— Джо-он, Джо-о-он...
И этот глас – едва слышимый, тихий, знакомый. Щекочет слух, как кудри мочки ушей. И руки эти, опасливо тормошащие ватное тело, но бережливо касающиеся лба. И сие тепло, что греет под дуновениями прохладного апрельского ветра. И уста, вновь и вновь повторяющие, как мантру, лишь одно единственное имя – “
Джон„.
— Эванс, слышишь? – зрачки медленно фокусируются на пальцах, щёлкнувших перед его лицом, — Не спи, мы уже приехали.
Джон, подчиняемый не собственным конечностям, а умиротворённому тембру голоса, ослабляет свои плечи и убирает ладони с егоровой поясницы, пытаясь приподняться. Но голова оказывается предательски тяжёлой, отчего он снова прижимается к Линчу, который терпеливо ждёт, пока тот наберётся сил встать.
— Не могу. Не получается... Не хочу, – тогда Линч сам высвобождается и ловко, перекинув ноги влево, спрыгивает с мотоцикла, — Куда ты?
Уронив голову на грипсы, где кожа со временем облезла, Джон уставился неморгающим взглядом на юношу, который достал ключи и выключил гудящий мотор байка. Линч подошёл ближе и, обхватив чужой локоть, несильно потянул на себя. Когда Джон никак не отреагировал, он попытался снова позвать его, привлечь внимание к себе, но тщетно.
— Упрямишься, как бык. Ну же, поднимайся, пошли.
— Как буйвол. Я зверь с рогами. Как дьявол из преисподней. Хочешь сделку со мной? – даже в нетрезвом состоянии у Джона не отнимать его дурацкого чувства юмора.
— Я атеист. И могу отрезать сатиру его длинный хвост. Или подковать копытца, как ездовой лошади. Этого добиваешься?
— Ну залезай на меня, прокачу тебя по всему Чикаго. И Сан-Франциско, и Торонто... И по Оттаве пронесёшься с ветерком.
На губах расползлась пьяная глупая улыбка. Что с ним делать – кто же его знает? Горбатого могила исправит, а Эванса жизнь всё ничему так и не научила. Линч, наклонившись на пару дюймов, подцепил дужки очков, потянул на себя, а через мгновение перед глазами у Джона всё поплыло, расползлось, как чёрная клякса на белом полотне. Потому он, видимо, поддавшись рефлексу, всё же привстал и, помотав головой, прищурился, но перед собой узрел лишь тёмный неясный силуэт, отчего-то тихо хихикающий. Не над ним ли случайно?
— Верни-и, – подобно слепому котёнку, Джон протянул вперёд руку и наощупь рассекал ею ночной воздух, — Я тебя сейчас забодаю. Серьёзно.
— Страшно, страшно, очень страшно, Джон. Теперь-то, когда ничего не видишь, пойдёшь со мной? Или останешься ночевать у мотоцикла и будешь ревностно охранять его от недобросовестных жителей этого района? – как бы издеваясь, Линч повертел в руках очки с чёрной оправой и даже примерил на себя, удивившись, что мир вокруг стал чётче раза в пять, ввиду чего пейзаж домов казался нереалистичным, — Голова кругом от твоих диоптрий.
— Зрение испортишь, не надевай, – Джона качало из стороны в сторону, пока он неловко поднимался с нагретого места и ощущал под собой нетвёрдый асфальт, который по неизвестным ему причинам трясся, — Лови. С-час разобьюсь, кажись.
Линч, хмыкнув, вовремя подоспел и перекинул джонову руку на своё плечо, а тот, отчаянно стараясь балансировать и не заваливаться на парня, шатался на ветру.
— Обопрись на меня. Увереннее иди, я тебя не уроню.
— Я неподъёмный. Ты свалишься, если я упаду на тебя. А если мы оба будем валяться на земле, то нас украдут, – Джон, сотворив самое что ни на есть взрослое и умное лицо, строго посмотрел на Линча; Егор не сумел сдержать смешка и лишь крепче обвил чужой бок, — Смешно? А мне нет. Придут люди с гетто и всё, Линч, съедят нас.
