Мир сквозь косую чёлку

Всё было хорошо. Ну, относительно хорошо, насколько это может быть в его жизни. Репетиции продолжались, концерты периодически проводились. И отец время от времени бил его ремнём. Конечно, не так сильно, как в те разы, но всё равно было больно и неприятно. Но Прохор привык. Он уже ничего не испытывал, просто считая удары, ожидая, когда всё закончиться. Не было уже ни чувства унижения, ни обиды, ни злости. И даже слёзы больше не подкатывали. Он просто встал после всего процесса и думал, что в этот раз он прокололся, но в следующий, он не допустит такого. Поэтому он старался быть идеальным сыном. Учился на отлично, приходил домой вовремя, делал домашние дела, а держать лицо перед отцом и его знакомыми уже стало делом привычки. Правда, внешний вид всё так же не вписался в общую хорошесть, но он думал, что такое можно простить. Хотя, похоже, отец считал, что нет. Хоть били теперь и не сильно, зато, будто бы чаще. Как бы Прохор не старался, отец всегда находил повод. Не тщательно вымыл посуду, нагрубил сестре, получил тройку. Казалось, ему не так важна была причина, лишь бы снова достать ремень. Но Прохор всё равно старался отыскать в его действиях хоть какую-то логику и подстраиваться под неё. Так было гораздо легче, тогда всё словно было под его контролем. И атмосфера в доме была накалена до предела. Мало того, что ему надо было ходить по струнке, так ещё и надо было тщательно следить за настроением отца и понимать, когда лучше не высовываться из комнаты, а когда за это не отругают. Это было сложно, будто он был в одной клетке с тигром, где одно лишнее движение и тот наброситься на него, щёлкая клыками, разрывая когтями плоть. Но другого выбора у него всё равно не было. К тому же Прохор считал это отличной стратегией. Если он будет перечить, то будет, лишь больше получать, а так и ведёт себя хорошо, и не получает. Почти. Но это мелочи. Зато с ребятами отношения стали ещё лучше. Прохор думал, что если Бен и Дима поступят в университет, то они забросят музыкальную группу, посчитав, что это слишком детское дело. И вообще не пристало им, студентам, общаться со школьниками. Но нет. Наоборот, они стали проводить больше времени в гараже, раздумывая над новыми песнями, играя Летова да просто выпивая. И это были самые лучшие моменты, когда Прохор позволял себе чуть-чуть расслабиться. Ведь здесь его точно не будут бить и насмехаться тоже. В гараже всегда царила какая-то умиротворённая атмосфера, несмотря на то, что постоянно звучали гитары из усилителей, стучали громко барабаны (Дима так любил лупить по ним, что не раз ломал палочки). Но было что-то такое родное и домашнее в этих тусклых лампах на потолке, в кирпичных непокрытых красках стенах, криво прикрученной полке и бетонном поле, что, казалось, не мылся со времен постройки. Всё это было куда уютнее, чем обставленная новой мебелью квартира, словно желание стать ещё ближе к идеальной картинке с журнала. Так глупо. Прохор пришёл раньше всех на репетицию. Он глянул на знак анархии, нарисованный на двери, и невольно ухмыльнулся. Никто так и не закрасил его. В руке брякнул ключ. Дима расщедрился и сделал каждому копию ключа, предупредив, что «никаких непотребств в гараже». При этом смотря на Мишу и Прохора. И его кольнула лёгкая обида. Все в группе считали, что он встречается с Катей, хотя это было не так. Да, они ходили гулять вместе, он звал её на каждый концерт, и иногда она целовала его в щёку (чего он каждый раз просил не делать). Но в этом не было ничего такого. По крайней мере для него. Но ребята так не считали: Дима продолжал подтрунивать над ним, называя его Ромео, а Миша давал любовные советы, каждый раз интересуясь, а дошло ли дело до того самого. И каждый раз Прохор чувствовал, как краснеют уши от такого внимания. Один Бен не говорил про его личную жизнь. И спасибо ему. Он зашёл в гараж, сбрасывая рюкзак на