Мир сквозь косую чёлку

Прохор решил не задерживаться надолго у Миши. Ему было неудобно и неловко, что он за просто так живёт у них, у которых и так не хватает денег. Анна говорила: «Брось, сейчас уже столько ртов, что одним меньше другим больше, не особо замечаешь». Но Прохор сомневался в этом. Он сердечно поблагодарил, что дали возможность переночевать и накормили, и ушёл. Миша, конечно же возмущался, говорил, что надо оставаться, и что не пойдёт же тот обратно. Прохор и не собирался обратно. — И где ты тогда будешь спать? — фыркнул Миша. — Уж не говоря о том, что есть? — Найду что-нибудь, — пожимал плечами он. — Ага, конечно, — недоверчиво произнёс тот. — Сам меня называешь безответственным, а после не задумываешься о таких важных вещах. В итоге на репетиции Миша стал упрашивать Диму: — Ну, пожалуйста-а-а. Прохор просто поживёт в гараже. Немного. Дима лишь хмурился, складывая руки на груди. — А у него собственного языка нет, чтобы самому попросить? — бурчал он. — Он просто не думает о себе, хочет простудиться и умереть. Пожалуйста, Прохор ничего не будет здесь трогать и буянить. Да, блондиночка? — Я забьюсь в угол, буду резать вены и плакать, — прыснул Прохор, надеясь своей шуткой задобрить Диму. — Так, резать вены не надо, — ответил тот. — И плакать тоже. Ладно, живи. — Он достал ключи из кармана. — Но если хоть что-нибудь сломается или пропадёт… — Всё будет в порядке, — заверил Прохор Диму. Так он и поселился в гараже, ночуя на принесенном Димой матрасе. И если честно, то тут было не особо теплее, чем на улице. Да, ветра не было. Но гараж не отапливался, поэтому Прохор ощущал прохладу, скользящую прямо под одежду, чуть ли не до костей. Тогда приходилось сильнее кутаться, накидывая на себя помимо одеяла ещё и тёплые вещи с рюкзака. Но он не жаловался. Ещё бы он жаловался, когда ему просто так позволили жить здесь, так ещё и кормили. Будто он был какой-то бездомной псиной. Хотя в принципе… В школу он не ходил. До сих пор боялся, что родители могут его подкарауливать там. Да и вообще на улицу не выходил, только если уж совсем становилось скучно. Но от гаража старался далеко не отходить, проходился туда-сюда до поворотов и возвращался, ныряя под одеяло, пытаясь отогреться. До зимы было пока далековато, но осень медленно сдавала свои позиции. Обещание, данное Диме, он старался сдерживать. В первый день Прохор ещё держался. А во второй не выдержал и попытался сыграть что-нибудь на барабанах. Как и ожидалось, у него ничего не вышло, может и ритм ему удавалось выдерживать, но вот импровизировать — нет. К тому же, это было довольно утомительно, бить по барабанам, так и ещё постоянно тянуться до дальних. Поэтому он быстро бросил это дело, решив заняться гитарой. У него и дома висела гитара. Он занимался с ней ещё и до группы. Она заменяла ему пианино, и он практиковался на ней в подборе нот, да и просто в пении. Поэтому его охватила лёгкая волнительная дрожь, когда он взял в руки акустическую гитару. Пальцы уже давно отвыкли от струн, но помнили и аккорды, и перебор, и различные бои. Он пытался наиграть мелодию, и выходило неплохо, хотя иногда ему не удавалось до конца зажимать струны, и получалась фальшь. И пальцы болели из-за сильного давления на них. Струны впивались в них. Но тут дверь открылась, и Прохор дёрнулся, подскакивая. Убирать гитару обратно уже было поздно. — О, блондиночка, ты решил на гитаре научиться играть? — зашёл только Миша. — А, это ты, — облегченно проговорил он, присаживаясь обратно. — Да, я и так умею. Более-менее. — Ой, да что ты умеешь. Это так. Детский лепет. Дай покажу, — он отобрал у Прохора гитару и начал быстро