POV Тэхен
Я открываю глаза в своей комнате. Голова ужасно болит, тело мокрое от пота, рядом лежит тазик с водой, а через бортик перекинуто белое, сложенное в несколько раз полотенце. Солнечный свет мягко проникает через шторки и лишь слегка освещает комнату. Поворачиваю голову к окну и тяжело вздыхаю. Мыслей в голове практически нет, только голос Чонгука. Неужели он вернулся? Слишком быстро, чтобы казаться правдой. Приподнимаюсь на локтях, сильно хочу пить. Осушиваю залпом стакан воды, стоящий рядом, и вновь откидываюсь на подушки. Кажется, жар начал спадать только недавно, потому что кровать до сих пор неприятно мокрая от пота. Дверь в комнату открывается, и сердце мое замирает в ожидании Чонгука, однако: — Капитан, — макушка Алана заглядывает в комнату. Я тяжело вздыхаю. Внутри образовывается неприятное чувство пустоты, вызывающее тошноту. Но мне не могло показаться, как четко это было. Крепкие руки, любимый голос… Я не мог сойти с ума. Или мог? — Как ваше самочувствие? Вам лучше? — он медленно заходит в комнату и остается стоять посреди комнатки. Алан не присаживается на стул, хотя мне кажется, что, вероятно, это он сидел рядом со мной. — У вас была горячка на протяжении трех дней, — говорит тот, — мы уже начали за вас волноваться. Я слегка улыбнулся. Алан смотрел на меня теплым взглядом и мялся на месте. Тишина стала неловкой. — Где главнокомандующий Чон? — интересуюсь я. Алан только успевает нахмурить брови, как дверь открывается и в комнату заходит Майкл. Парень отдает честь и встает по стойке смирно. Оглядывает Алана с ног до головы: — Главнокомандующий Томсон, — звонко отвечает Алан, что от резкого звука мне отдает в уши, и я хмурюсь, тихо рыча. — Оставьте нас, — подозрительно сурово отвечает Майкл. Алан гулко сглатывает, опускает взгляд, и я замечаю, как его челюсть слегка напрягается. Он поднимает на меня взгляд: — Скорейшего выздоровления, капитан, — бросает тот и широкими шагами удаляется, разве что дверью не хлопает. Майкл проходит и со скрипом пододвигает стул. — Как твое самочувствие, Тэ? — присаживается тот. В жестком голосе временно исполняющего обязанности больше нет суровых ноток. Он меняется в лице и вновь становится тем Майклом, которого я знал до мобилизации. — Мне уже лучше, спасибо, — говорю я и поудобнее сажусь на кровати. — Ты заболел очень тяжело, — рассказывает тот, — два дня Алан практически дежурил у твоей кровати. У тебя был жар. — Где Чонгук? — не дослушиваю я его, — Он был здесь? — последнее предложение становится чем-то средним между вопросом и утверждением. Майкл напрягает губы и ровнее садится на стуле. — Нет, Чонгук на задании. «Но я видел его здесь», — чуть не слетает с моих губ. Но мне становится ясно — это лишь следствие лихорадки. Я опускаю глаза. — Ты связывался с ним? — спрашиваю я. — Нет, мы не можем выйти с ним на связь, но по сообщениям Роддса, они сейчас в зеленой зоне, — говорит Майкл, — до самого Чонгука не дозвониться. Я сглатываю. Вероятно, он потерял где-то свой телефон. Я приподнимаюсь на кровати. — Не волнуйся, Тэ, — он мягко улыбается, — Чонгук и не через такое проходил. Уверен, скоро вы встретитесь. Одобрительно киваю Майклу и ставлю стопы на холодный пол. — Э, нет, — тот удерживает меня ладонью, — мне не нужны мертвые пилоты, а друг особенно, — осаживает тот. — Я чувствую себя хорошо, я уже могу работать, — убираю его ладонь в сторону и поднимаюсь в синем полупрозрачном халате, но меня ведет в сторону. Пустой таз опрокидывается, полотенце падает на пол, но я вовремя успеваю схватиться за тумбочку. Таблетки, маски, градусники — все летит по деревянному полу и разлетается в стороны. — Ты уверен?..***
Мне потребовалось еще два долгих дня, чтобы восстановиться до конца от болезни. Время тянулось бесконечно… После разговора с Майклом целый день я пролежал в кровати и думал только о Чонгуке. Я пытался сопоставить голос разума с сердцем, но не получалось. Вспоминалось, как во время налетов на биолаборатории я был ранен. Тогда мой молодой человек тайком приходил ко мне в спальню вечерами, чтобы позаботиться и составить компанию в то время, когда необходима поддержка. Я грел себя мыслями, что он вернется, улыбнется своей на самом деле доброй улыбкой, которую не демонстрирует никому. Но и они не помогали. Секундная стрелка на часах словно замерла. В конце концов, силы нашлись только на то, чтобы дойти до столовой и перекусить. Я надел на себя форму, спустился к нам на этаж. Коллеги, видя меня, отдавали честь и затем приятно улыбались, демонстрируя, что они рады моему выздоровлению. И когда я подошел к подносам, то ко мне кто-то подошел сзади: — Капитан! Как вы чувствуете себя? — это был Алан. Надо сказать, его ухаживания не были для меня чем-то тайным, и, кажется, все это видели. За время моей болезни, как рассказал мне Майкл, Алан был первым, кто выдвинулся мне помочь. И те галлюцинации, вызванные лихорадкой, были как раз спровоцированы тем, что Алан донес меня до кровати. Он совсем не жалел своего времени и сил. Вставал раньше, чтобы зайти ко мне, напоить водой и проверить температуру (говорят, что докторов на всю нашу базу просто не хватает), когда меня мутило и рвало, тот без капли омерзения приносил мне таз, мочил тряпку холодной водой и прикладывал к голове. Его забота не казалась мне нарочитой, ведь он не просил взамен