Бред пьяного человека – вообще очень забавная штука. В особенности, если это говорит тот, кого ты прямо сейчас тащишь к себе домой, ещё не представляя, каким испытанием будет подняться на свой этаж, не убившись по пути.
Уже пять минут Джон не отходил от проёма двери подъезда, встав фертом и даже не думая сдвигаться с места. И уже пять минут Линчу приходилось уговаривать его пойти с ним и войти в лифт.
— Мне папа запретил с чужими дяденьками по лифтам кататься одному, – а ведь Егор серьёзно думал, что Эванс был должен хотя бы немного протрезветь к этому времени, — Никуда не пойду. Нет. Вон, залезу в коляску и буду там спать.
— Ну Джон, ну Джо-он, ну будь хорошим мальчиком. Дядя тоже устал и хочет спать. У меня дома есть котёнок. Хочешь на него посмотреть? – Линч добро улыбнулся, пытаясь расположить к себе, но в результате Джон настроился против него ещё больше.
— Ага! Ах ты старый извращенец. Позвал молоденького, пьяненького парня к себе, причём ночью, чтобы с ним что-то сделать. А ведь я не глупый. Думаешь, я поверю в сказки про милого котёнка? Я то знаю, что у тебя там бешеная чупакабра обитает. Люди, помо–! – Егор буквально прыгнул на него и ладонью зажал ему рот.
— Ты всех соседей решил перебудить? Тц, ладно-ладно! Будь по-твоему, поднимемся на лестнице. Ты доволен?
Кожей руки Линч почувствовал, как Джон бесстыдно ухмыльнулся от уха до уха, определённо удовлетворённый тем, что добился своего. Однако уже на втором лестничном пролёте он тяжёло дышал и кряхтел, как умирающий от астмы больной, хватаясь за перила и кофту Егора. Линч молча поднимался, волоча на себе тушу, казалось, настоящего дракона, ведь понимал, что это была его идея пригласить Джона к себе домой, поэтому не имел сейчас никаких полномочий возмущаться.
— Давай сделаем привал. Меня с-час стошнит, если мы будем так быстро идти... Гуапо, прошу, помедленнее!
— Не шуми. Мои соседи – не божьи коровки. Гляди, могут прийти и навалять за нарушение тишины после полуночи, – конечно, сосредоточиться было невозможно, когда тебе в ухо икали и дышали алкогольным фимиамом прямо в лицо, — Давай-ка без капризов, Джон, ты уже не маленький.
— Блять, за то ты грёбаная стрекоза. Одного... одного не понимаю. Куда ты так летишь? У тебя дома что, любовник? – Эванс буравил Егора взглядом и хмурился, никак не сумевши научиться контролировать то, что говорит.
— У меня дома из любимого только некормленный кот, который вероятно сожрёт тебя, ведь голоден до невозможности.
С горем пополам, или же с помощью Божьей, добрались они до нужного этажа. И Джон даже не упал со ступенек, а это уже значительная маленькая победа. Как на зло Линч не мог найти свои ключи, а Эванс завывал голосом мартовского кота какую-то песню, пританцовывая на лестничной площадке.
Первым в квартиру залетел, вернее, полетел Джон : услышав недовольный голос пенсионера по соседству, который уже готов был выйти наружу, Линч в одно мгновение распахнул входную дверь и втолкнул певчего соловья во внутрь, тотчас успев заскочить сам. С порога раздался громкий кошачий визг, а после презренное шипение. Но шипел не только Ми-Раэ : Джон, ударившийся о стенд с обувью, не своим голосом вдруг ругнулся на испанском. Квартира наконец наполнилась мягким, но показавшимся Эвансу излишне ярким светом.
Быстро скинув с себя кроссовки, Линч несильно толкнул парня к стене и присел перед ним, начав расшнуровывать кеды, что всё не хотели сниматься с ног. Опустив глаза книзу и слегка сощурившись, Джон посильнее сжал край тумбы, ведь всё вновь вдруг поплыло. Но не от опьянения. Что он должен делать в такой ситуации, когда Егор сидит на коленях вплотную к нему, при этом обхватив одной рукой его бедро, а другой касаясь голени?