дергать струны, создавая мелодию. Но из Миши вышел ужасно плохой учитель. Потому что он просто играл, плохо объясняя как надо, но как только Прохор брал гитару, чтобы попробовать, то после первой ошибки отбирал и говорил, что не надо мучить бедный инструмент. Поэтому ему просто приходилось запоминать действия, надеясь, что позже он сможет повторить. Хотя иногда Миша показывал такие приёмы, что Прохор просто не мог разобрать, куда ставятся пальцы и что происходит. Так они и просидели до репетиции. Те, кстати, стали проходить куда лучше ведь теперь, Прохору не приходилось уходить так рано, и они сидели до последнего, пока совсем не устанут. И это было классно! Ему нравилось проводить время вместе с ними, даже с Димой, вечно отпускавшем какие-то шутки. И по семье он не скучал. Учитывая, что и они, кажется, тоже. Он интересовался у Миши, не спрашивает ли классная руководительница насчет его. И как оказалось, нет. Вообще. Потом, как выяснилось, родители звонили ей и сказали, что Прохор заболел, поэтому в школу и не ходит. Класс. Нет, это было хорошо, что они не пошли в милицию писать заявление о его пропаже. Но, с другой стороны, было обидно. Будто бы они и вовсе не волновались. А если бы его схватил какой-нибудь маньяк? Или он бы просто вляпался в неприятности? Да, и просто, разве не боязно оставлять сына одного на улице? Он был уверен, что Анна никогда бы не позволила своим детям скитаться. Да, что уж говорить, она бы даже не довела до такой ситуации, когда ребенок вынужден будет сбежать. Неужели отец так боится показаться со стороны не идеальным, что готов даже забить на состояние сына, лишь бы никто лишнего не подумал. У Прохора аж зазвучали его слова в голове: «…позор на мою седую голову». Ну да, ну да. Только вот чего стоит эта идеальность? Репетиция заканчивалась, и Прохору становилось грустно. Сейчас они опять уйдут, а он останется совсем один. И снова будет тоскливо, снова он будет вспоминать всё, что только происходило, и слёзы будут подкатывать к глазам, но никогда не скатываться по щекам. Он же не плакса. Он не будет плакать, как стереотипные эмо. Даже если он один, даже если никто не видит. Он должен держать лицо. И к тому же вдруг кто-то зайдёт и увидит всё. Это же будет позор на всю оставшуюся жизнь. Он мог представить, какие клички ему придумают: «размазня», «нытик», «девочка», «плакса». Уж лучше держать всё в себе. — Эй, — окликнул Бен, — не хочешь покурить? Прохор оглянулся и понял, что они остались только вдвоём. — Давай, — он не знал, зачем согласился. Просто хватался за любую соломинку побыть ещё немного в компании. Они вышли на улицу. И Прохор ощутил, как стало ещё холоднее, чем было вчера. Он повёл плечами, будто попытался стряхнуть морозец с тела. Это не особо помогло. Поэтому он попытался просто сжаться, чтобы сохранить остатки тепла. Но тут он почувствовал, как на плечи что-то упало. Это была куртка Бена. Прохор поднял на него непонимающий взгляд, мол, мне и не нужно это, но всё же пробормотал: — Спасибо. Тот отмахнулся, мол, не за что. И протянул пачку сигарет. Winston. Неплохо так… Прохор взял одну и замялся. — Я это… не курил никогда. — Серьёзно? — усмехнулся Бен. — Какой ты чистый и неиспорченный ребёнок. Ладно, тут нет ничего сложного. Просто вдыхай дым, будто пьёшь какой-нибудь коктейль через трубочку. Или, можно сказать, заглатывай его, чтобы тот оказался в лёгких. Хотя бы, конечно, не советовал тебе начинать курить — вредная привычка. Уж лучше сохранить своё здоровье. Но и запрещать не буду. Я ж не твой папка. Так что выбор за тобой. Прохор посмотрел на пачку, где было написано «онкозаболевания» и