пол, из-за чего поднялась небольшая пыль. Но не успел он ничего другого сделать, как дверь скрипнула, и на пороге появился Миша. Тот стал выглядеть куда старше, на щеках иногда проявлялась легкая небрежная щетина, да и голос стал грубее. Он облокотился на косяк, загадочно ухмыляясь. Его будто распирало от чувства гордости и скрытого самодовольства. Прохору подумалось, что тот скажет насчёт нового концерта или сообщит другую новость про группу, но нет. Всё было совсем не так. — Блондиночка, — чуть ли не промурчал он, — ты не представляешь, с кем я вчера потрахался. — С кем? — без особого энтузиазма спросил Прохор. — С Катей, — ответил он, заходя в гараж. — С той самой. Господи, и почему ты хранил такой бриллиант! Это же просто потрясающе! Я бы никогда не подумал, что девушки способны на такое. Это… Но договорить он не успел, так как получил удар в челюсть. Прохор и сам не понял, как повалил Мишу на пол, нависая сверху. Как это с Катей?! Почему с ней?! Что-то ужасно жуткое клокотало внутри, когда он всё больше и больше осознавал ситуацию. Миша переспал с Катей. И непонятно, что его так задело в этом, ведь если они не встречались, то какая разница, с кем она спала? Но было обидно. Она же его целовала в щёку! С ним постоянно гуляла! И тут узнаётся, что переспала с кем-то другим. Не с ним. И Миша тоже хорош. Постоянно говорил, что Катя девушка Прохора, а в итоге… В итоге взял и увёл её прямо из-под носа, между прочим, лучшего друга. Это было неправильно. Прохор бил по лицу наотмашь, не задумываясь. Его трясло от злости. В его голове вообще не было никаких мыслей. Он только чувствовал животную ярость, что захватила его всего, что заставляла нахмуривать, брови, ощетиниваться, и бить, бить, бить. Миша что-то кричал, пытался вырваться и пытаться ударить в ответ, но это слабо получалось. Он был полностью зажат. На мгновение мелькнуло лицо отца вместо Миши. И Прохор сильнее зарядил по усам, глядя на то, как искривляется физиономия того от боли, как он морщится, поджимая губу и шепча что-то. Как же тот жалко выглядел. Но моргнув, всё испарилось и перед ним снова появился Миша со зло зыркающими глазами да перекошенном ртом. — Эй, эй, эй, вы хотя бы деритесь подальше от барабанов, — послышался голос со стороны. — Прекратите, — вторил ему второй голос. А Прохор не хотел прекращать. Он только вошёл во вкус. Заструилась кровь. Правда, он слабо понимал, чья. Но это его не испугало, наоборот, словно бы лишь ещё больше раззадорила. Ему хотелось ещё, и ещё, больше, больше! Сильнее, сильнее! Чьи-то крепкие руки начали оттаскивать его. Он сопротивлялся, размахивая кулаками в разные стороны, пытаясь задеть всех. Он ещё не до конца закончил с Мишей! Но руки Прохора быстро перехватили и таки подняли с пола, в итоге подальше оттаскивая от Миши. — Успокойся! — прикрикнул Дима ему на ухо. И тогда он пришёл в себя. Перестал вырываться. Он заметил, как Миша зажимает нос, из которого стекала кровь, как тот весь был помят и в пыли, и как на полу остались алые капли. О, господи! Это он сделал?! Мурашки пробежались вдоль позвоночника от этого понимания. А потом он осознал. Это он сделал… и почувствовал какое-то странное внутреннее удовлетворение. Он глянул на руки, что были в тёплой, чужой крови, и ему не было мерзко. Ему было хорошо. Это было какое-то садистское удовольствие. Осознание того, что он кого-то сильнее. Что он тоже может наказывать неугодных. Бен помог подняться Мише, поддерживая его за плечи. — Ты ебнутый! — кричал Миша. — Ты, блять, ебучий псих! Конченный. Я теперь понимаю, почему отец бьёт тебя, — он вытер рукавом кровь с лица. Прохору вновь захотелось вдарить ему, да посильнее. Как тот вообще смеет говорить об этом?! Сукин сын! — Да как ты… Да у тебя мать шлюха! — Не смей о ней ничего говорить, пидрила неуравновешенная! — Прекратите, вы оба, — раздался требовательный голос Бена. Прохор начал вырываться, чтобы