Его рука легла на тёмную макушку. Пальцы проникли в густые локоны и опустились к корням. Медленными движениями он осторожно, почти боязливо, перебирал и гладил волнистые волосы, каждой клеточкой тела ощущая их мягкость и одновременно неподатливость.
— Ты что там устроил? – приглушённо послышалось снизу, но свою ладонь Джон не убрал, — Джон?
— Когда это у тебя... М.. Волосы стали такими, типа, вьющимися? Они же были прямыми. Или это ты от меня заразился? – свободной рукой он коснулся собственных кудряшек и слегка сжал их.
— Они просто отросли. Вот и закучерявились немного. Нужно было уже давно их состричь. На днях подумываю укоротить волосы, – Линч раздражённо дунул наверх, стараясь откинуть ниспавшие на лоб локоны.
— Не надо. Тебе идёт.
И оба замолчали, думая кто о своём. Наконец управившись с обувью Джона, Линч поднялся на ноги и взглянул аккурат в синие глаза напротив, отчего-то растерянно улыбнувшись.
Улыбнувшись.
Он улыбнулся.
Мне...
— Хорошо. Не буду.
Егор потянул Джона за собой вглубь квартиры, попутно общаясь с мурчащим котом. Эванс уже не впервые приходил сюда. И сейчас он не стал красть ключи и беспардонно вламываться в чужой дом. Нет, на сей раз его приволокли в это место по собственному желанию, но по обоюдному согласию. Не пригласили, а именно приволокли. Однако Джону это понравилось даже больше.
Если в прошлый раз он ходил по этому паркету вполне уверенно, будто сам являлся владельцем сия поместья, то сейчас же совсем оробел и следовал за Линчем по пятам, не решаясь сделать лишний шаг куда-то в сторону.
Джона усадили на мягкий диван в гостиной и стали снимать с него лёгкую ветровку. Взгляд всё не отводили от аттических рук, плавно скользяющих по плечам и шее.
— Тебя всё ещё тошнит? Если да, то сразу иди в туалет, – а Джон не мог ни слова связать, приоткрыв рот в желании что-то сказать, — Ты какой-то красный. У тебя, случаем, не температура?
Он прикоснулся ко лбу тыльной стороной руки и задержал её на несколько мгновений, но не почувствовав жара, опустил.
— Да вроде не горячий. Так, посиди, я приду через секунду, – и стремительно удалился в другой комнате, оставив Джона совершенно одного.
Ну, как. Наедине с крайне недовольным и грозным Ми-Раэ, рассевшимся прямо напротив дивана. Его карие глазки будто видели Эванса насквозь,
читали мысли и угадывали его намерения. Они играли в гляделки, и никто не хотел сдаваться. В итоге выиграл кот, ведь Джону пришлось отвести глаза из-за соответственной сухости в них. Парень снова внимательно посмотрел на Ми и подвёл указательный палец к своим губам.
—
Ничего ему не говори.
Уже скоро вернулся Линч, принёсший стакан с холодной водой и блистер с таблетками. Джон благодарно кивнул и припал к воде, за пару глотков почти осушив кружку, но почувствовав на своём колене руку, вдруг остановился.
— Джон, таблетка. Выпей. Это чтобы ослабить твои вероятные рвотные позывы. Она помогает.
И почти тут же отдёрнул ладонь с чужой ноги, словно уколовшись обо что-то. Точно, что это он разошёлся?
Он уже достаточно касался Джона сегодня. Пора бы прекратить.
Как будто ничего и не было, Линч выпрямился и подошёл к подоконнику, скорее от неловкости, чем от надобности, став зашторивать окна. А Джон, шумно вздохнув, всё же выпил горькую пилюлю.
— М-м... Получается, я сегодня у тебя остаюсь? – конечно, ответ был очевидным, и непонятно почему Джон спрашивал; наверное, говорил то, что приходило в голову.
Егор насмешливо фыркнул и обернулся через плечо, взглянув на Джона
как прежде. Вопрос показался ему донельзя забавным.
— Ну, если ты так хочешь, то можешь уйти... Но в таком состоянии я тебя навряд ли куда-нибудь отпущу, даже если искренне пожелаю.