фотография, как он понял, почерневшего и сжавшегося лёгкого. От этого пробежали мурашки, сложно и представить, что такое могло быть в человеке. Чем больше он разглядывал фотографию, тем больше у него появлялись сомнения, что стоит пробовать. Но если он один раз, то ничего же не будет? Ну, его лёгкие точно не покроются чёрным после одного раза. А больше он и не будет. Может и будет, но не сильно. В общем, это ему не грозит, решил он, и уверенно зажал губами сигарету, и выжидательно глянул на Бена, мол, готов. Тот достал из кармана зажигалку и щёлкнул ей. В темноте появился огонёк. Он поднёс зажигалку к сигарете и сказал: — Вдыхай. Прохор и вдохнул. И ничего не почувствовал, выпуская дым. Тогда он ещё раз вздохнул, стараясь из сигареты вытянуть всё что можно. Дым царапнул по горлу, обжигая. И Прохор закашлялся, ощущая, будто задыхается. Он согнулся пополам. Голова заболела, а земля начала плыть из-под ног. Вот чёрт. Кажется, он умирает. — Господи, ты чего так много затянулся, — Бен придерживал его за плечи. — Бля, бля, дыши. Давай, лучше сядь, — он аккуратно надавил на Прохора, и тот скатился по двери гаража на землю. Запоздало он подумал, что, наверное, испачкал куртку Бена. — Не стоило тебе давать. — Н-не, всё хорошо, — произнёс он сквозь кашель. И для убедительности хотел вновь затянуться, но Бен отвёл руку с сигаретой. — Давай ты вначале откашляешься, а потом будешь строить из себя дофига мужика, хорошо? — Бен перед глазами плыл, становясь совсем размытой фигурой. — Я не строю, — обиженно проворчал Прохор, прищуриваясь, пытаясь сфокусироваться на нём. Ещё и темно так, зараза. — Да, да, — то ли сыронизировал он, то ли поддакнул, чтоб не спорить. Наконец, горло перестало так скрести, а он сам перестал пытаться выхаркнуть лёгкое. Он приподнялся, и Бен вместе с ним, осматривая его. Уже не так плыло перед глазами, но голова до сих пор слабо ныла. И ещё какое-то такое странное ощущение в висках. — Чёрт, извини, надо было тебя предупредить. — Да ничего, — махнул Прохор. — Ага, ты весь побледнел. Нет, я изымаю у тебя сигарету. Нафиг надо. — Не, не, я буду аккуратней. Бен скептично посмотрел на него. После взглянул на почти дотлевшую сигарету, бросил её на землю, придавливая её ботинком. И достал новую, протягивая её Прохору: — Только медленно и по чуть-чуть. Господи, чему я учу ребёнка… — вздохнул он, поднимая глаза к небу. — Я не ребёнок! — обиженно сказал Прохор. Теперь они вместе прикурили от одной зажигалки. И он старался совсем чуть-чуть вздыхать, хотя всё равно неприятные ощущения сохранялись. И в первый раз он не понимал, зачем люди курят, если это так противно, но с каждой затяжкой, он чувствовал, как немного ударяет в голову. Совсем иначе, не как от алкоголя. Правда, смысла он всё равно не видел: алкоголь был в этом плане лучше, а от дыма постоянно хотелось кашлять. Как будто он травит себя насильно. Но он продолжал. Чтобы побыть подольше с Беном. Тот спокойно курил, не кашляя между затяжек, как это делал Прохор. И в целом выглядел очень крутым! Темнота, его будто выгравированный силуэт в чёрной кофте и слабый огонёк от сигареты, что был единственным источником света. А также дым, что он выпускал изо рта. Тот клубился, тонкой струйкой поднимаясь ввысь. Бен, завидев, как его рассматривает Прохор, сказал: — Смотри, — и выдохнул. Дым пошёл в этот раз не обычной струей, а кольцами. — Вау, — прошептал он. Тот по-доброму усмехнулся. Звёзды сверкали где-то в вышине. Ветер раскачивал траву, та тихо шуршала. Всё было словно сказочным. Необычным. Он давно заметил, что ночь почему-то всему придавала лёгкий оттенок чего-то сказочного. И интимного. Будто