абсолютно ничего, делая это о чистого сердце. По крайней мере, мне так казалось. — Рад видеть тебя, — улыбаюсь я и тянусь за подносом, но тот опережает меня и достает его для меня первым, скоро берет ножи и вилки и кладет один набор себе и один мне, — спасибо, — смущаюсь я и прохожу за едой. — Как чувствуете себя? — уверенно повторяет тот вопрос. — А, — теряюсь я, — уже гораздо лучше, спасибо. Мы набираем еду. — Сегодня хватило сил спуститься вниз, — улыбаюсь я. Алан хмыкает. Поправляет черные волосы, очень напоминающие волосы Чонгука, и берет с полки сок. — Тогда я принес бы тебе ужин наверх, — улыбается тот, и мы проходим ко столу. После его замечания мне стало неловко. Мои щеки загорелись. Не надо много ума, чтобы понять, когда нравишься кому-то. Алан — уверенный в себе мужчина с пронзительным взглядом. — Спасибо тебе за помощь, — улыбаюсь я, когда мы уже ужинаем. — Не стоит, капитан, — отмахивается тот, — это лишь незначительная часть, что я могу сделать для тебя, — улыбается он. Я опускаю взгляд. Повисает неловкая пауза, но я всем телом ощущаю, что тот смотрит мне в глаза. — Не хочешь пройтись сегодня? — нарушает тот тишину. — Я бы предложил тебе пробежаться, но… — Да, лучше завтра, — посмеиваюсь я, — выйдем в строй. Тот кивает головой. Мы убираем посуду и идем на улицу.***
— Давно ты общаешься с главнокомандующим? — мы с Аланом двигаемся по темной тропинке. Она уходит к лесу, который растет вдоль холмов, окружающих базу. Погода вечером прохладная, что приходится кутаться в куртку еще сильнее. Фонари освещают тропинку из гравия, и несмотря на то, что время после ужина уже позднее, солдаты часто бегут нам навстречу, возвращаясь к базе. Вопрос о Чонгуке заставляет меня скучать вновь. — Относительно, — пожимаю я плечами, — чуть меньше года. — И как он вышел на тебя? — Ну, — я настолько часто придумываю историю нашего знакомства, что, кажется, скоро сам стану верить в свою ложь, — я приехал сюда на практику. Знаешь, я летал на Дассо Рафаль, — мы двигаемся достаточно близко друг к другу по дорожке. Я смотрю себе под ноги и пинаю камушки, — и там мои успехи заметил главнокомандующий, что… — Стой, ты слышишь? — внезапно прерывает меня Алан и хватает за предплечье. Я был так погружен в свои мысли, что за ними и речью не слышал свиста. Такой свист может происходить только от одного. Сердце мое пропускает удар, когда я поднимаю глаза в небо. Яркое свечение летит по черному звездному небу в нашу сторону. Ракета низко пролетает над нами, а я завороженно и одновременно испуганно провожаю ее взглядом. Сильный взрыв раздается буквально в паре километров от нас. Звуковая волна разносится по территории. Деревья пошатываются и создается сильное дуновение ветра. Взрыв прогремел такой силы, что в ушах начало звенеть. Не понимаю как, но я лечу на землю. Алан накрывает меня своим телом, и мы падаем на обочину. Тропинка находилась на холме, и он оттолкнул меня от стороны взрыва такой силой, что мы даже еще успели пару раз перевернуться кубарем с пригорка. Метров десять, не меньше. В груди гулко стучит, а я все оказываюсь под крепким телом. Он накрывает мои уши ладонями, пока я тяжело дышу. Такие точечные атаки не редкость во время войны, обычно так и происходит, когда ничего не ждешь. Удары сердца постепенно начали приходить в норму, а свист в ушах постепенно затихал. Я открываю глаза, когда встречаюсь с напуганным взглядом Алана. — Капитан, с вами все в порядке? Видимо, от шока тот и позабыл, что мы давно перешли на ты. — Да, — говорю я и тяжело вздыхаю. Алан замирает надо мной. Слишком быстро, слишком близко и от чего-то слишком интимно. Наверное, дело в его взгляде. Он нависает надо мной, и я чувствую тепло от его тела. Тот ничего не говорит, медлит, испепеляя меня и… Я чувствую себя максимально некомфортно, осознавая, что сейчас где-то в десятках километрах от меня находится Чонгук. Что бы сделал он, увидев меня с ним? А что бы сделал я, увидев такую же картину с Чонгуком? — Тебе не стоило рисковать собой ради меня, — говорю я, а сам рефлекторно перевожу взгляд на его губы, потому что смотреть больше некуда. — Это всего лишь реакция, — он слегка мрачнеет и хмурит брови. Ощущаю тяжесть его тела на своем. — Будь аккуратнее со своими реакциями, — сглатываю я. — Вы бы сделали так же на моем месте, разве нет, капитан? — ухмыляется тот. — Бесспорно, — я заканчиваю бессмысленную игру и подаюсь вперед, чтобы встать. Тот не позволяет мне. А затем все происходит в считанные реакции. Его взгляд с игриво-сурового меняется. Лоб расслабляется. Он нервно сглатывает слюну и отводит черные глаза в сторону. Тяжесть пропадает с моего тела, и тот протягивает мне руку. Я принимаю ее и поднимаюсь с холодной земли. — Видимо, это предупреждение, — тут же перевожу тему я. — Да? С чего вы взяли? Алан больше не переходит со мной на ты. — Потому что в наше время невозможно случайно промахнуться. Интереснее только, что это за ракета… — Думаю, завтра нам расскажет об этом руководство, — напряжение не сходит с его лица, когда тот поправляет берет. Алан не дожидается меня, а разворачивается и молча движется в сторону базы.POV Чонгук