— Мне некуда идти. В интернат не хочу. У друзей – тоже нет. Значит, остаёшься только ты.
— Только я, который приютит тебя? – Линч сложил руки на груди и опёрся поясницей о подоконник, заинтересованно склонив голову вправо.
—
Только ты, который не захочет от меня избавиться. Хм, ну я надеюсь, конечно.
Ведь проще всё перевести в шутку. Полагаться на то, что Линч не поймёт, пропустит мимо ушей и просто не обратит своего внимания на сей бред. Но нет. Егор ловит каждое слово, каждую эмоцию, на миг промелькнувшую на лице Джона. Он не особо эмпатичный по своей натуре, однако читает Эванса, как открытую книгу.
Джон пытался напрячь мозги, придумать ещё какую-то тему для разговора, лишь бы не оставаться в тишине с проницательным Егором, который, уперевши взгляд в пол, думал о известных только ему самому вещах.
— Почему ты к Пумам пошёл? – в голове промелькнул вопрос, что тревожил парня не первую неделю.
— Что ты хочешь этим сказать? – Линч неторопливо приблизился и сел на белое, накрытое бежевым пледом кресло возле дивана, поманив пальчиком кота, — Ты хочешь узнать, зачем я пошёл к ним танцевать?
— Нет, другое. Это было назло мне?
— А ты считаешь, что дело только в тебе, да? Джон, ты не пуп земли. И нет, ты вообще не причём...
— Не причём, значит? И со льда ты ушёл тоже не ввиду моего к тебе отношения? Просто так?
Линч искренне не понимал причину джонового негодования по поводу этого вопроса. Ну, да, перестал он кататься, да, ударился в чирлидерство за команду противников, и что?
— Что за распросы идиотские, Джон. Может, уже пора перестать мусолить эту тему? Было и было, и что теперь – помирать, что ли?
—
Ты тогда из-за меня плакал. Я прав?
И он не спрашивал. Наверняка знал. Утверждал.
—
Юноша в гневе опустошал свой шкафчик, бросая на пол коньки и одежду, после неаккуратно запихивая их в спортивную сумку. Он даже не пытался навести порядок в вещах : будто куда-то сильно спеша, Егор судорожно дёргал замок в попытках застегнуть молнию. В конечном итоге она разошлась без возможности восстановиться.
Много чего накопилось внутри за эти несколько месяцев : уже на второй подработке ему отказали, мол, вакансий нет; конечно, позже удалось устроиться на работу официантом в кафе недалеко от центра. Учёба, которая вот уже около двух лет шла стабильно, вдруг сошла на нет. То ли из-за стресса, то ли из-за недосыпа Линч провалил заключительный и важный экзамен по философии. Преподаватель три раза ставил ему «Не зачёт», а на чётвертый раз, видимо сжалившись над студентом, наконец расписался на зачётке. У матери обострилась сердечная недостаточность, и не так давно её положили в реанимационную из-за повышенного давления и низкого сахара. Когда Алекс, младший брат со стороны мамы, соответственно, позвонил ночью и сообщил о состоянии Шарлотты, Линч был готов всё бросить и примчаться на другой материк хоть пешком, – лишь бы убедиться, что с матерью всё в порядке. Последние две недели спать получалось не более пяти часов в сутки, тогда как на учёбе он обычно находился с половины девятого утра до шести часов вечера, а затем экстренно бежал на работу, наивно полагая, что пересечёт треть Чикаго за двадцать минут в час-пик. К сожалению, нет.
Совсем выбил из колеи инцидент, произошедший первого марта. Линч не знает и не помнит, как, будучи совершенно мокрым и изнемождённым, добрался до своей квартиры. Может, его подвезли, а возможно он сам дошёл до дома. В голове только белый шум и только один единственный человек.
Человек? Навряд ли можно назвать его так после того, как он бросил Егора одного посреди улицы глубокой ночью, когда видел, что полиция вот-вот нагонит их. Но Джона Линч не считал виноватым. Вероятно, да, презирал его, не понимал, но не осуждал.