ночью свершается всё самое непостижимое, что люди бояться сделать днём. Может, просто кажется, что никто не увидит во мраке потаённых желаний? — Прохор, — тихо позвал Бен, — у те… — но он замялся и сказал совсем другое. — Почему ты сбежал из дома? — Я же уже отвечал. На то были обстоятельства, — он немного напрягся. Зачем вновь поднимать эту тему? — Какие обстоятельства? — Это, что, допрос? — Прохор нахмурился, исподлобья смотря на него. — Нет, — он вновь выдохнул дым. — Я просто хочу понять, всё ли хорошо с тобой. — Всё со мной хорошо, — твёрдо сказал он. — Доволен? — Когда ты отвечаешь таким тоном, то нет, — Бен отвечал спокойным голосом, даже не повышая его. — Тогда уж довольствуйся тем, что есть, — Прохор отвернулся. Он не понимал, зачем Бен завёл с ним разговор об этом? Какая разница из-за чего он сбежал? Люди просто так не сбегают из дома, понимать сам должен. А если не понимает, то значит тупой. И нечего к нему с расспросами идиотскими приставать. Лучше бы себя поспрашивал. — Прохор, — он говорил тихо, словно кто-то мог подслушать, — извини, если надавил. Просто, я хочу знать, что с тобой всё в порядке. Я переживаю за тебя. Всё-таки ты член группы и мой друг. Прохору, конечно, стало приятно от последних слов. За него переживают. Он кому-то да нужен! Но поворачиваться он не спешил. — Разве, если я скажу, что не в порядке, то что-то измениться? — спросил Прохор. Бен не отвечал. Прохор слышал, как ещё раз щёлкнула зажигалка. А после последовал тяжелый вздох. — Может и измениться. — Что? — он развернулся. — Что изменится? Резко всё станет по-другому? Мир станет вести себя иначе? Люди? Что изменится, ты мне скажи, Бен, может я пойму. — Нет… — Видишь! Ничего не меняется от одних лишь слов. Я могу сколько угодно говорить о том, что я не в порядке, но разве это на что-то повлияет? Лишь окружающие задолбаются слушать это. Вот и всё. Нужны действия. Только действия меняют всё. — А разве то, что ты говоришь, это не действие? — усмехнулся Бен. Прохор хотел возразить, но запнулся, не подбирая слов. «Это другое!», — но почему другое, объяснить он не мог. — Вот видишь, — Бен стряхнул пепел с сигареты. — Знаешь, когда выговариваешься, то становится легче. — В моём случае, мне станет лишь хуже. — А ты пробовал? Прохор поджал губы. Конечно, он не пробовал, но… и не хотелось. Он боялся, что когда начнёт говорить, то не выдержит и заплачет. А этого нельзя делать. Но больше он боялся, что Бен усмехнётся над ним, скажет, что это фигня, расскажет остальным, чтобы все поржали и ещё раз убедились над тем, какие эмо нытики и раздувают проблемы из ничего. Хуже всего, если он начнёт жалеть. Прохор не хотел выглядеть жалким. Он не такой. Ему не нужна чья-то жалость, ему не хотелось унижаться перед остальными. — Нет, и не буду, — твёрдо ответил он. Бен тяжело вздохнул, словно был разочарован: — Хорошо. Но, если что, ты всегда можешь выговориться мне. — Боюсь, я этим никогда не воспользуюсь. Нет, иногда даже ночи не хватает, чтобы высказать всё, что скрыто глубоко внутри. Прохор решил, что никому никогда и не расскажет. Уж лучше он похоронит это глубоко внутри себя, припрятав подальше от любопытных глаз. И когда-нибудь эти раны покроются шрамами, а после и те пропадут. И больше никто и не догадается, что когда-то они у него и были. Уж лучше так, чем постоянно терзать разговорами. Это всё равно, что каждый раз сдирать корочку с царапины, а потом смотреть на вытекающую кровь и жаловаться, почему же она не зарастает? — А сигаретами, значит, с радостью воспользовался. Вот оно — потерянное современное поколение, — прыснул Бен. — Эй, мы почти с тобой ровесники!