— Есть что-то новое? — я раздвигаю палатку, что стала штабом на время, пока мы засели в лесу. Роддс сидит за кипой бумажек и покуривает сигару. — Ты не говорил, что куришь, — ухмыляюсь я. Тот скорее нервно, чем оптимистично хмыкает в ответ и кладет сигару в сторону. Откидывается на спинку стула и берется ладонями за голову. Прошло уже несколько дней, как мы пребывали в нашем лагере, пока Джозеф с воздуха осматривали прилегающие территории. И продвижения никакого. Немцы не наступали, а мы, хотя и были близко, но из-за запрета вышестоящего руководства на нападение ничего не могли сделать. — Джозеф обещал связаться ближе к вечеру, говорят, что видели немцев в нескольких километрах к северу отсюда. Они близко, только теперь это надо подтвердить. — Понял, значит, у нас есть несколько часов до возможного нападения, — вздохнул я. — Так точно, главнокомандующий, — кивает тот, — вероятно, они нас заметят. Придется вступить в бой. Я одобрительно киваю в ответ и покидаю палатку. Погода сегодня не самая приятная, но дождя хотя бы нет. Слегка прохладно, но сквозь кучевые облака иногда проглядывает солнце. Иду по имитированному штабу и осматриваюсь. Штаб и правда имитированный: палатки, которые местами из-за постоянных дождей и периодических ветров, которые на нас обрушивались, местами начали протекать. Офицеры пытались заделать их скотчем (он уже начал заканчиваться) или ветками деревьев. Из этих же деревьев были имитированы скамейки. Но я, наблюдая за ними, внезапно ловлю подошедшую к сердцу раздирающую тоску, которую я неделями и, кажется, больше должен прятать в себе. Тоска эта вполне себе очевидна: по медовым глазам и такой же коже. Ночами я думал лишь о нем, о квадратной улыбке, о редком смехе и какой-то мудрости, чаще присущей давно замужним девушкам. Я не связывался с ним чуть больше недели, ровно с тех пор, как мой телефон был утерян, но через руководство в лице Майкла аккуратно интересовался деятельностью первого дивизиона. И когда я ощущал легкую ухмылку Майкла на том конце провода, на сердце появлялся покой, и тревога отступала. Сегодня в лагере работа спокойная, и пока я уже захожу в свою палатку. Там разбросаны грязные платки, которые остались с прошлой ночи, когда я думал о моем Тэхене и непристойно касался себя. Тело чувствовалось неприятно грязным в остатках биологического материала. И несмотря на то, что такая разрядка помогает мне справиться с воспоминаниями о нем, я с удовольствием сходил бы в душ, которого у нас нет, и смыл это все с себя. Неподалеку от лагеря была река. Пока погода позволяет, а в связи полученной информацией не совсем понятно, когда мне удастся обмыться в следующий раз, я взял валяющиеся где-то под матрасом полотенца и направился к реке. Когда я покидал палатку и спустил берет пониже на глаза, то заметил Сонхва, который пытался разжечь костер, видимо, чтобы что-то приготовить на обед. На протяжении этих дней парень постоянно был в моем поле зрения, либо я просто начал это замечать. Мальчишка своим поведением разжигал аморальный интерес. На неделе, тот несколько раз подходил ко мне напрямую, а не к Роддсу, и докладывал полученную информацию. Обычные офицеры не позволяют себе таких вольностей, но этот, кажется, не боялся ничего. А может, чувствуя мое расположение, умело пользовался этим. При этом он как бы невзначай интересовался моим самочувствием, рассказывал жизненные истории и как всегда предлагал выпить крепкого. Я бы солгал, сказав, что мне не ясна причина его поведения. Но он был прозрачен и его игра меня заводила. То, как он аккуратно мог коснуться меня, когда позволяла обстановка, а потом сразу тихо смеялся, смотрел яркими блестящими глазами и извинялся. Моя мужская энергия не могла ничего с этим сделать. Где-то в глубине зарождалось тепло и приятно согревало эту пустоту. Я замер и следил за тем, как немного неумело, но парнишка пытается разжечь костер. Тот чертыхается и замахивается палкой, чтобы откинуть ее в сторону, но когда поднимает с ней руку, то замечает меня. Его взгляд сразу меняется, а кадык дергается. Он лучезарно улыбается и кивает мне головой, щеки его слегка краснеют, и явно не от легкого дуновения ветра. — Дерево совсем размокло, — говорит тот, пожимая плечами, и показывает обеими руками на кострище, — я уже полчаса тут сижу, дрочу этой палочке, а она ну никак. Его нелепая шутка заставляет меня рассмеяться, и Сонхва, поняв всю двусмысленность сказанного, краснеет. Он не умеет скрывать своего смущения. Я пальцами убираю скопившееся от смеха слезы и подхожу к нему. — Я уверен, что она не удержится перед твоими аристократичными ладонями, — подыгрываю, а ведь кисти у него правда очень красивые. — Думаете? — ухмыляется тот и смотрит прямо в глаза. Я сажусь рядом и касаюсь своим бедром его. Тот замирает, и я слышу, каким громким становится его дыхание. — Знаю, — я наклоняюсь чуть к нему и говорю это уверенно, смотря в глаза. Тот сразу тушуется и теряется, а я пользуюсь этим и забираю ветку из его рук, слегка касаясь их. Он сдержанно дергается, моргает несколько раз и отводит взгляд, начинает смотреть в кострище. — Надо было дать им немного просохнуть на солнце, — советую я, а сам принимаюсь быстро и сильно тереть ветку о самое сухое бревно. — Ага, — соглашается тот. Я ощущаю его пронзительный взгляд на моих руках. Тот изучает меня. Стараюсь делать вид, что не замечаю этого и, кажется, таким образом распаляю его игру еще больше. — Вы идете купаться? — интересуется тот. — Да, — не отводя взгляда от палки, говорю. — Сегодня