Мир сквозь косую чёлку

Прохор надеялся, что ему удастся скрыть произошедшее в ту ночь. Не хотелось, чтобы хоть кто-нибудь узнал, что делал с ним отец. Но всё, как всегда, пошло наперекосяк. Он спокойно умывался в ванной, слыша, как в соседней комнате Анна играется с детьми. Его сразу напрягло, что тут нет задвижки, но он понадеялся, что никто не будет сюда ломиться. Поэтому решил переодеться во что-то менее пыльное. И когда он неторопливо стягивал с себя футболку (так удачно «повезло», что он стоял спиной к двери), что ещё и каким-то образом успела прилипнуть к телу, то послышался скрип. — Ой, изви… ох, нихуя себе, — в шоке пробормотал Миша. — Не смотри, не смотри! — закричал Прохор, опуская футболку обратно. Но Миша пропустил всё мимо ушей и подошёл к нему, резко задирая её, из-за чего тот почувствовал резкую боль. Будто бы что-то содрали. — Да у тебя тут кровь запеклась, — пробормотал он. — И синяки такие. Откуда? Прохор молчал. Его смущала эта ситуация: он стоит с оголенной спиной, а его друг рассматривает побои. Какой ужас… Но и рассказывать он ничего не собирался. Миша тогда точно посчитает его за нытика. И скажет: «ну, типичные эмо, ноют из-за хуйни». — Прохор? — требовательно произнёс Миша. — Я… ударился. Упал спиной прям, прикинь? — он попытался придать своему голосу небрежности, чтобы звучало ещё более правдоподобно. — С лестницы, — может быть добавление деталей его убедит. Но, кажется, тот не поверил. Миша сощурил глаза, осматривая спину, а потом покачал головой и неодобрительно посмотрел уже в лицо Прохора. А он пытался никуда не смотреть, уставившись в стену, надеясь, что всё скоро прекратится. Господи, какой это позор. Теперь Миша постоянно будет шутить про это, а ещё расскажет остальным, и… — Это не лестница, — перебил поток мыслей Миша. Его голос был серьёзным, что было необычно. Казалось, он вообще не может быть серьёзным. — Это… — Нет, это лестница, — не дал закончить ему Прохор. — Это лестница, — сделал он дополнительный акцент, даже не зная, кого больше пытался убедить себя или его. — Это пиздец, — заключил тот. И Прохор понадеялся, что на этом всё и кончится. Что сейчас Миша развернётся и выйдет, больше никогда не поднимая эту тему. Ну, насчёт последнего это слишком утопично, но вера всё же была. Но нет. Вместо этого тот сказал: — Ма! Подойди сюда. «О, да, давайте всем теперь это покажем, чтобы вместе смеяться надо мной», — прыснул Прохор. Послышались быстрые шаги. А потом вздох какой-то неоднозначный. Точно не осуждающий, но Прохор не мог его никак понять. Наверное, ближе к обеспокоенному. — Сейчас мазь принесу, — сказала Анна. Вернувшись, она прогнала Мишу и прикрыла дверь. Вначале она водой стерла запекшуюся кровь, проводя иногда прям по ранкам, из-за чего он мелко вздрагивал. Хотя старался, чтобы это было не так видно. Чтобы не показаться слабаком. — Потерпи немного, котёночек, — и чмокнула куда-то в затылок. Наверное, от этого он дернулся больше всего. Потому что это было совсем неожиданно для него. И непривычно. Чёрт, кто так вообще делает? И к тому же, какой он котёночек. Он не котёночек. Ему не пять лет, чтобы его так называли! Но, конечно, он промолчал. Пререкаться по мелочам с Анной он не хотел. Она медленно и аккуратно втирала ему мазь. Прохор не видел в этом потребности. Мало того, что позволили ему остаться на ночь, так ещё и тратят на него лекарство, хотя он в этом не особо нуждается. Не умирает же, значит можно и перетерпеть. — У тебя где-нибудь ещё есть синяки? — Нет! — ответил он слишком экспрессивно. Не хотелось бы, чтобы кто-нибудь видел, что у него на пятой точке, а тем более прикасался к ней. Кажется, Анна не очень поверила. Но решила больше не допрашивать. Наконец, это унизительная процедура для него закончилась, и он пошёл в комнату. Здесь их