Потому что человек, которого он по-настоящему ненавидел, носил то же имя, ту же фамилию и внешность, что и он. Линч винил исключительно себя за то, что позволил дать слабину. За то, что подскочивший серотонин пробудил в крови адреналин и эйфорию, которая вскружила голову. Терзал себя, потому что поверил хитрому плуту. Поверил, хотя прекрасно знал, что Джон – последний человек, которому можно довериться и доверить свою жизнь. Да, Эванс не убил его тогда. Но что-то определённо треснуло в рёбрах в ту ночь.
Тобиас был прав, когда говорил, что Линч наивен в силу своего возраста. Что слишком неопытен, где-то глуп и бесхитростен.
Был прав, когда твердил, что Джон опасен для его сердца. Наверное, это у него наследственное : у матери сердце слабое, у бабушки, прабабушки, матери бабушки прабабушки по четвёртому колену и дальше.
Нет, Линч бы не стал плакать из-за недолговременных трудностей. Не поддался бы посредственности, которая всё интенсивнее забирала жизненные силы. И тем более не стал бы слёзы лить из-за какого-то придурка, которого «
как-только-земля-вообще-носит». Ну, поноёт и пройдёт. Учёба, общение с друзьями и поддержка родных всё перебьёт. Он забудет о неприятностях уже через неделю.
Да, Линч не будет плакать. Линч – сильный, непробиваемый. Внутри него стержень, который невозможно согнуть и сломать. Линч не будет.
Егор – да. Егор остался ранимым и чувствительным ребёнком, который принимает всё очень близко к сердцу. Ребёнком, который цеплялся за подол папиного пальто и ослабевшим голосом умолял остаться. Ребёнком, который едва ли мог набрать номер скорой и отчаянно кричал в трубку, что его маме плохо и она не дышит, пока оператор старался понять хотя бы слово из-за детской истерики.
— Сломалось, – в ладони остался кусочек застёжки, — Сломалось...
Это стало окончательной точкой кипения. Не выдержал.
Сломался.
Сумка осталась в раздевалке. Когда Линч чувствовал себя паршиво, то лишь упрямо поджимал свои губы и смотрел наверх, не давая волю эмоциям.
Когда Егору было плохо, он выходил на лёд.
Катание на коньках было его пристрастием. Нет, скорее даже страстью. Он воплощал в сам процесс всю экспрессию, все чувства и мысли, не дающие ему покоя и спокойного сна. Отдавал всего себя и даже чуть больше. Ему излишне радостно – идёт кататься. Хочется провалиться в преисподнюю оттого, что всё худо – идёт кататься. Надевает самый изящный, субтильный костюм — такой, которого ни у кого нет, — однако удобный. Потуже затягивает шнурки на коньках и скользит по криолиту. А сердце трепещет, словно в первый раз. И он катался бы до тех пор, пока ноги не отказали. Пока не упал бы навзничь от изнеможения. Не покинул бы лёд до тех пор, пока не выжал бы из себя всё и даже чуть больше...
Изначально план был таков : прийти в спортивный центр, собрать все вещи и сдать мистеру Сноу ключи от шкафчика, а затем благополучно уйти. Может, не навсегда, но на ближайшую тройку месяцев точно. Невыносимо больше находиться в этом здании. Слишком тяжело пересекаться с
ним. Странно слышать его голос.
Не хочется больше верить и с прежним сиянием смотреть в синие глаза, надеясь увидеть в них то же самое.
Ноги сами принесли к катку. Или сердце потянуло сюда. А это разве важно?
Линчу было стыдно за слёзы. За слабость. За ненужную чувствительность. За всё, что есть внутри.
А Егору нет. Ему было не жаль себя, но он плакал. Лёжа на спине, не чувствуя мороза, исходящего ото льда, плакал. Не успевал вытирать слёзы, как подступившая влага вновь застилала всё перед глазами. Обессиленно скулил, как котёнок, которого пытались утопить.
Не видел фигуру, наблюдающую из панорамного окна, выходящего на зал с катком. Фигуру, которая уже держалась за ручку дверей, готовая войти внутрь. Войти и...
И что? Успокоить? Утешить? Прижать к себе и сказать, что всё будет хорошо?