вновь наброситься на Мишу, но его крепко зажал Дима, не давая и шанса выбраться. — Пусти! Дима и Бен перекинулись взглядами, только им понятными. — Пойдём лучше выйдем, — сказал Дима и вытолкнул его за дверь. На улице он уже отпустил Прохора, но на всякий случай преградил дорогу в гараж. Впрочем, Прохору и так не хотелось туда возвращаться. Он плюнул на траву, отмечая, что его слюна почему-то с кровью, и побрёл отсюда. — Ты куда? — Подальше от вас, долбаебов, — крикнул лишь он. Где-то внутри на уровне груди скребли кошки. Ему было тошно. Его недо-девушка изменила ему с лучшим другом. А лучший друг, похоже, не был против, пришёл ещё такой горделивый, грудь выпятил как петух. Реально петушара. Только потому, что так поступают только они. Он сжал кулаки, ощущая странную горечь на языке. Ну, почему, почему именно ему изменили? Неужели он настолько плох, что Катя решила выбрать Мишу, вместо него? Да и Миша хорош, неужели не мог отказать? Хотя, судя по нему, сам уломал её на секс. «Такой же потаскун, как и его мамаша, — буркнул про себя Прохор, пиная камень, — все они в этой семейке одинаковы!». Он слышал, как за ним быстро шагал Дима. И это его бесило. Хотелось тихо пострадать одному. Не видеть никого. — Что у вас произошло-то? — спрашивал тот. — А тебе какая разница? — рыкнул в ответ Прохор, останавливаясь и резко разворачиваясь. Он был уже выше Димы, причём намного. Так что при должной сноровке и с ним может тоже подраться. И почему он сразу об этом подумал? — Такая, что вы устроили полный переполох и чуть не задели барабаны, — Дима задрал голову, пытаясь смотреть ему в глаза. Тогда Прохор поднял голову ещё выше, высокомерно глядя на него сверху вниз. — Ох, ну, уж извини, в следующий раз буду аккуратней. — Какой следующий раз? — сразу насторожился он, нахмуривая рыжие брови. — Никакого следующего раза не будет. А если будет, то оба вылетите как пробка. Уж лучше скажи, что у вас случилось? Прохор молчал. Ему казалось очень нелепым, что Дима пытался строить из себя взрослого, пытался, будто командовать им. Хотя между ними была всего три года разницы. Или если тот студент, то ему сразу всё можно, да? Прохор начинал из-за этого раздражаться, и кулаки в карманах сжались лишь сильнее. Он фыркнул, желая, как-нибудь заткнуть того, чтобы тот обиделся и, наконец, отстал от него. — Ты сейчас ведёшь себя, как самый тупой подросток из всех возможных, — сказал Дима. — И начинаешь подтверждать стереотипы о дебилизме эмо. Если тебе шестнадцать, это не значит, что ты теперь самый умный. — Закрой рот, — шикнул Прохор, а после елейно с усмешкой добавил, — Ирочка. И сразу почувствовал, как сильно обожгло щёку. Дима дал ему затрещину, из-за чего он пошатнулся. Он прижал руку к щеке, чувствуя, как та немеет. И горько усмехнулся. — Не смей называть меня так, — прошипел Дима. Замечательно. Мало того, что его предал лучший друг, что ему изменила Катя, так ещё и другой друг дал ему крепкую пощёчину. Он чувствовал, как его прежний спокойный мирок начинает рушиться. Конечно, а чего он ещё ожидал? Что будет что-то другое? Его никто не любит, и никогда не любил. Наверное, он и не заслужил никакой любви к себе. С чего он вообще взял, что к нему должны относиться хорошо? Он лишь жалкий, глупый, никчёмный человечишка, что и не заслужил ничего большего, кроме, как помереть в какой-нибудь канаве. Это сейчас и хотелось сделать. Пойти и броситься под поезд. Или в окно. Да хоть как-то свести счёты с жизнью. Раз он никому не нужен, раз все им так пренебрегают. Он не почувствовал, как по щекам потекли слёзы. Он сгорбился, весь сжимаясь, и всхлипнул. А потом и заревел, совсем не скрывая этого. Ему уже было всё равно, просто хотелось выплеснуть это уже, не держать в себе. Дима смотрел на него с нахмуренными бровями. Но потом его скривленные губы стали дергаться, брови разглаживаться, а взгляд и вовсе становится недоуменным. — Ну, ты