было две, помимо кухни. И все они, как ему казалось, были тесными. То ли из-за разбросанных игрушек, то ли в целом они были такие маленькие и квадратные. И в них он увидел только один диван, а в другой одну большую кровать и люльку. Больше никаких спальных мест не было. И он с тревогой думал, как разместятся все дети. И что ему придётся спать в этой толкучке. Но всё оказалось не так печально, на пол были постелены матрасы, на которых уже расположились некоторые. На диване и на кровати лежали только самые младшие. Похоже, дедовщина здесь действовала наоборот. Он оглядывался, пытаясь понять, а где, собственно, он будет спать? Но потом он заметил активно машущего ему Мишу и поспешил к нему. Приходилось переступать через других, иногда те обиженно кричали: «я теперь не вырасту!», и Прохор переступал их обратно. Поэтому после он старался идти по краешку и всех обходить, чтобы никто не был обижен. «Ночью я точно на кого-нибудь наступлю», — подумал он. И принял решение ночью никуда не вставать. Как только он плюхнулся на приготовленный ему матрас рядом с Мишей, сзади появилась Анна. — Может, ты лучше на диване поспишь? С твоей-то спиной… — спросила она. — Там помягче будет. — Не, я и так на лавке спал, так что всё нормально, — сказал он гордо, желая показать, какой он выносливый и может справляться с любыми трудностями! Наверное, его бы отец за это похвалил. Хотя нет, тот бы сказал, что на лавках спят только бомжи. — Боже, ну и у тебя друзья, Миша. — Прохор не понял, сказала она это с осуждением или?.. — Я знаю, классные! — хмыкнул Миша, широко улыбаясь. — Как и ты сам, — усмехнулась Анна. Она присела на корточки, чтобы поравняться с ними сидячими, и пожелала: — Спокойной ночи. После чего приблизилась к Мишиному лбу, похоже, чтобы поцеловать его. Но Миша запротестовал: — Ма-ам, ну, не при гостях же, — смущенно пробормотал он. — Значит, ты не хочешь, чтоб я тебя целовала? — она надула губы. — И ладно, поцелую тогда Прохора. Прохор такого поворота вообще не ожидал и от удивления вскинул брови. — Нет, Прохора не надо целовать! — капризно и ревниво сказал Миша. — Уж лучше меня, — пробормотал он, отводя глаза. И Анна, хихикнув, чмокнула его в лоб. А Прохора нет. И он был этому рад, потому что не хотел к себе лишнего внимания. Да и это совсем было лишним. Но его кольнула зависть, что его мать так никогда не делала. Она даже не всегда желала спокойной ночи, просто посылала их спать. Про отца ничего и говорить не стоит, тот лишь утром угрюмо бормотал: «доброе утро». Вообще Прохору казалось, что вся его семья какая-то странная. Они вроде и соблюдали какие-то правила, какие-то вещи, которые есть у всех, но при этом всё равно выходила лажа. Полнейшая. Это будто пытаться сыграть красивую и сложную мелодию на ненастроенном инструменте. А вот с семьей у Миши, всё было наоборот. Они не были похожи на обычных, здесь не было отца, зато было очень много детей. Они не следовали никаким правилам, ни убирали игрушки, шумели, и выглядели очень лохмато, а не как прилизанные дети с рекламы, зато они были счастливы. И Анна тоже не выглядела идеальной домохозяйкой: нет ни красивой уложенной причёски, ни красивого платья, да и готовила она средне, зато была очень любящей. Про неё и вправду можно сказать, что её руки мягкие и ласковые (уж он убедился на собственной спине). И если отец считал их семью образцовой и правильной, а Торчановых какими-то отбросами, то уж лучше быть отбросами. Так хотя бы счастливее. Анна поцеловала всех по очереди, выключила свет и вышла за дверь. Прохор повернулся к Мише и шёпотом спросил: — А можешь рассказать немного о своей семье? В темноте не было видно, но, кажется, Миша удивлённо посмотрел на него. — Ну, — он почесал голову, — семья как семья. Че тут рассказывать. — Просто она необычная