Ты изменила! — Что? — она недоумённо смотрела на него, словно не верила, что Прохор говорит это всерьёз. — Боже… — она приложила руку к лицу, тяжело вздыхая. — Я и не думала, что ты настолько недалёкий. Я тебе изменила? А у нас разве были отношения, чтобы я тебя изменяла? Прохор подкусил губу, чисто фактически их не было. Но… — Два года я гонялась за тобой хвостиком, пытаясь всячески угодить. Ой, Прохор, давай покрашу, да, Прохор, у тебя классные песни, — на последнем Катя сделала писклявый голос. — Даже когда ты динамил меня, то ли не понимая моих намёков, то ли специально. Но я думала на первое, решив, что ты ещё маленький, может, ещё не готов. Всё же парни в первых отношениях до жути неловкие. И я до конца надеялась, что ты вырастишь и всё осознаешь. Но время шло и ничего не менялось. Ты воспринимал меня только как подругу. И тогда я поняла, насколько это бесполезно, и решила попробовать с другим, так сразу заявляешься ты, говоря, что я тебя изменила. Целых два года, когда я была готова тебе отдаться за просто так, ты даже не обращал внимания на меня, зато, как ушла, так сразу ревность. Тебе нужна была лишь я, которая бы удовлетворила твоё чувство достоинства своим пресмыканием. Но извини, сладкий, я больше не дура и на таких мудаков не ведусь. Он отвёл взгляд. Он же совершенно не такой. Разве он мудак? Совсем нет! Просто он и вправду не хотел отношений, но желал дружить с Катей. А она изменила. Она его предала, ведь если любишь, то навсегда? — Да, пошла ты! — выкрикнул он в ярости, не подобрав внятных аргументов. — Шлюха! — Шлюха? — она стрельнула в него взглядом. — Хорошо. Раз я шлюха, — Катя подошла ближе, практически не оставляя пространства между ними, — то выеби меня. Прохор опешил, сглатывая слюну. В смысле?.. Прям тут?.. Прям сейчас?.. Он отуплено моргал и не знал, что ему делать. Потому что в принципе не знал, а как это происходит, собственно, и потому, что боялся. Это какая-то проверка? Чего Катя хочет? Он ничего не понимал. Тем временем, Катя схватила его руки и прижала их к её груди. Она была такой мягкой, но при этом упругой… Прохор впервые касался чьей-то груди. Тем более таким образом. И только сейчас он заметил, как Катя выросла. Она уже не была похожа на ту маленькую девочку, что отчаянно пыталась казаться взрослой. Теперь она выглядела солидно, настоящая девушка. В чертах лица больше не было той детской глупости, тело стало не таким тонким, не было больше той ломаности, только изысканность в изгибах, бёдра стали заметно выделяться на фоне, и юбка теперь слегка прилегала к ним, делая силуэт ещё шире. Прохор сглотнул, Катя выглядела по-настоящему взрослой и… сексуальной. — Я так и думала. Ты всё такой же девственник, — она отбросила его руки и отошла. И Прохор вновь вернулся в реальность. В реальность, где их больше ничего не связывает. — Уж лучше быть девственником, чем потаскухой! — выкрикнул он, чувствуя, как всё начинает кипеть внутри. Да как она смеет, его обзывать, да как она смеет ставить его в такое жалкое, мелкое положение. Он больше не будет слабым. — Тварь! Блядина! — Смотри, не утони в своём яде, пупсик, — Катя взмахнула рукой на прощание. И развернулась. И у Прохора чуть не разорвалось сердце. Его бросают. Показывают, насколько он жалкий, что с ним даже не желают иметь дела. Хотелось кинуться за Катей, сказать: «прости, прости, прости, прости, я такой дурак, давай снова будем общаться? Или давай начнём встречаться, если ты так хочешь? Только, пожалуйста, не бросай меня!». И он еле сдержал ноги от желания сделать шаг. Не надо этого. Он только сильнее унизится. Поэтому он продолжал посылать вслед оскорбления, пытаясь сделать вид, что это он тут главный, и это он разрывает отношения, а не она. И вообще, это он начал первый её игнорировать, поэтому это она тут в зависимом положении! Только когда Катя окончательно скрылась из виду, он понял, что не чувствовал привычного аромата граната. Только горьковатый запах, словно засохшие цветы. Прохор ощущал себя вновь уязвимым. Будто он вновь обнажил свои чувства, но он же этого не делал. Это чувство комочком сжалось у него в груди, сдавливая изнутри. Что ему делать, чтобы этого не было? Как прекратить эти ужасные ощущения, будто он опять стоит перед отцом с ремнём и ожидает удара в любую секунду? Он, кажется, догадывался. Придя домой, он сразу же припал к зеркалу, осматривая