прохладно, — смущается тот и, ловко переводя тему, добавляет: — у вас очень крепкие и сильные руки, господин Чон. — А ты идешь купаться? — я специально игнорирую его замечание, понимая к чему это приведёт. — А вы не приглашали, — игривые нотки снова раздаются в его голосе. — А я и не приглашу, — отвечаю я, и после этих слов искра зажигает сухую листву. Поворачиваю голову в его сторону, а тот меняется в лице. Щеки в миг краснеют, а глаза блестят чуть ярче. Он снова теряется, резко замолкает и замирает. Буквально через секунду Сонхва отводит взгляд и сжимает губы. — Спасибо, что помогли, а теперь мне пора работать, — говорит тот. Парнишка отдает честь и быстрыми шагами удаляется от меня. Внутри расплывается неприятное чувство вины, которое для меня совсем не присуще, и мне это не нравится. Где-то в глубине души была мысль остановить его, а вся эта внезапная вспышка похоти и желания — лишь усталость, инстинкт. Я не хочу совершать ошибок. Что-то внутри екает и хочет взять этого невинного юнца, но здравый смысл останавливает, а сердце вовсе занято другим человеком уже давно.POV Тэхен
Когда мы с Аланом в тишине шли к базе, она оставалась точно в таком же спокойном состоянии, как и была. Кажется, словно никакая ракета вовсе и не прилетала. Парень шел в своих мыслях. Было видно, что он пытается пересилить себя и сказать что-то, но все равно молчал. Я было хотел нарушить тишину, как Алан все же начал первым: — Смотри, — говорит тот, — парни костер жгут. Он указал рукой на базу, где около небольшого костра сидели еще два человека. — Присоединитесь к нам? — Почему нет? С удовольствием приму приглашение, — улыбнулся я. Тот лишь кивнул и я последовал за ним. Когда мы подошли ближе, парни не на шутку изумились, заметив меня с Аланом. — Капитан Ким! Мы рады вас видеть, — улыбнулся Сэм. Алан пожал всем руки, а я повторил действия за ним. — Вне формальной обстановке зовите меня Тэхен, ладно? — говорю я, а сам смотрю на Алана, который слегка улыбнулся и, я точно видел, закатил глаза. — Есть, — улыбается Найл. Мы присаживаемся на крупные спилы деревьев, которые выполняют функции скамеек. — Вы видели, как взорвалась ракета? На базе чуть окна не выбило! — говорит Найл. — Да, а в сарае выбило, и, кстати, на паре машин тоже, — добавляет Сэм. — Взрыв был сильный, — говорю я, протягивая руки поближе к костру, чтобы согреться, — но я такого вооружения еще не видел. Она летела достаточно низко, как крылатая, но взрыв на такую не похож, — говорю я. Когда я поднимаю взгляд от костра, то обнаруживаю, как Алан тепло смотрит на меня, даже, я бы сказал, любуется. Он все время просидел с опущенным взглядом, постоянно тер задубевшие от холода руки и только когда немножко согрелся, стал украдкой на меня поглядывать. Я от чего-то улыбнулся. — Это предупреждение, иначе и быть не может, — констатирует Найл. Мы все одобрительно кидаем, и пока повисает пауза, Сэм улыбается и игриво-вызывающе смотрит на Алана. — Ну что, может… Алан слегка краснеет. — При капитане? — шутит тот. — Да ладно тебе, давай, — отмахивается Сэм и достает флягу, явно с чем-то очень крепким. Я широко улыбаюсь и качаю головой. — За такое, вообще-то могут сделать выговор, — слегка хмурюсь я. Вижу, что парни не понимают, шучу я или нет, поэтому на секунду тушуются и взволнованно смотрят друг на друга. — Но если вы поделитесь с капитаном, то я готов сделать вид, что ничего не видел. Парни нервно посмеиваются, а затем Сэм протягивает мне флягу.POV Чонгук
Я спустился к реке. Чуть позже полудня. Солнце уже ярко светило в зените, а кучевые облака медленно собирались на линии горизонта. Проходя по дорожке, ранее вытоптанной солдатами, я дошел до деревянного мостика, уходящего вглубь озера. Этот мостик был собран из достаточно плотных досок и доходил буквально на расстояние до десяти метров вглубь озера. Я подошел к мостику и снял свои вещи, аккуратно сложив их в траве, будто бы чувствовал, что он придет.***
Когда я и Сонхва вернулись на базу. Парень вел себя так, словно ничего не произошло, либо он намеренно делал вид. Я вернулся в штаб, где сидел Роддс, его лицо было взволнованным. — Роддс, — я отдал ему честь, — что произошло? Он медленно покачал головой и откинулся на спинку стула. — Сегодня был нанесен удар в двух километрах от Нанси, — говорит тот. Я недовольно качаю головой и выдыхаю сквозь зубы. — Показуха… — рычу я. — Она самая, — отвечает тот. — Кто-то пострадал? — Нет, абсолютно никто. — Тогда тем более. — Или же предупреждение, — отклоняет голову чуть вбок. — Это точно, — говорю я, — в таком случае нам надо возвращаться на базу. Мы нанесли удары по ближайшим отделениям и штабам. Наша миссия теперь окончена, — говорю я, но Роддс сбивает меня. — Есть одно но, — продолжает тот, — атака на Нанси была осуществлена с помощью системы «кинжал». Я отодвигаю стул. — Российская система? — Да, — кивает тот, — возможно, они остались у Рейха со времен операции в Восточной Европе, — комментирует Роддс, — но основное — эта пусковая остановка находится в четырех километрах отсюда. Ее засекли с радаров. — Значит, завтра ее там уже не будет, — рычу я. Тэхен на базе. Я знаю это. И мне становится немного страшно за него. Взрыв прогремел не на самой Нанси, но когда людям есть чем рисковать, неприятные мысли лезут в голову. Я возвращаюсь к себе в палату ближе