Доккеби тоже нужен лес

— Джинни, — зовёт он, и Хёнджин немедленно отрывается, высовывается из-за плеча и оказывается с ним лицом к лицу. — Как настроение? — Отличное, хозяин, — улыбается тот, и Чанбина немедленно снова переёбывает, потому что он уже и забыл, что Хёнджин здесь его, а не ничей или даже принадлежащий Минхо; нет, он клеймит Хёнджина с каждым движением языка, каждым вздохом ему в рот, а потом отрывается, потому что чувствует, как чья-то мелкая мягкая рука гладит его по бедру. Минхо скучает; это его руки-лапки. У Чанбина сантиметра на три длиннее, они как-то сравнивали. Но у Чанбина и член длиннее. Впрочем, поводов для гордости у него немного, если сравнить оба параметра с Хёнджином. Зато у Чанбина опыта больше. Он наклоняет голову и шепчет Минхо: — Не передумал? Может, подрочить или минет? — Нет уж, я хочу свою компенсацию за эти поганые дни, — шипит тот и закидывает ногу на Хёнджина, раскрываясь. — Давай, ну, я не буду лежать и ждать здесь вечность твоих рук, Со Чанбин! Он говорит это таким же тоном, что и Хёнджин, и почему-то эта схожесть меж ними двумя при всей внешней разнице только умиляет. Чанбин даже думает, что, пожалуй, сделал правильный выбор. Однако сколько бы Минхо не пыжился, главный здесь всё-таки не он, а Чанбин, у которого терпения ещё вагон, как, впрочем, и у Хёнджина — ежедневные оргазмы на постоянной основе дают о себе знать. Подышав на руку с лужицей, Чанбин размазывает ее между тугих, упругих половинок задницы Минхо, но внутрь не лезет и просто лапает полужопия, наслаждается — и понимает, почему у некоторых людей (кхм, Минхо, кхм) может существовать кинк на задницы. Такие задницы, как у Минхо, грех не потрогать, не растянуть в разные стороны и не скользнуть пальцами между. Не сразу, но подаваясь навстречу, Минхо коротко стонет и выгибается, жмется грудью в Хёнджина и прячет лицо у него в шее. Чанбин исправно работает пальцами, словно играет на клавишных: сначала набирает мелодию одним, потом вынимает и по первые фаланги вставляет два, нажимает-растягивает-движется вперёд, и в какой-то момент Минхо прекращает издавать изумительные звуки и замирает. — Сука, ты что, марш из «Звездных войн» на мне играешь? — возмущённо спрашивает он, и Чанбин пытается прислушаться к музыке в своей голове — и блядь, это действительно она! — А что мне, BTS надо было выбрать, что ли? — язвит он, и в кои-то веки Минхо выгибается, разворачивается к нему лицом. Вряд ли ему удобно это делать, с тремя-то пальцами в жопе, но Чанбин гордится героем. — Со Чанбин, — торжественно начинает Минхо, — я никогда не говорил тебе этого, ни разу за всю твою жизнь, но, думаю, это время настало. Я запеку тебя в духовке: час времени, сто восемьдесят градусов, и сожру, если ты не прекратишь! Вместо ответа Чанбин шевелит пальцами, нажимает на переднюю стенку примерно там, где должна быть простата — три пальца, площадь большая, попадает без проблем, — и Минхо вместо внятного возмущения горестно мяучит в потолок, а потом злобно сжимает жопу вокруг его пальцев. — Два — один, — смеётся самую капельку игнорируемый ими в последнюю минуту Хёнджин. — Хён, а если я буду отсасывать тебе в ритме TWICE, насколько быстро ты поймёшь? — Я накормлю тебя салфетками, — сдавленно предупреждает Минхо и выставляет задницу выше. — Блядь, Бин-а, да, вот так, да… — Здесь нет салфеток, — логично указывает Хёнджин. — Тогда… а-ах! Простыней, — на выдохе уточняет Минхо, и вот простыни тут точно имеются, так что Хёнджин ненадолго замолкает. Ему явно просто скучно, потому что Чанбин занят, а Минхо просто не в состоянии уделять ему полноценное внимание. Поэтому Чанбин перекидывает ему смазку: — Растянешься сам, или я тебя, а ты пока поиграешь с котом? — сразу предлагает на выбор два варианта он. — Второе! — радуется Хёнджин, выскальзывает из-под уже мокрого Минхо и выдавливает себе на пальцы большую порцию смазки, частично переливает ее Чанбину и укладывается перед ним, расставив ноги. — Ну что, хён, — звенит он от смеха, — готов? У меня пальцы хоть и тоньше, но длиннее! И тут же захлёбывается, потому что Чанбин скользит в него сразу двумя, без подготовки, потому что уже знает, когда и насколько хватает