чего? — в растерянности спросил он, вообще не понимая, что происходит. Прохор не ответил на его вопрос и медленно сел на траву и закрыл лицо руками, судорожно хватая воздух. — Чёрт, я не думал, что я так сильно ударил, я… — бормотал он, садясь рядом. — Бля, извини, я не хотел, просто… Прохор не дал ему договорить и уткнулся ему в грудь, обхватывая его. Сейчас он чувствовал себя, как ребёнок, как маленький потерянный ребёнок, который просто хочет к чему-то родному, чтобы его защитили и пригрели. Неужели он так много требует? Неужели он настолько плохой, что попросту недостоин этого? — Ну, ну, прекрати плакать, чего ты так, — Дима явно чувствовал себя неловко, даже пытался отодвинуться, но в итоге просто смирился. — К-катя, она… с-с Мишей, ну… это, — он говорил сквозь истерические всхлипы, — того… — он не мог произнести это вслух, слишком больно это было. — Что того? — П-переспали! — зарыдал ещё сильнее Прохор и затрясся. — Э-это же… предательство, да?! Так… так не должно быть. Ну, это не по-товарищески… И вообще… не знаю… мне больно! — А ты уверен, что Миша, ну, не приврал? Прохор опешил. — А зачем ему врать? — Ну, да, — Дима подкусил губу. — Скажи, что это н-неправильно, это же уже не друг… и… Вот Бен бы не сделал такого! А если бы сделал, то ты всё равно бы и-избил его! Дима как-то нервно дернулся на последних словах. — Нет, ну, Миша объективно поступил некрасиво. Но избивать его, всё же, не стоило. — Стоило! — всхлипнул Прохор. — Хорошо, стоило. Но не так сильно. Кажется, ты ему нос разбил. — И поделом! Дима тяжело вздохнул. — Ну, ну, прекращай реветь, — начал пытаться успокаивать он. — А то так точно на девочку похож, — он аккуратно отцепил Прохора от себя и взял в ладони его лицо. — Вон гляди, весь разлохматился, глаза красные. И вообще сейчас это… подводка у тебя потечёт. — Я сегодня не кра-а-асился, — прохныкал Прохор. — Хорошо, не потечёт. Но Прохор и вправду попытался успокоиться. Он начал утирать слёзы, размазывая вместе с тем и кровь по лицу. В глазах уже щипало, всхлипы никак не хотели уходить, и он всё также продолжал судорожно хватать воздух. Тогда он закрыл рот и начал дышать носом. Дима же ничего не делал, только лишь ободряюще похлопал по спине. Будто бы это помогало! Когда его дыхание выровнялось, из глаз перестали течь слёзы, то он почувствовал жуткий стыд, накрывший его с головой. Казалось, что пылало всё тело до кончиков ушей. Он только что разрыдался на глазах у Димы, как пятилетний ребёнок! Да пятилетние дети не плачут, как он! Господи, какой позор. Он прикусил губу, сжимаясь. Наверное, теперь Дима думает, что он слабак, неудачник и попросту нытик. Прохор опять уткнулся лицом в ладони, теперь уже, словно бы пытаясь скрыться от стыда. Неужели он и вправду такой жалкий? Что даже не смог сдержать простые слёзы? Чёрт. Он чувствовал себя очень странно. Злости уже не было, до слёз тоже было далеко, оставалось лишь смятение и потерянность. Что произошло? Почему? Он и не понимал собственных действий, они были будто бы чужими, совсем не его. Но при этом ощущались правильными. Особенно избиение Миши. Он ощущал себя вымотанным. Словно пробежал километровый марафон по жаре. Внутри ощущалась пустота. Почти такая же, как после концертов. Только если там это было лёгкостью, то сейчас к нему будто привязали гирю, что тянет его ещё дальше вниз на дно. Засасывая куда-то в пучины изнеможения. Теперь он не ощущал к Мише ничего. Ни злости, ни обиды. Он просто стал для Прохора чужим человеком, подорвавшим его доверие. А разве стоит на таких тратить силы? — Извини, — пробормотал Прохор, — за то, что разревелся перед тобой. — Ничего страшного, — отмахнулся Дима, мол, с кем не бывает. Но Прохор понял, что тот это сказал чисто из вежливости, потому что они были друзьями. На самом деле, Дима считал его девчонкой и слабаком из-за его слёз. Он был уверен в этом на все сто процентов, сам