к вечеру. Страха войны нет во мне уже достаточно давно, а вот страх за жизнь другого человека опять мучает мои мысли. Наливаю себе стакан крепкого виски, которые достаю из скомканных в углу палатки вещей, и вспоминаю Ники, свою первую любовь. Болезненную, сильную. Я убивал его сам, медленно, постепенно, а затем лечил и возрождал из пепла. Пытал его невинную душу, после чего чуть не погиб сам. Он оказался в моей жизни нежданно-негаданно. Точно так же, как появился Сонхва. Мы вместе были в Иране, он был новобранцем. Мне всегда нравилась молодая кровь. Я любил разбивать розовые очки наивным людям. Тем, кто верил, что этот мир еще можно изменить. Тем самым, которые считают «изменись сам и не заметишь, как поменяется мир». В моей жизни и правда так случилось, мой мир стал еще хуже. Ники был молод, мне кажется, ему даже не исполнилось восемнадцати, когда тот пришел служить по контракту. Он не умел ничего, даже держать в руках оружие, я уже молчу про участие в боевых действиях. Однажды, когда в лагере была тренировка, тот пытался перелезть через турник, но не сдержался и упал. Я подошел к нему, лежащему плашмя на земле. В Иране было лето, и воздух был ужасно горяч, солнце пекло голову так сильно, что можно было получить солнечный удар, а песок настолько раскален, что о него можно было обжечься. Парень лежал на песке, а из его губы текла кровь, потому что тот проехался по нему лицом. И мне стало его жаль. Жалко не по-доброму, а мерзко жалко. Слабый, слащавый маменькин сынок, не познавший жизни. Я схватил его за края рваной футболки и оторвал от земли. — Ты омерзителен, — прошипел я, — ты понимаешь, что из-за таких домашних сынков, которые приходят служить по контракту, из-за желания их богатеньких родителей, ты подставляешь весь отряд? Ники посмотрел на меня взглядом, полном ярости. Он крепко сжал зубы и прошипел: — Мы приходим сюда, чтобы такие, как вы, думали, что имеют стальные яйца, хотя вы сами не сможете пройти даже четверти того, с чем мы сталкиваемся здесь. Сидите в своем штабе и переставляете нас, как пешек на шахматной доске, — съязвил Ники и сделал непозволительное. Он плюнул мне в лицо. Сейчас я вспоминаю это и качаю головой. Но в тот день Ники пробыл три часа на палящем солнце без воды и еды, выполняя все упражнения. И он не извинился. Он не ломался… Я пробовал сломить его много раз. Ломал, когда натягивал на свой член в платке, ломал, когда заставлял мыть полы в моем штабе, и ломал, когда высмеивал его родителей, что воспитали пушечное мясо, которое в дополнение можно иногда поебывать. А потом он сломался. В один день Ники просто не вышел, хотя выходил всегда. Оказалось, что у него от таких нагрузок и больного сердца (что он умело скрывал), случился инсульт. И его частично парализовало. Я не извинялся перед ним, но я ухаживал за ним, катал его на коляске по базе, когда была возможность, обычно вечером, когда жара спадала. И мы смотрели с ним на звезды. Однажды он заговорил со мной. И потом мы говорили каждый вечер на протяжении еще нескольких лет нашей операции. — Тебя ничего не может сломать, Ники, — сказал я как-то ему. Его голова аккуратно покоилась на моем плече. — Это правда, а вот тебя, может, вполне себе, — сказал он. — И что же? — я запустил руку в его волосы и аккуратно гладил затылок. — Ты жестокий и ужасный, но ты боишься любви, — сказал тот, — она тебя и сломает. Придет время, но рано или поздно ты столкнешься с этим. Я нервно сглотнул и заглянул в его глаза. — Если меня убьют, возможно, — пожимает тот плечами. — Тебя никто не смеет трогать, кроме меня, — ответил я, держа его за подбородок, — я твой страх, твое спасение, твоя жизнь и твоя смерть. Но меня ничто не сможет сломать, даже твоя смерть, — сурово ответил я, глядя ему в глаза. — Только если я сам не убью себя из-за тебя, Чонгук, — ответил он тогда. Я ничего не сказал в ответ. Но он был прав. Когда на нашу базу была сброшена ракета, я защищал его своим телом и был почти при смерти. Я любил его светлость, желание жить даже в нашем аморальном мире. Я любил его сильнее себя. Потому что его сломать у меня не получилось, а он сломал меня, когда по абсолютной случайности скатился на коляске с лестницы и свернул себе шею на моих глазах. Но мне до сих пор кажется, что не настолько это уж было и случайно. Потому что сделал он это на следующий день после нашего разговора при звездах. И после этого, когда я хоронил его тело, я впервые плакал. И после этого я дал себе слова никогда ни в кого не влюбляться, а потом появился Тэхен… Он думал, я ломал его, но он даже не знал, что было с Ники. И теперь Тэхен — моя слабость. Но эта слабость дает мне силы чувствовать себя иногда человеком. Я выпиваю стакан виски практически залпом и наливаю второй, выхожу из палатки и присаживаюсь рядом на скамейку. Смотрю в небо (это привычку вдолбил мне Ники) и… Мысли медленно уходят в куда-то в сторону. Звезды яркие, небо иссиня-черное, прогноз опять соврал: дождь и не собирается начинаться. Глядя на него, вспоминаю Тэхена. Хочется обмануть себя и сказать, что я не скучаю, но это ложь. Мой телефон потерян, и я даже не могу услышать его голоса. Я глубоко вздыхаю, закуриваю сигарету, откидываю голову назад и вдыхаю горький дым. Алкоголь дает в голову, никотин сильнее туманит сознание. Темные эмоции начинают накрывать меня… Вдруг