такая, большая… — И что ты имеешь против этого? — настороженно сказал Миша. — Нет, это, наоборот, круто, — восторженно прошептал он. — Вы такие дружные. Если быть честным, то с Марией он никогда не был в хороших отношениях. Она его бесила. В то время как ему запрещали всё, она могла спокойно и плакать, и смеяться. Конечно, тоже не особо громко, но могла! Он бы всё отдал за возможность просто поплакать, на любых условиях, и чтобы отец не отругал его. А ещё она была врединой, которая, кажется, из принципа мешала ему и подставляла его. Чего она добавилась непонятно, но, похоже, ей просто было приятно наблюдать, как его из раза в раз наказывают. — Не скажу, что такие уж дружные, — Миша нахмурился. — У меня вообще девять братьев и сестёр. — Прохор свёл брови, либо у того плохо с математикой, либо он чего-то недоглядел, но… — Нет, я не посчитал себя вместе с ними. Их девять. Просто, старший брат решил свалить из дома, как только ему исполнилось шестнадцать. Сказал, что мы ему надоели, что мешаем двигаться ему дальше. И вообще, что он устал жить в грязи, — он фыркнул. — Неженка, какой нашёлся. Конечно, раньше мы жили похуже, в общаге, кишащей тараканами. Но потом мама смогла с материнского капитала купить эту квартиру. Он замолчал, уводя взгляд и комкая простынь. Наступила тишина, прерываемая сопением и шуршанием других. Миша заелозил на матрасе, будто переживая о чём-то. Прохор напрягся, неужели он что-то не то сказал? — Нет, на самом деле, возможно, я в какой-то степени его понимаю. В том смысле, что мы и, правда, живём не припеваючи. Но разве это повод бросать семью? — Миша посмотрел прямо в глаза Прохора, от чего он смутился, стараясь отодвинуться. — И мама и так старается, как только может, чтобы обеспечить нас необходимым, а он вместо помощи берёт и сваливает нахуй. Я считаю, это неправильно. Мне тоже не всегда нравится быть в семье, тем более в такой большой, где кажется, что у тебя совсем нет укромного уголка. Да, и не совсем мне все нравятся братья. Особенно Антон. Гандон ещё тот. Но это же семья! Единственное место, где ты всегда найдёшь приют, где тебя примут любым, где помогут, как могут. Возможно, не все мои братья и сестры идеальны, но это единственно родные люди, которые есть у меня. Прохор хотел бы также рассуждать о семье. Но у него никак это не вязалось. Для него семья была безумно небезопасным местом, где любое лишнее движение каралось. — И тем более мы единственные родные люди, которые остались у мамы. Её родители погибли, а ближайшие родственники живут в лучшем случае в области, в худшем, в другом городе. И ей никогда не везло с мужчинами. Уж не знаю, почему так, но они никогда не задерживаются у нас надолго. Я помню, год назад, один даже ударил маму прямо у меня на глазах. Ну, я не растерялся и ударил его в ответ, — он гордо усмехнулся. — И короче он ушёл и больше никогда не появлялся. Может, это и к лучшему, ведь почему-то они ещё и все конченные. И алименты не платят. Долбоёбы. Но старший брат ещё больше долбоёб. Бросать мать, когда он, наоборот, может ей помочь — это самое мерзкое, что можно поступить. Она заботилась о нём, а он… она до сих пор переживает из-за этого. Чёртов эгоист. — Я бы никогда не бросил такую мать, — честно признался Прохор. Возможно, он чего-то не знал, но пока ему Анна казалась примером идеальной матери. — А разве у тебя не такая? — подозрительно сощурился Миша. Ох, чёрт, неужели он прокололся?! — Не напрягайся так, — отмахнулся Миша. — И-и-и, не бери в голову то, что я сказал. Это так. Пространственные разговоры перед сном. И не собирайся меня жалеть, хорошо?! Я не жаловался, я просто рассказал потому, что ты попросил. — Я и не собирался, — хмыкнул Прохор. — И хорошо. Прохор хотел что-нибудь тоже сказать что-нибудь откровенное о своей семье. Как