не зная, откуда взялась такая уверенность. — Не хочешь? — Дима достал из кармана пачку сигарет. Прохор, вообще-то, нечасто курил. Точнее, сам по себе он не курил, но когда предлагали, то чаще всего не отказывался. И в этот раз тоже согласился. Дима протянул сигарету ему и сам засунул в рот. — Ты куришь? — удивился Прохор, вскидывая брови. — После такого пиздеца грех не закурить, если честно, — он щёлкнул зажигалкой, поджигая им двоим сигареты. И затянувшись, еле закашляв. Похоже, и вправду не часто это делает. Прохор выдохнул дым из лёгких и глянул на окровавленные руки. Они не вызывали ни ужаса, ни тошноты, ни удовлетворения. Только ощущение мерзости, из-за того, что кровь уже начала подсыхать, и это было не очень приятно. Его даже не шокировало, что это вообще-то была кровь Миши. Уже было всё равно на это. Как и на всё остальное. Он ощущал, как болезненно щиплет губа. Похоже, таки разбил её в драке. Вот дерьмо. Он глянул на Диму, что плотно обжал губами сигарету и даже не вынимал её изо рта. Теперь Прохор ещё сильнее почувствовал себя виноватым. Он повёл себя, как ребёнок перед ним, а не как шестнадцатилетний юноша! Разве так можно? — Почему ты меня ударил? — он хотел сказать: «за Ирочку», но не решился. Мало ли опять прилетит. Дима ещё сильнее сжал сигарету. Его плечи напряглись, как и он сам, будто приготавливаясь к бою. Он тяжело выдохнул. Его взгляд упёрся в землю. Пальцы нервно постукивали по траве. Прохор подумал, что зря задал этот вопрос. Что сейчас вновь огребет. И уже приготовился. Хотя бы морально. — Это долгая история, на самом деле, — медленно начал рассказывать Дима, сомневаясь, а стоит ли? — Ну, началось всё при переходе в среднюю школу. Тогда у моих родителей не было денег, вот прям совсем. Я не жалуюсь, но как факт. И тогда зимой им не на что было купить мне одежду. А в старую я не влезал. Тогда пришли на помощь родственники или кто-то уж из знакомых родителей, уж не знаю. И они дали и куртку, и сапоги, и даже штаны. Только вот проблема была в том, что это было всё девчачье. Вот максимально. Такое всё ярко-розовое. На сапогах ещё какие-то цветочки были из блестяшек. В общем, жуть полная. Но выбора не было: либо так, либо голым. Он затянулся посильнее. — И мне ужасно стыдно было идти в таком в школу. Я чувствовал себя ужасно, это смущение, которое сковывало с ног до головы, заставляло быстрее идти по улице, чтобы, наконец, зайти в помещение и снять это. Только, как раз таки прохожим было всё равно, кажется, они принимали меня за девочку. Самое ужасное было в школе. Потому что все уже на второй или на третий день прознали, в чём я хожу. И тогда начались насмешки, унижения и прочие прелести. И тогда кто-то и придумал мне кличку «Ирочка». Уж не знаю, чем им так понравилось это имя, но оно за мной устоялось. И вскоре меня так начали называть чуть ли не все. Прохор поджал колени ближе к себе, чувствуя себя ужасным человеком. Мало того, что он даже не думал, что у Димы могли быть какие-то проблемы в прошлом (тот ведь выглядел максимально веселым человеком), так ещё и оскорбил его, примыкая к тем, кто обзывал его. Какой же он гнилой, мерзкий, противный человек! А ещё думал, что его-то и судьба не любит. Ага, как же. — Чёрт, извини. Я просто… не думал, что всё так… ужасно. Блять, я такой долбаеб, — он уткнулся лицом в колени. — Прости. Я, правда, не хотел тебя задеть. — Забей, — отмахнулся Дима. — В итоге, все те, кто меня оскорблял, поплатились за это, так что не стоит переживать. — Он аккуратно взял Прохора за подбородок и начал осматривать щёку, — бля, я тебя сильно ударил? — Нет. Всё равно, я сам напросился. Дима тяжело вздохнул. — В любом случае, предлагаю тебе сейчас отмыться от всего этого, — он кинул взглядом его руки и лицо, — и пойти бахнуть по баночке пива. А может и не по баночке. Уверяю, тебе от этого полегчает. И Прохор действительно хотел надеяться на это.