—
— Ничего подобного. Причём здесь ты? –
нет, никогда не сознается, не признается, — Хотя, я не хочу снова к этому возвращаться. Давай ты забудешь это, ладно? Сделаем вид, что ничего не было.
— А я устал притворяться, Линч, – Джон неожиданно вскочил с дивана, чуть пошатнувшись, и взглянул на парня сверху вниз, — Устал делать вид, что ничего не было. Что ничего не произошло и не происходит.
Уже не могу «делать вид», что всё хорошо.
Линч также поднялся со своего места и оказался лицом к лицу с Джоном. Настолько близко они стояли, что могли чувствовать дыхание друг друга на собственных щеках.
— Может, ты перестанешь наконец меня пугаться, Линч?
— Только после того, как ты перестанешь смотреть на меня, как на жертву, Джон.
Невзирая на опасливый вид, Линч не боялся Джона. А тот, несмотря на проницательно-строгий взгляд, не спугнул бы Егора.
Никогда.
Эванс уверенно обхватил пальцы юноши своими, скрепляя их между собой. Почему-то только сейчас он понял, какие у Линча холодные руки. Хотелось их согреть, спрятать в своих ладонях и не отпускать.
Никогда.
Они могли простоять так ещё долго, глядя друг другу в глаза и умиротворяясь мгновением тишины и спокойствия. Редко когда получалось не думать о заботах и переживаниях. И этот миг парни хотели продлить настолько, насколько вообще позволили бы правила и законы бесжалостного времени.
Однако накатившая вдруг усталость, отметённая куда-то в сторону, вынудила Линча прийти в себя. Поймал он себя на том, что всё ещё держит Джона за руку, прислонившись головой к его груди. Тело пронзил ток, и Линч, которого будто ледяной водой окатили, отшатнулся назад, резко отстранившись от Эванса.
— Послушай, Джон, – увидев, а точнее ощутив пронзительный взгляд синих глаз на себе, Егор смутился, — Думаю, пора закругляться. Я слишком устал за сегодня, много всего произошло... Ты, вон, тоже едва на ногах стоишь. Я тебе на диване постелю, ты не против?
Джон ничего не ответил. Он взглядом, как Линчу показалось, медузы Горгоны, испепелял его взглядом без возможности оставить в живых. Ему определённо не понравилось, что Егор запасовал, сделал шаг назад, ведь...
что, испугался?
— А? – надеясь, что ему всего лишь послышалось, Линч удивлённо округлил глаза, — Что ты сказал?
— Мысли вслух. Пьяный бред. Называй как хочешь. Тебе так легче, не правда ли?
Не дождавшись ответа, Джон опустился на диван и откинулся на не очень мягкие декоративные подушки. Показательно закинул ногу на ногу и прикрыл веки, мол, я всё ещё жду, пока ты приготовишь мне спальное место. Егор только тяжело вздохнул и, бросив напоследок короткое «
Разденься», скрылся в коридоре. Голова всё ещё шла кругом. Кажется, мигрень.
Или навязчивые мысли так закоренелись, что проникли глубоко в нервы?
Найти выглаженное чистое бельё оказалось просто. Достать его было той ещё морокой. Нарушив безупречный порядок в вещах, Линч всё же вытащил стопку постельного и торопливо закрыл шкаф, чтобы остальное попросту не вывалилось из него. Невзирая на ноющую боль в коленном и плечевом суставах, Егор попросту не мог лечь спать, не приняв душ. Тем более, как его жизнь сегодня только не помотала : начиная день со смертоносной пробежки, заканчивая его ездой на мотоцикле с риском не смочь сдержать управление ввиду темноты и усталости, Линч мог уверенно заявить, что действительно чувствует себя куском плесени на ножках.
Взяв в охапку первую одежду, которая попалась под руку, юноша, не дойдя до гостиной, оставил постельное бельё и что-то наподобие домашней одежды, предназначенную для Эванса, на тумбочке в прихожей, а сам закрылся в ванной, больше не желая никого видеть и с кем-то разговаривать. Из лёгкой дрёмы Джона пробудила звонкая вибрация, исходящая от телефона, лежащего на подлокотнике кресла. Кто-то слишком настойчиво звонил, и это не осталось без внимания. На экране было лишь одно слово.