бы в ответ на честный монолог Миши. А то получалось совсем несправедливо: тот раскрылся перед ним, возможно, не полностью показав уголки своей души, но хоть какую-то часть, а он, наоборот, всё скрывает, утаивая всё, что только можно и нельзя. Потому что боялся. А чего боялся — непонятно. Но всё равно вместо признания он сказал: — А кем у тебя мать работает? Единственное, что он знал, что Анна работает ночью. Миша ещё сильно заерзал, даже как-то настораживаясь: — Продавщицей в ночную смену. — А такие бывают? — удивился он. — Ну, если работает, значит бывает! И Миша обиженно отвернулся, заворачиваясь в одеяло. Прохор смутился, а что он такого сказал? Он мял простынь, собираясь с мыслями, чтобы рассказать всё. И как с ним отец обращался, говоря буквально: «не чувствуй», и как тот застрелил зайца на охоте, и как заставлял стоять в углу на горохе, и как в начальной школе заставлял переписывать всё домашнее задание, если там была ошибка или помарка, вырывая при этом листы, и как пытался отрезать ему волосы, и как оскорблял его, и как избил недавно. Но он только совсем тихо прошептал: — Это была совсем не лестница… — Я уже понял, умник. — Это… это… был… Его сердце застучало сильнее, а в горле образовался противный комок, будто его сейчас стошнит. Он весь сжался. Слова застряли даже не в горле, а ещё дальше, будто ещё даже не сложились из слов. Он так хотел сказать: «отец, это был отец, блядский отец, знал бы так, как я его ненавижу и хочу прикончить». Но будто бы сама невидимая рука отца сдавливала его шею. Миша обернулся, беря его аккуратно за руку: — Не говори, если тяжело. Я понимаю. Прохор сглотнул, будто проглатывая все слова, что хотел сказать. — Только не считай меня жалким. И жалеть тоже не надо. — Я и не собирался, — усмехнулся Миша и отпустил его руку. — Ладно, давай, блондиночка, спать. Хорошо поспать не особо получилось. Проснулся он часов в пять, в кромешной темноте. И понял, что совершенно не хочет ложиться обратно. Не сказать, что он был бодрым, но и сонливости никакой не было. Очень странное чувство. Вначале он смотрел на Мишу, отмечая, что в пижаме, безо всякой атрибутики, тот выглядит мило. Даже совсем безобидно. И не подумаешь, что такой славный ребёнок может выпить целую бутылку пива залпом на спор или пойти подраться со скинхедом. Даже и не будет мысли, что из его рта может доноситься такая брань, что любой сапожник обзавидуется. Но потом Прохор перевёл взгляд на потолок. С подтёками. Похоже, кто-то изрядно так подтопил их. И отклеивающиеся обои, что в темноте казались ещё более тусклыми и темными, чем есть. В целом в темноте квартира выглядела ещё более пугающее. Будто из какого-то ужастика. Или новостей про многодетную семью в не самых благоприятных условиях. Ах, стоп. Он поднялся, решаясь пойти попить. Он аккуратно пробрался через всех, даже никого не задевая. Ночью он слышал, как подскочил Миша из-за плача младенца и пошёл его успокаивать в соседней комнате, попутно наступая ещё на кого-то. И Прохор лишь подумал о том, как ему повезло, что он спал рядом, а не где-нибудь посередине комнаты, иначе и на него наступили бы. Но как только он зашёл на кухню, то заметил Анну, сидящую на подоконнике возле открытого окна. Они оба удивлённо переглянулись. — Чего не спишь? — спросила она. — Не спиться, — повёл он плечами. — Хочешь, садись сюда, — она хлопнула рядом с собой. И он присел рядом. Анна была в том же халате, небрежно накинутым на тело. Только волосы были убраны в хвост, да на лице виднелся броский макияж. Но губная помада была смазана. Она держала в руках пачку сигарет и протянула её Прохору: — Будешь? — Нет, спасибо, не курю. — А я буду. Она закурила, выдыхая дым в открытое окно. Из него дул холодный воздух, из-за чего Прохор немного поёжился. На улице горели