***

Где-то на четвертый день пребывания его в гараже, Дима сказал: — И долго ты тут собираешься жить? — Э-э-э, — это был хороший вопрос, потому что Прохор никогда им не задавался. Он как-то не мог представить, куда ему потом съезжать. Только разве на вокзал, либо в какой-нибудь подвал… или возвращаться опять к Мише и быть лишним ртом. В любом случае варианты были так себе. Дима пришёл одним из самых первых, видимо, специально, чтобы завести этот разговор. Потому что на репетициях он постоянно нелестно отзывался о том, что он тут спит и про его матрас в углу, на котором вечно творился какой-то хаос. Прохор не понимал, а что не так, сам же разрешил пожить здесь. Да, и разве он как-то мешает? Вроде нет. Просто спит здесь. Не мусорит. Какая разница? — Я так понимаю, ты планировал, что всегда? — Дима сел на стул, поворачивая его спинкой вперёд и садясь так, кладя руки на спинку. — Ну, не то, чтобы… — он пытался придумать какое-то оправдание. Потому что всегда и вправду звучало очень нагло. — Ну, неопределённый срок. — Неопределённо срок, длящийся вечность? Я всё правильно понимаю? — Нет, не совсем, — Прохор мялся. Вид Димы пугал. Особенно эти массивные берцы, будто созданные специально для того, чтобы лучше бить людей. Не то, чтобы он ждал этого от него, но… мало ли. Дима требовательно на него смотрел, будто возвышаясь над ним. — Хорошо, я не знаю, сколько я тут планировал жить, — шикнул Прохор, ощущая моральное поражение. — Но тебя же больше волнует, когда я уйду? — Ага, — протянул он. — Я этого тоже не знаю. — Послушай, тебе тут не ночлежка для бездомных, — сказал Дима. — Я не против того, чтобы ты тут перекантовался на пару ночей, но жить тут — это такая себе идея. Учитывая, что у тебя и тёплого ничего нет с собой. И есть. Короче, хуйня идея. — И что ты мне предлагаешь? — насторожился Прохор, уже начиная догадываться. — Возвращаться домой. — Нет! — сразу же крикнул он, сам удивляясь тому, что он повысил тон. — Я не вернусь туда. Дима покачал головой. — Родители же, наверное, волнуются. Переживают. — Если бы они переживали, то они бы давно подали заявление о пропаже, — фыркнул Прохор. — А так они, кажется, и не планируют. — Может, они надеются, что ты сам вернёшься? Это ведь частая тема у подростков — сбегать из дома. Они тебя любят. — Я не думаю, — он сжался. — Любой родитель любит ребёнка. Просто, не всегда, возможно, они умеют правильно выражать эту любовь. Но они, правда, стараются. Может своеобразными способами, может, не совсем так, как нам хочется. Но уж такова их природа. Просто приди с ними и поговори. Скажи, что тебя задело. Выскажи всё, что ты думаешь о них. В цензурной форме, конечно. И тогда они примут к сведению. Надо решать проблемы, а не бегать от них. Так ты ничего не добьёшься. Прохор нахмурился, уводя взгляд. Он чувствовал, что, возможно, в словах Димы и была правда. Возможно, в нормальных семьях оно так и работает. Но у них же ненормальная семья, у них идеальная, а это значит, что отец вновь не станет слушать его, просто обвинит во всём. Но, а вдруг? Вдруг, отец и вправду волнуется? Он же родитель, он должен чувствовать, хоть что-то. А мать? Мать-то точно переживает о нём. И может его побег их чему-то научил. Они поймут, как многое он для них значил, и что они вели себя совсем неправильно! Может, ещё извиняться. Хотя, нет, последнее было уже совсем за гранью. — Пойми, в любом случае, у тебя не получит бегать и прятаться от них вечно, — продолжал говорить Дима. — Когда-то, да придётся вернуться к ним. Тебе же даже не шестнадцать лет, у тебя почти нет никаких прав! А чем дольше ты оттягиваешь момент возвращения, тем больше возрастёт наказание. — Прохор постарался не вздрогнуть на этих словах. — Уж не знаю, какие у тебя родители. Но оттягивать неминуемое — бессмысленное. Уж лучше встретиться с проблемой лицом к лицу и покончить с ней. «Или покончат со мной», — мрачно подумал Прохор.