нормальной, полноценной растяжки, а когда можно обойтись и без нее. — Хочу в тебя тоже потом, — шепчет он Хёнджину, — можно? Хёнджин очаровательно смущается на мгновение и быстро отводит глаза. — Что ещё у тебя в голове, солнце? — спрашивает Чанбин уже громче, привычно работая рукой. — А… Два сразу… — начинает тот и обрывает фразу, быстро и глубоко вздыхает. Мгновенно понимая, что тот имеет в виду — у них одинаково ужасная фантазия, — Чанбин с сожалением качает головой: — Не сегодня, солнце, тут тебя тянуть и тянуть надо будет, а это дело небыстрое. Хотя мне тоже жаль, это могло бы быть интересно. Грустно вздохнув, Хёнджин отвлекается и тут же меняет тему. — О-о-о, как мягко и нежно, — тянет он, и Чанбин видит наконец его пальцы в заднице Минхо. — Нравится? — хмыкает Минхо, во время вынужденной паузы немного пришедший в себя. — А представь, каково там будет члену? Чанбин уже боится предполагать, на что тот намекает. То ли на очень, очень долгую ночь, за которую можно попробовать всё, то ли на то, что этот нелепый menage á troix может продлиться несколько дольше, чем единственную ночь. Но он не готов пока ни про что из этого думать вообще; шаг за шагом. Кроме того, ему внезапно становится любопытно, всегда ли Минхо настолько упарывался по чужим членам — но у него уже есть готовый ответ с тем самым «лет пять не было». И даже Ликсу не перепало за всё время, хотя здесь и сейчас Минхо старательно топырит ноги в разные стороны в первый же час их сексуального взаимодействия. То есть либо их два члена волшебные и притягательные, либо просто атмосферой так охуенно навеяло. — Кот, это теперь ты на двойное проникновение намекаешь, что ли? — смеётся Чанбин и облизывает взглядом его задницу с лежащими на ней ладонями Хёнджина. Ему самому осталось уже совсем немного — в плане готовности Хёнджина, потому что до оргазма ему пока как до Пекина раком. Минхо аж задумывается. — А в меня влезет? — с почти вивисекторским интересом уточняет он. Будучи, видимо, единственным, у кого вообще здесь был такой опыт, Чанбин хихикает: — Тот же ответ. Да, но растягиваться долго, иначе травмы будут. — Он отстраняется, бесцеремонно вытирает руку о край пледа и неожиданно нежно гладит Хёнджина по заднице, потому что тот заслуживает, чтобы его любили и поклонялись, даже если выражается это не в ласке; Чанбин надеется только лишь, что Минхо способен будет дать Хёнджину то, чего тот хочет. — Так, я слушаю ваши предложения по поводу позиции и жажду поцелуев. Что, он взрослый, солидный мужик в постели с двумя другими… ну ладно, как минимум с одним взрослым, солидным мужиком, хотя Хёнджин всё равно умница, — он может сказать, чего хочет! — Тогда иди сю… Ай, блядь, Джин-а, я тебе пальцы откушу! — не договорив, вскрикивает Минхо. Хёнджин испуганно отодвигается от его задницы подальше — сразу чувствуется, что опыта у него не особо. — Хочешь, я поцелую бо-бо и всё пройдёт? — строит жалобные глаза он Минхо, и Чанбин, глядя на вытянувшееся кошачье лицо, будучи не в состоянии сдержаться, тихо хихикает. — Презервативы, — напоминает он. — Джинни, лучше помоги пока хёну, раз тебе не терпится. Пока тот справляется достаточно легко, Чанбин вспоминает, как это делать сам — серьезно, с Хёнджином они как в первый раз про них забыли, так и не пользовались больше, так что времени прошло порядочно. Но руки помнят, так что он справляется достаточно быстро и водит потом рукой по члену, чтобы поддержать боевой дух, пока на фоне Хёнджин пытается лизнуть член Минхо через презерватив и надолго задумывается, пытаясь понять, нравится ли ему вкус. Переглянувшись с Чанбином и получив в ответ решительный кивок, Минхо тянет на себя стропу, перехватывает Хёнджина и затягивает его под себя, яростно впивается губами ему в шею — Чанбин лениво думает, что опять останутся следы, но почему-то даже не ревнует… хотя и планирует оставить Минхо к утру с не меньшим, а то и большим количеством засосов. Хёнджин выгибается под Минхо, раскидывает ноги практически в идеальный шпагат и явственно злится, когда Минхо не входит сразу. Но Минхо не Чанбин, у него своя методика, свои привычки, и он замирает между его ног за секунду до цели, вытянувшись в