фонари, освещая тусклым оранжевым светом дорожки. Никого из людей не было видно. И стояла тишина. Даже машин не было слышно вдалеке. Это было так странно. Ощущение одиночества. Будто никого никогда и не было. Будто никто и не ходил по двору. Это вызывало очень странные чувства внутри. Словно что-то не так. Но при этом ему нравилось. — Здесь окна выходят на восход, — сказала тихо Анна. — Через несколько минут станет по-настоящему красиво. Ему было неловко сидеть с чужой мамой на кухне, которая ещё вместе с этим курила. Обычно взрослые старались скрыть свои вредные привычки. Или хотя бы пытались пояснять, что так нельзя. А тут будто бы ничего такого. — Ты хорошо дружишь с Мишей? — спросила она. Прохор кивнул. — Хорошо. Он неплохой. Добрый. Хоть таким и не кажется на первый взгляд. Он пытается казаться крутым, жестоким и агрессивным, но это не его нутро. Мне кажется, я его таким вынудила стать. Не прям я, а… бытие, которое я сформировала вокруг них. Ну, и общество. Если бы не вся эта ситуация, он был бы другим… — Вы… ты… тоже хорошая, — пролепетал Прохор, не зная, что ещё сказать. — Многие так не считают, — она прыснула, выпуская клубок дыма прямо ему в лицо. — Большинство склонно ошибаться. — А в тебе не ошиблась. Ты и вправду умный малый. Хотя, — Анна сделала затяжку, — почему-то во взрослых мужчинах я постоянно ошибаюсь. Почему? Прохор подумал, что это риторический вопрос. Но она уставилась на него, словно в ожидании ответа. И он пробормотал: — Не знаю. — Похоже, никто не знает, — вздохнула она. — Ладно, не обращай внимания, малыш. У меня просто настроение сегодня какое-то тоскливо-философское. А поговорить не с кем. — А можно вопрос? Хотя он, наверное, грубо прозвучит… — Задавай, — отмахнулась она точно так же, как это всегда делал Миша. — Это, конечно, неправильно считать чужие деньги, но у вас же, наверное, должны быть какие-то социальные выплаты, да и материнский капитал остаться с покупки квартиры. Так, почему, ну, я не хочу говорить, что вы живёте бедно, но явно хуже, чем обычные люди. Извините! Она засмеялась, стряхивая пепел в окно. — Ой, малыш, малыш, много ли ты понимаешь, — сказала она по-доброму, без злобы. — Чтобы добиться социальных выплат, нужно собрать кучу бумажек. Если ещё и на каждого ребёнка. К тому же, они всё равно не покроют всех расходов, — Анна тяжело вздохнула. — Один придурок наебал меня и повесил кучу кредитов. Теперь я их до конца жизни не выплачу. А помимо этого, ещё надо и детей кормить. Вот и подумай, возможно, ли в моём случае вылезти из этой зыбучей ямы, что с каждым годом поглощает всё сильнее и сильнее? Я вынуждена уходить работать в ночь, чтобы хоть как-то заплатить за что-то. А днём работать не могу, надо следить за детьми. Да, и вряд ли куда-то меня возьмут. Треклятый капитализм. — Простите, — пробормотал Прохор. — На ты. Мы договаривались на ты. — Извини, — он уткнулся носом в колени. Господи, и зачем он вообще спросил? — Не стоит. Ты не задел меня. — Это так несправедливо. Вы… ты не заслуживаешь такого. Ты такая добрая, хорошая и ласковая, и… — Все мамы такие, — пожала она плечами. — В этом нет ничего такого. — Я бы поспорил, — хмыкнул Прохор. — И вообще, прибереги свою жалость для себя. Мне кажется, она тебе больше понадобиться. — На что ты намекаешь? Но Анна не ответила, отворачиваясь в окно. Из него уже лился нежно-розовый свет. Мягкие лучи скользили по улице, даря ей хоть какую-то живость. Осенние листья ещё красивее смотрелись, переливаясь будто бы настоящим золотом. Прошёл какой-то человек. Один. И Прохор ощутил с ним косвенное родство, будто бы, тот так же был один, как и он, и шёл, не зная куда, просто убегая подальше от всего, а не просто шёл на работу в такую рань. А когда стало ещё ярче, Прохор смог разглядеть темноватые засосы на шее у Анны.