Тэхен нашел кого-то или решил унять свое желание аналогично моему? А если с ним произошло нечто нехорошее… Приоткрываю глаза и делаю очередную затяжку. Когда вдали вижу неуверенно движущуюся ко мне фигуру. Это Сонхва. Все-таки решился. Одна из заповедей сатанизма гласит: «не делай сексуальных авансов, если тебе не дан сигнал к спариванию», и парнишка дает его. Это его выбор, он сам пришел ко мне. Его тело тут же заводит. Скромность, перемешанная с глупой смелостью. Сонхва поднимает взгляд от земли, когда подходит ко мне и улыбается. Как всегда невинно. — Вы сказали, что я могу прийти к вам. — Сказал, — я смотрю в его глаза и вижу в них неприкрытое желание. Он сглатывает слюну, словно чувствует себя заигравшейся птичкой. — Присаживайся, — я пододвигаюсь на скамейке, а он неловко усаживается рядом, — будешь? — протягиваю стакан с коричневой жидкостью. — Это что? — интересуется тот, а сам садится ближе, касаясь своим плечом моего. — Виски, — отвечаю я, смотря в его глаза. Он улыбается и принимает стакан из моих рук, касаясь моих. Его ладони дрожат точно так же, как и ресницы. Но это точно не от холода, потому что ладони того горячие. — Почему ты дрожишь? — спрашиваю я, когда тот делает глоток виски и слегка морщится от алкоголя. Он улыбается уголком губ и поднимает на меня свой горящий взгляд. — Вы знаете, — он кладет ладонь мне на бедро, а затем макушку на плечо. Я касаюсь его черных волос. Они с Ники даже похожи внешне: пухлые губы, черные глаза. Мне сносит голову от таких парней. Чимин, когда носил черный цвет, был такой же, только проводить с ними жизнь от чего-то не хочется. Ощущаю, что у Сонхва есть миллионы вопросов, что он хочет мне задать, но парнишка знает, что будет отвергнут раньше, чем откроет рот. Он должен сам нести ответственность за его чувства, действия и последствия (о чем также гласит заповедь сатанизма). Поэтому тот просто поглаживает мое бедро ладонью. Я слегка ухмыляюсь. А его дыхание учащается, поэтому тот садится поудобнее, убирая голову с моего плеча, и делает еще один глоток виски. — Ты не замерз? — говорю я, но сам прекрасно знаю, что он сейчас горячее песка в Сахаре, просто желание в штанах уже растет, и растягивать прелюдию сегодня не хочется. — Немного, — улыбается тот, уголки его губ тоже дрожат. — Тогда допивай и пошли погреемся, — я смотрю пристально в его глаза. Сонхва сглатывает скопившуюся слюну и опускает взгляд на мои губы. — Вы не будете? — Если ты хорошо предложишь. Он усмехается и делает большой глоток виски, допивая тем самым стакан полностью. Парнишка отставляет его на край скамейки, после чего удивляет меня. Сонхва перекидывает ногу через мои бедра и седлает сверху. Сразу же подается вперед ими и кладет мне ладони на плечи, крепко сжимая их, после чего уводит их за спину. Аккуратно поглаживает ее руками и приближается к губам. Его лицо забавное, когда он держит виски за щеками, но пара секунд, как он горячо целует меня и передает алкоголь (все молодые так от чего-то делали). Я вбираю его своим ртом, гулко сглатываю терпкую жидкость и обвожу чужой язык своим. Сонхва льнет еще ближе. — Ты предложил и правда хорошо, — улыбаюсь я, когда неожиданно для парня разрываю поцелуй, и тот просто мажет языком по уголку моих губ. Он чуть пьяно улыбается, а я встаю и увожу его за собой в палатку. В ней много место, достаточно тепло от обогревателя. Только я, опьяненный, захожу в нее, как резкая смена температуры еще сильнее дает и в не без того затуманенный мозг. Я снимаю дуршлаг и откидываю его к вещам. Прохожу к широкому и мягкому матрацу. Сонхва неумело расстегивает на себе верхнюю одежду, пока я снимаю ботинки и стягиваю через верх кофту. Усаживаюсь на матрац, призывно расставляя ноги в стороны. Сонхва стягивает с себя кофту, снимает штаны и подходит ко мне. Тело его возбуждает, еще когда он дрочил мне в пруду. Он взволнован, грудь часто вздымается, а руки трясутся. Парень пытается это скрыть, когда сразу же нависает сверху надо мной и снова целует в губы. Сонхва возбужден не на шутку, в его трусах явно слишком тесно, а еще, кажется, мокро. Оно понятно, в своем возрасте тот еще девственник, это понятно по всей неловкости и неуклюжести, а еще по так громко стучащему влюбленному сердцу. — Сознание только не теряй, — шучу я, когда тот тянется к моим губам для поцелуя. Целовать его я больше не хочу, но обижать и спугивать тоже не собираюсь. — Как я могу, если Вы такой… красивый, — он проводит руками вниз по моему телу, и мурашки следуют за его касаниями. — Я совсем нехороший, — ухмыляюсь я, когда привстаю на локтях, а тот обхватывает мою талию ногами, как на улице. — Я этого и не говорю, — он давит улыбку. Но его желание сильнее осознания того, что у нас с ним ничего не сложится. Проблема не моя. Сонхва запускает руку за пояс моих штанов и сразу касается члена, крепко сжимая в руке. Взять его хочется до дрожи в коленях… В девственниках обычно слишком узко и хорошо, а стонут они во все горло. Его движения заводят, я толкаюсь вперед, в его ладонь. Тот пододвигается вперед и хочет коснуться моих губ, но я ухожу от поцелуя, делая вид, что хочу сделать ему приятно по-другому, так, как они все любят. Запускаю руку в его волосы и оттягиваю чуть в сторону, когда открываю шею и мажу по ней языком, касаюсь мочки уха и кусаю ее. Сонхва высоко и протяжно