— Опять ты? – Джон был крайне раздражён; однако не оттого, что его выдернули из сновидений, а из-за вездемелькающего имени, — Адель.
А звонок всё не прекращался. И что ей нужно в столь поздний час? О погоде поговорить хочет? Или сказать, насколько она
его любит? Может, как они друг другу подходят?
Что. Она. От. Него. Хочет.
— Ну наконец-то. Линч, чёрт тебя подери, я до тебя только с пятой попытки дозвонилась! Где ты? Я тебя обыскалась, – только Джон принял звонок, как слух резанул девичий истерический голос, — Если ты там всё это время кувыркался с какой-то девушкой в доме, то я самолично приду и устрою тебе садомазо, придурок!
Джон, будто назло, молчал. Слушал то, как Адель бранит всё живое и мёртвое. Как обещает, что пожалуется какому-то там «Сэму»... А это кто вообще?
— Алё, идиот, ты мне вообще отвечать собираешься? Или так и будешь молчать в тряпочку, мол, не при делах, а?
—
Что он в тебе нашёл?
Мариссен, которая никак не могла перестать ругаться, наконец закончила монолог. Видимо, вопрос до неё доходил долго. Или она пыталась понять, почему вместо голоса друга в динамике слышно совершенно чужой?
— Что? Это кто? Где Линч? – а теперь стала волноваться и девушка; вдруг с Егором что-то произошло?
— Что есть в тебе такого.. неземного, чего нет у меня?
— Линч, если это какая-то шутка, то не смешно. Если ты там, то скажи хоть что-нибудь. Перестань меня игнорить!
— Какой типаж у него? Длинноногие, темноволосые и смазливые? Наивные блондинки? Или может он вообще рыжих любит? – каждый раз в голове всплывали всё новые образы девушек разной внешности, и Джон представлял рядом с ними Линча, мрачнея всё больше, — Ты же такая.. такая обычная.
— Предупреждаю в последний раз. Или сейчас вы, кто бы это ни был, прекращаете весь этот цирк, или я–
— Джон. Меня зовут Джон.
Звуки воды из ванной комнаты стихли. Даже рискуя быть пойманным с поличным, Эванс не нажимал на красный значок отключения звонка. Он бы не смог сегодня уснуть, если бы не узнал
кое-что...
— Вы любите друг друга? – было слышно, как Адель с той стороны возмущённо выдохнула и постаралась подобрать слова, — Знаешь, я тебя уже видел когда-то. Ты приходила с ним на нашу игру. Вы уже тогда встречались?
— Ты же тот парень с тусовки. Капитан этих, как его, Буйволов, верно? Я.. Точнее, Линч рассказывал о тебе. Помню тебя, Джон, и фамилия у тебя звучная. Эван? Эванс, кажется, – на удивление, Мариссен больше даже не задавала односложных глупых вопросов, мол, «
Где вы сейчас с Линчем? Почему его телефон у тебя?»; наверное, поняла, что на данный момент расспрашивать человека в, судя по заторможенной речи, нетрезвом состоянии – бесполезно, — “
Каойин„. Вот, оказывается, как звучит твой голос. Наверное, ты и правда красиво поёшь.
Джон затупил свой взгляд в стену, ещё не понимая, к чему Адель сказала последнюю фразу. Что значит «
Ты и правда красиво поёшь»? Откуда она может знать об этом? Кто ей рассказал? Или сама догадалась? Да нет, слишком глупа.
— Ты. Ты не ответила на мой вопрос. Говори, не увиливай. Что между вами?
— Вот именно.
Что между нами, Джон?
Лишь сейчас взор сфокусировался на силуэте в тёмном проёме двери. Линч, прислонившись плечом к косяку, едва был заметен в полумраке комнаты. Он не услышал многого, но этого было достаточно. Вполне. Поняв, что попытка оправдаться или нагло соврать приведёт к ещё более пагубным последствиям, Эванс шумно вобрал воздух ртом и отключил телефон, медленно перевернув его экраном вниз.