волосы, особенно корни. Те незначительно отросли, поблескивая золотисто на свету. Он хмыкнул и полез копаться в ящике отца. Вообще-то, туда было нежелательно заглядывать, но Прохору было всё равно. Пока он искал, то ощущал полную уверенность в действиях. Он резво откидывал всё лишнее, начиная нервничать, что никак не может найти нужное. Но когда машинка для стрижки оказалась в его руках, то он растерялся. А надо ли? Может всё же не стоит? Но он отбрасывал все эти мысли прочь, конечно, надо! Тогда всё станет по-другому. Всё станет лучше. Он постелил газеты на пол и последний раз взглянул на чёрные волосы. Всего одно движение и их больше не будет. Он выдохнул, крепче сжимая машинку. И включил её. Хотелось зажмурить глаза, чтобы ничего не видеть, чтобы не так было жалко сбривать волосы, но тогда бы он бы не смог понимать, где он стрижёт. Поэтому приходилось глазеть, как от одного движения на пол осыпаются чёрные локоны, заполняя всё больше и больше пространства. Он пытался придать себе уверенности, что так и надо, что он поступает совершенно правильно. Что после этого будет куда легче. Последней он сбривал розовую прядку. И та пала, как последний аккорд, или скорее, как последний гвоздь в крышку гроба. В крышку гроба прошлого Прохора. Который не умел постоять за себя и был мямлей. Теперь он сильный. Он глянул на себя в зеркало, проводя по коротко остриженным волосам. Было так непривычно видеть лицо, теперь не сокрытое прядями. В нём прослеживались острые черты, будто бы его лицо было сделано из прямоугольников. Теперь он не выглядел как девочка. Или как неуверенный в себе неудачник. В нём не было никакой мягкости. Хотя светлые волосы не так выглядели эффектно как чёрные. Но это ничего. Он свыкнется. Но чем больше он рассматривал себя, тем больше отмечал схожести с отцом. Такой же прямой нос, особенно, если смотреть в профиль. И губы такие же тонкие. И слегка проглядывающие скулы тоже напоминали о том. Разве что подбородок был куда шире. Он отпрянул от зеркала, нет, он ни капли не отец. Прохор закинул все эмо вещи подальше, закапывая их другой одеждой. Которой не так было много. Только рубашка, свитер да брюки. В целом, пойдёт. Когда домой вернулся отец, то удивлённо вскинул брови, губы немного скукожились. Казалось, что он совсем не верил своим глазам, осматривая Прохора с ног до головы, и самодовольно сказал: — Наконец-то ты за ум взялся. — Не думай, что это из-за тебя, — буркнул в ответ Прохор. Он уже давно перестал бояться отца, понимая, всё его бессилие. Стоило только раз применить силу, так тот сразу стал паинькой, которой хоть иногда и лез с нотациями, но более сдержанно и не так навязчиво. Про ремень тот и вовсе забыл. Но обстановку в доме всё равно трудно было назвать хоть капельку дружелюбной, скорее менее враждебной, чем раньше, но всё ещё напряженной. Только Прохор не знал, от кого больше исходило оно, от него или от отца. А может от матери с сестрой, что, как всегда, предпочитали делать вид, что ничего не происходит, занятые своими делами. «А всего лишь надо было ударить, — хмыкнул он, — как легко, оказывается, решаются проблемы». Прохор даже пожалел, что состриг волосы, ведь будто он пошёл на поводу у отца. А он хотел всеми силами стереть эту нахальную улыбку, что сообщала о превосходстве. Но это же не так! Прохор намного сильней! И теперь он в новом облике шёл в гараж. И чувствовал, как его голову обдувает со всех сторон. Но это было лучше, чем презрительные взгляды взрослых, недовольные причитания бабушек, что какое поколение пошло, и куда лучше, чем постоянно думать о том, как не попасться на глаза гопникам. Теперь было всё равно, он проходил мимо них с гордо поднятой головой, ощущая, что он намного сильнее их. Хотелось даже, чтобы они кинулись на него, чтобы он смог доказать им, как он может их уделать. Но этого не произошло. Обидно. В гараже был только Бен, что настраивал бас-гитару. И Бен тоже ошарашено взглянул на него, вначале нахмуриваясь, словно не узнавая его. — Ого, а чего такая резкая смена стиля? — Просто, — буркнул Прохор, хотя, стоит сказать, что ему было приятно такое внимание. Он даже провёл по волосам, будто подчёркивая изменения. — Мне кажется, так радикально внешность не меняют из-за просто так, — с подозрением посмотрел на него Бен. — Скинхедом заделался? — Тебе лишь бы поискать двойные смыслы. — Нет, правда. Ты