стонет, и мне сносит голову от того, какое ведомое его тело. Пока юркая ладошка активно работает в моем белье, я обвожу языком чужое ушко. По его телу проходят мурашки, он широко приоткрывает рот и, словно обессиленный, кладет лоб мне на плечо. Ему нравится, он тает. Я запускаю язык глубже, активно вылизывая его ушко, а ладонью спускаю с небольших бедер трусы и шлепаю по ягодице, крепко сжимая ее, дергая ближе к себе. — Боже мой, Чонгук… — ахает тот, когда второй удар приходится на то же место. Он весь извивается надо мной, заводя тем самым до исступления. Хочется, чтобы он так извивался подо мной. — Мы не переходили на ты… — шепчу я и шлепаю еще раз. — Господин… Если вы сделаете так еще раз, я не выдержу, — стонет тот, а ладошками крепко царапает мою спину, что явно останутся следы. — Но я даже еще не вошел в тебя, — ехидно посмеиваюсь я. — Пожалуйста… — стонет тот, и его движения на моем члене становятся медленнее от слишком сильного возбуждения. Я ухмыляюсь, когда игнорируя его просьбы, шлепаю раз, вырывая из груди глухой стон мне в плечо, а потом еще раз. Сонхва трясет, он горбится, крепко вцепляясь мне в спину, и я ощущаю, как на моих бедрах становится мокро. — Такой чувствительный малыш, — шепчу я снова в ушко. Он тяжело дышит, — но я понимаю, что ты пришел сюда не за этим, — улыбаюсь я. Аккуратно привстаю, переворачивая блаженного и опьяненного ярким оргазмом парня под себя, но смазливым личиком к себе. Смазка валяется в моих вещах, но я могу спокойно дотянуться до них руками. Я стягиваю трусы до конца с его ног, отбрасываю их в сторону. Когда возвращаюсь к нему, то он вновь тянется к моим губам за поцелуем. Я сдаюсь. Мокро целую его в ответ, всасывая чужой язык в себя, касаясь его зубами, от чего тот издает писк. Вопрос «я у тебя первый» игнорирую, потому что оно и так понятно. — Согни ноги в коленях, прижми их получше к себе, — подсказываю я тому и тот подчиняется. — Молодец, малыш, — хвалю его, что его щеки заливаются красным. Я выдавливаю побольше смазки на пальцы и не трачу время на то, чтобы ее разогреть. На подготовку времени тоже не хочется тратить, но я сомневаюсь, что он делал это самостоятельно. Выливаю холодной смазки на чужой аккуратный вход, а тот тихо мычит, когда холодная липкая жидкость стекает и пачкает матрац. Приставляю один палец и медленно ввожу его. Тот дергается и сжимает сильнее веки, но вскоре расслабляется. Я ввожу его поглубже, наблюдая за чужими эмоциями. Когда понимаю, что одного достаточно, добавляю второй. Сонхва тихо вскрикивает и чуть ли не до крови закусывает свою нижнюю губу, параллельно цепляясь мне ногтями в плечи. — Тс-с, — я замираю с пальцами внутри и другой рукой поглаживаю его стройную ногу, — расслабься, ладно? — я наклоняюсь чуть ниже, еще сильнее складывая его. — Да, да… — соглашается тот. Я наклоняюсь к мокрым губам и мягко его целую, отвлекая от болезненных ощущений. Он и правда расслабляется, что я могу двигаться пальцами чуть увереннее. В трусах уже поджимает, что тянуть дальше я не хочу. Презервативов у меня нет, о чем я тихо умалчиваю. Я аккуратно подтягиваю Сонхва за бедра к себе и приставляю член к узкому входу. Он закидывает ноги мне на плечи, и я медленно вхожу. В нем невероятно горячо и невероятно узко… Я издаю тихое рычание, когда плавно вгоняю член в узкое отверстие. Парень широко раскрывает глаза и издает громкий стон. — Господин… — Тебе больно? — опережаю я его вопрос. — Да… Очень, подождите, — он ладонью упирается в мое бедро, отталкивая меня назад. И заводит еще сильнее. — Ты сам пришел ко мне, Сонхва, — уже сурово произношу я, — не испытывай мое терпение… Это твой выбор, и ты несешь за него ответственность, — я все же замираю в нем, потому что взгляд его теперь излучает страх и сожаление. Но мне такое нравится. — Я… я и хочу, — теряется тот, — просто мне очень больно, можете… — Я люблю смотреть, когда подо мной стонут, — я подаюсь чуть вперед, но тот еще покрепче сжимает мои бедра. — Пожалуйста, — просит он, еще раз смотря мне в глаза. Я завожусь. Но ему повезло, что его глаза слишком красивые, а уничтожать его мне от чего-то не хочется, поэтому я глубоко вздыхаю, аккуратно выхожу из узкой дырочки. — На живот, — командую я. Тот послушно переворачивается и встает спиной ко мне на колени. — Так будет легче, но я делаю так последний раз. И я честно замечаю улыбку на его лице, потому что моя фраза предполагает, что я возьму его еще. Возможно, когда мне будет удобно. Размазываю еще смазки по узкой дырочке и приставляю член снова, уже увереннее вхожу, не встречая того сопротивления. Видимо, дело и правда в позе. Я вгоняю член почти до конца и откидываю голову назад. И все же как в нем хорошо… Двигаюсь назад и подаюсь волнообразно вперед, на каждом толчке выбивая из него стон. Сонхва выпрямляется на руках и ведет головой из стороны в сторону, оборачиваясь на меня. Я продолжаю медленно двигаться и нагибаюсь поближе к нему, упираясь одной рукой о матрац, а другой притягивая того к себе за шею. Он так сладко и откровенно стонет, что хочется брать его еще сильнее. — Ты как? — спрашиваю я в сантиметре от его губ. Веки Сонхва блаженно закрыты, а рот эротично приоткрыт. Он не отвечает, а мокро целует меня, кусая за нижнюю губу. — Хитрец, — улыбаюсь я и подаюсь резче бедрами вперед. Тот постепенно привыкает и даже начинает