— И что это сейчас было?
Но Джон не мог пошевелиться. Не осталось сил что-либо говорить, объясняться и даже стыдливо прятать глаза. Невозможно больше лгать и притворяться. И он только рассеянно смотрел в глаза напротив. Смотрел и пытался понять, искренне ли они сейчас говорят немое «
иди сюда».
Тихо шоркая тапочками по паркету, Егор сам подошёл ближе. Провёл холодными кончиками пальцев по джоновому запястью, поднимаясь чуть выше.
— О чём вы говорили с Адель? – веки Джона дрогнули, а губы непроизвольно поджались, — Скажи.
— Довольно, – из горла вдруг вырвался приглушённый рык,
значащий гораздо больше, чем очередной приступ гнева, — Не хочу слышать от тебя её имени. Ничьих других имён.
— Что именно тебя бесит? То, что она общается со мной, или то, что ты не можешь ничего с этим поделать? – Линч ходил по лезвию и прекрасно знал, что одно неловкое слово – и Джон вспыхнет, если бы вместо крови у него в венах тёк керосин, — Почему ты продолжаешь копаться в моей жизни, в моих отношениях, неважно с кем – друзьями, девушкой, знакомыми? Почему окружаешь меня паутиной, будто паук, не давая сделать и вздоха в лишний раз?
— Потому что ты мне небезразличен, – слова, которые Джон поклялся никогда не произносить, всё же невольно вырвались из уст, — Потому что мне не плевать, где ты, с кем ты и что с тобой. Я, блять, виноват, что вот тут, – он ударил кулаком себя в левую сторону груди, — что-то постоянно болит, ноет,
ведь к тебе хочется. Хотя здесь я понимаю, – указательный и средний пальцы ткнулись в собственный висок, —
что нельзя.
Очки сползли с переносицы к самому кончику носа, и Егор осторожно снял их, отложив в сторону. Глаза Джона поблёскивали в свете торшерной лампы, но были полностью сухими. Лишь ресницы слегка дрожали. Ему было страшно. Или противно. Плохо оттого, что губы произносили такие отвратительные вещи. Жутко, потому что не смог сдержаться – сказал, выдал сам себя. Но ведь невозможно было утаивать всё то, что творилось внутри. Увечья, полученные на войне, в которой участвовал только один человек, уже нельзя было просто спрятать за слоями одежды, за нахальной и наглой улыбкой, животной яростью, которая была альтернативой всего : и счастья, и печали, и страха. Можно обмануть, конечно. Сказать, солгать, соврать. Своим поведением спрятать за ширмой настоящего себя.
Но даже если опустить глаза в пол, зажмурить их и никому не давать заглянуть туда, то всё равно найдётся человек, что сможет распознать самый коварный обман, искуснейшую лесть и увидеть вместо выцветших синих стекляшек необъятное поле хрупких васильков, которые выросли из слёз и боли, смеха и радости, побед и неудач, любви и ненависти.
Линч подушечками пальцев слабо надавил на чужие веки, и они медленно закрылись. Положил ладонь на кудрявый затылок, и голова, слегка наклонившись, мягко упала на надёжное плечо, на которое можно было опереться. Руки обвились вокруг тела и легли на лопатки Джона, прижимая к себе так, чтобы он не сполз от бессилия на пол. Горячее дыхание согревало шею и ключицы, но не обжигало. Пальцы всё глубже зарывались в густые кудри, которые на самом деле были намного мягче, чем казались.
— Не привыкай ко мне. Прошу, – тихо, но так, чтобы Джон услышал, произнёс Линч.
—
Уже. Прости.
Он обнимал меня даже тогда, когда у меня не было сил ответить ему тем же.
— А ты не удерживай меня и не говори, чтобы я к тебе не привязывался. Либо отпусти, либо не зови меня вслед за собой, зная, что я не смогу сказать «
нет».
— Мне нельзя тебе верить, но хочется доверять. Знаю, что мне изначально не стоило с тобой связываться.
Помолчав некоторое время, закончил :
— Но если бы мне выпала возможность повернуть время вспять и не совершать тех же ошибок, то я бы повторил их
вновь.