даже не в эмо одежде. Почему? — Да разонравилось просто, что пристал?! — фыркнул Прохор. — Дождись Диму и к нему приставай с дебильными вопросами, — он плюхнулся на стул, по-царски вытягиваясь в нём и складывая ногу на ногу. — Я просто спрашиваю, — обиженным тоном произнёс Бен и продолжил настраивать бас-гитару. Прохор запрокинул голову, рассматривая потолок и дожидаясь, пока придёт Дима. Но тот не приходил, зараза такая. Прохор уже успел сменить несколько поз, утопая в скуке, можно было бы распеться, но ему не хотелось прерывать тишину. А то опять Бен начнёт задавать вопросы. Впрочем, он и без этого начал: — Скажи, а почему ты тогда стал эмо? Мне кажется, ты явно сделал это по идеологическим взглядам. Не думаю, что тебе просто понравились шмотки, ты глубже этого. — Ну-у-у, — протянул Прохор. Он замялся, не зная, рассказать или ответить что-нибудь едкое в лицо. Нет, Бен был его другом и это неправильно так к нему относится. — Если говорить о концепции эмо, то изначально это было про проявление эмоций. Совершенно любых эмоций. И положительных, и отрицательных. Как раз таки чёрный отражал негативные, а розовый позитивные. И получалось некое чередование, что за чем-то ужасным следует хорошее и это правила жизни. Но в итоге розовый больше сместился в сторону акцентов, как по мне. Возможно, в этом тоже есть своя правда, что жизнь, по сути, больше страдание, где лишь иногда бывают какие-то просветы. Он почувствовал, что говорит уже лишнее. Что он снова обнажается. И лучше этого не делать, Прохор знал, к каким это последствиям приведёт. — Впрочем, отвлеклись от темы, — сказал он, как ни в чем не бывало. — И идеология эмо подразумевает, что не нужно стесняться этих эмоций, нужно показывать их в любых проявлениях. Даже негативные. Ведь это естественно. — Кажется, у тебя плохо это получалось, — хмыкнул Бен. Но тут же его лицо вытянулось, и он судорожно сказал, — ох, чёрт, я не это имел в виду, прости. — Ничего страшного, — пожал плечами Прохор. Потому что это была правда. А на правду не обижаются. — Но почему ты потом отказался от идеи показывать эмоции? — аккуратно, почти ласковым голосом спросил Бен. Он приближался к нему неспешными мягкими шагами, будто кошка, что подкрадывалась к добыче. Правда, Прохор не был добычей. Ну, он хотел на это надеяться. — Только из-за того, что у тебя это не получалось? — Это бессмысленно, Бен. Во-первых, всем всё равно на них, во-вторых, они только мешают другим. Да и в целом, ослабляют тебя, когда ты рассказываешь о них. Другие могут воспользоваться против тебя ими. Короче, слишком ненадежная штука и нерабочая. Бен тяжело выдохнул, оказываясь позади стула. Он ухватился за спинку и нагнулся, выравниваясь с Прохором. Он тяжело выдохнул: — Это же не так. Мне не всё равно на твои эмоции. — Ой, вот не надо тут, — резко оборвал его Прохор, чуть привставая. — Не надо тут лицемерить. Я всё прекрасно понимаю. — Откуда ты можешь знать, лицемерю ли я или нет? — Чувствую. — Прохор, — его голос стал чуть жестче, — важно показывать другим людям свои чувства. Это основа всех взаимоотношений. Никто из нормальных людей не будет пренебрегать твоими чувствами. Наоборот, только поддержат или разделят их с тобой. Прохор… Но он не слушал, схватив гитару со стены и теперь бренча на ней бессмысленные аккорды, которые даже не сочетались между собой. Всё лишь бы заткнуть Бена. — Что ты делаешь? Это гитара Миши! — И что? — Прохор лишь сильнее ударил по струнам. — Если Миша узнает, то он разозлится. — Мне плевать. — Нельзя же так… — Можно, — шикнул Прохор и специально сфальшивил, надеясь, что это заткнёт Бена. Тот лишь тяжело выдохнул, обошёл стул и ухватился за гриф, не давая Прохору ставить аккорды и играть. — Я просто хочу понять, что с тобой происходит, — мягко сказал Бен. — А я не хочу, чтобы ты понимал, понял?! — и ударил по струнам, но те не издали звук, ведь были приглушены. — Ты превращаешься в несносного ребёнка, — устало произнёс он. Прохор хотел ответить что-нибудь гадкое, но дверь открылась. Он испугался, что это Миша, поэтому в спешке всунул гитару Бену. Но это оказался Дима. Он застыл в проёме, чуть приоткрыв рот. Его рука тянулась к цепочке на поясе. Брови нахмурились. Но после он одернул себя и произнёс: — Пиздец, Прохор, это ты что ль? Блять, эмо тебе шло куда лучше. Прохор хмыкнул, нет, сейчас ему гораздо лучше.