поддаваться бедрами назад. Стоны сладко срываются с его губ, а его тело красиво извивается подо мной. Когда я вхожу чуть глубже, его дергает, и тот без стеснения издает громкий стон. Я ухмыляюсь. — Ну, наконец-то, — тихонько посмеиваюсь я и повторяю движение, встречая ту же реакцию. Сонхва приподнимается и прижимается ко мне всем телом, заводит руку мне за спину и больно прижимает к себе. — Господин Чон, как хорошо… — высоко стонет тот. — Попробуем побыстрее, малыш? — я кусаю его плечо и затем мажу языком по его уху. Тот кивает в эйфории, когда я делаю очередное движение и начинаю ускоряться. Двигаюсь в одном, более быстром темпе, но стараюсь входить во всю длину. Он откровенно стонет и молодое тело льнет ко мне ближе. Я буквально держу его в своих руках и надо сказать, это миниатюрное тело очень хорошо в них помещается. Сонхва жмется ближе, подается бедрами назад, ловя эйфорию от новых ощущений, член его опять встает. Шлепки становятся громче, как и стоны, как и температура в этой палатке. Я ускоряюсь еще, когда тот опрокидывает голову мне на плечо. Стоны боли перешли в стоны удовольствия. Одной рукой я прижимаю парнишку к себе, а другую перевожу на его член и начинаю ему дрочить в такт моим движениям. — Кончишь вместе со мной? — рычу я ему на ухо, ощущая, что близок к разрядке. Трение в девственном теле крышесносное. — Да… Да, господин Чон, пожалуйста… — громко стонет он, что мне приходится прикрыть его рот рукой. От этого действия от по-блядски закатывает глаза. Несколько глубоких толчков, громких стонов, и я изливаюсь прямо в него, а тот пачкает своим семенем простынь. Я тяжело дышу и отпускаю Сонхва, что тот, обессиленный, мягко падает прямо на мокрое пятно. Восстанавливаю дыхание, достаю с пола из той же кучи вещей салфетки и протираю свое тело и его бедра. Приподнимать его нет смысла, потому что тот звездочкой распластался на матраце. Я ухмыляюсь и ложусь рядом. Тот смотрит на меня этими яркими озорными глазами и молчит. Мне не нравится, что я не хочу выгнать его, и мне не нравится, что я хочу его спросить: — Как ты? Он пододвигается ближе, касается ладонью моей щеки. И оглаживает ее горячим касанием ведет по шее и касается плеча. Слегка сжимает его пальцами и пододвигается ближе, накрывая нас теплым одеялом. — Слишком хорошо, — улыбается тот и блаженно закрывает глаза. Я целую его в лоб и обнимаю в ответ. Наивное и нежное создание, судьбой попавшее к тому, к кому не стоило. — Вам понравилось? — аккуратно спрашивает тот и мелко целует мои ключицы. — Очень, ты молодец, — я отлаживаю его стройную точеную фигуру. Он замолкает. Выдерживает паузу, долго обдумывая свои желания и мысли, что меня уже клонит в сон, когда он, не поднимая головы, спрашивает: — Когда мы повторим? — Когда ты захочешь, — полусонно отвечаю я. — А вы? Я глубоко вздыхаю. Предчувствую, к чему он ведет, поэтому: — Даже если я очень захочу, я никогда не позову тебя, — произношу я, а сам запускаю свою ладонь в его черные волосы. — Почему же тогда не отталкиваете? — Ты уже спрашивал, — я издаю смешок, — потому что я беру, когда дают. Он вздыхает. — Ты должен нести ответственность за свои чувства и решения. Я полностью открыт перед тобой, и, как ты заметил, насильно не беру. — Как бы мне… — Сонхва, — я сурово останавливаю его и приподнимаю его за лицо, — посмотри на меня. Он виновато поднимает взгляд. — Заканчивай, — я высокомерно приподнимаю брови, — я не сюсюкаюсь и не сочувствую. Если ты будешь продолжать добиваться от меня взаимных чувств или добродушия, лучше выходи отсюда сейчас. Он сглатывает, потому что понимает, что я не тот человек, кто будет шутить. — Ему очень повезло быть с вами, — лишь без эмоционально отвечает тот. — Ты не знаешь меня и не знаешь его, — рычу я, крепче сжимая его подбородок, — поэтому в моем присутствии ты никогда не лезешь в то, что тебя не касается, усвоил? — он перехватывает ладонь моей. — А теперь ты можешь идти. Я закипаю изнутри. Сонхва не смеет говорить и напоминать мне о нем. Я ощущаю, как парнишка начинает нервничать, а в его глазах скапливаются слезы. Он влюбился в меня слишком сильно. Но как жаль, что со мной такое не работает. — Один вопрос, прежде вы меня выгоните, — просит тот, когда я поднимаюсь с матраца. — Нет, — рычу я. — Это утверждение. Я оборачиваюсь на него. — Ты совсем страх потерял… — я ищу на полу трусы и натягиваю их на себя, — то, что я тебя трахаю, не делает тебя особенным. — Но то, что вы еще не выгнали меня, делает, — он тяжело дышит. — Это вопрос двух минут. — Вы его любите? Вы кажетесь таким непробиваемым, но вы его любите. Я сжимаю челюсть, поднимаю с пола его вещи и протягиваю ему. Он цепляет и знает это. И в каждом слове Сонхва прав. — Одевайся и выходи, — смотрю глаза в глаза. Он ехидно ухмыляется и принимает вещи, начинает собираться. И я не осознавал, что он провоцировал меня специально, потому что сам уйти не может, хочет мозгом, но сердцем не может. Поэтому сам отдает его мне, чтобы разбить его и больше меня не любить. — Я зайду к вам завтра, — говорит тот. Сердце его пока не разбивается. Я молчу. Сонхва подходит ближе и целует меня в губы, безумно глубоко и больно. И я отвечаю, просто потому, что хочу. — Надеюсь, что он любит вас также, как я могу любить вас, — говорит тот и выходит из палатки, оставляя меня одного с пылающим сердцем.