планке. — Бин-а, — скомкано зовёт он. — Давай же. И дёргает жопой. Совершенно по-минховски сгребая ее в ладони, Чанбин с силой сжимает пальцы, собираясь оставить кучу слишком характерных синяков, растягивает их в стороны и придвигается вплотную. Он входит медленно, совсем неторопливо, и Минхо подаётся под нажимом весь, и впуская его в себя, и одновременно смещаясь вниз и входя в Хёнджина. Двойной — на самом деле тройной, но Чанбин будет отрицать это даже на смертном одре — стон разносится по спальне, и ладно Хёнджин, Хёнджин громкий всегда, вне зависимости от собственного на то желания, но скулящий тому в плечо Минхо — это что-то новенькое. — Я могу двигаться? — спрашивает Чанбин, как только входит до конца и для гарантии ждёт ещё несколько секунд. Минхо внутри обжигающий, тесный, тугой и, сука, действительно умеет управлять мышцами жопы, сжимается-разжимается на пробу, так что это ожидание в своей голове Чанбин официально просит приравнять к подвигу. — Да, — через секунду промедления шепчёт Минхо, расслабляется и замирает. На пробу толкаясь вперёд, Чанбин снова вызывает двойную реакцию вслух, а потом ещё одну и ещё. Это очень странное ощущение — не чувствовать Хёнджина напрямую, но видеть из-за плеча Минхо его реакцию, слышать его, ловить его затуманенный и откровенно плывущий взгляд на себе, на своем лице и конкретно губах. Но в этот вечер «странное» у Чанбина непроизвольно начинает ассоциироваться с «возбуждающим». Если про Хёнджина Чанбин знает, что тот скорее скорострел, зато возбуждается снова очень быстро, то про Минхо он что-то, конечно, помнит — но когда то было и кто из них не преувеличивал свои победы? Всё приходится изучать заново; кроме того, Минхо из них троих — в самой уязвимой позиции, поскольку подвергается двойной стимуляции, и, скорее всего, его хватит на куда меньшее время. Всё это Чанбин прикидывает как-то фоново, пока размеренно двигает бедрами, доводя каждый толчок до предела — и Минхо, и Хёнджина, причем предела в буквальном смысле, физического, он втискивается по самые яйца и заставляет Минхо делать то же самое, отстраняется вместе с ним и с каждым движением вынимает член почти полностью. Минхо звучит все громче, даже громче Хёнджина, хотя Чанбину казалось, что это невозможно. Он яркий, горячий, и он уже второй раз кусает Хёнджина так, что остаётся глубокий след — и на каждый укус тот отзывается всхлипом. Потом Чанбин понимает, что Хёнджин доходит до привычной точки, когда фильтр между мозгом и ртом у того отрубается и тот начинает озвучивать буквально всё, что приходит ему в голову. — Хён… — плачет он. Чанбин видит выступившие на его глазах слезы. Зрачки расширены, словно тот перепил кофе, губы ярко-розовые, накусанные и им самим, и, кажется, Минхо. — Хён… Чанбин, хозяин, боже, пожалуйста, пожалуйста, ещё, больше, мне нужно ещё… Минхо вторит ему громким скулежом, и после особенно сильного толчка у него подгибаются руки. Упав на Хёнджина, он прижимается к его шее и, кажется, просто дышит — и Чанбин не выдерживает, накрывает его тело своим, работает, словно поршень, меняет угол так, чтобы попасть в простату, и Минхо со вскриком сжимается вокруг его члена. Это еще не оргазм, но уже его сладкое преддверие, будоражащий туман которого лишает разума и заставляет делать что угодно, лишь бы достичь своей цели. Снова, раз за разом, сохраняя угол, Чанбин врезается членом в правильную точку, добиваясь того, что и Минхо, и Хёнджин издают совершенно одинаковые беспомощные звуки, и сейчас они оба зависят только от него одного, от того, насколько хватит у Чанбина терпения. И вот так, наклонившись, спрятав их обоих внутри своих объятий — которые вовсе таковыми не кажутся, потому что Чанбин просто опирается на выпрямленные руки по обе стороны от запрокинутой головы Хёнджина, однако этого уже достаточно, судя по тому, как тот смотрит, как Минхо поворачивает голову и слизывает каплю пота с бицепса, — держать их — это подарок свыше. Они оба бесподобны, невозможны, волшебны и само очарование, и Чанбин не то чтобы близок к разрядке — но Минхо опережает его, сжимается весь снова, в голос мяучит так жалобно, что хочется обнять его, прижать к себе — но Хёнджин успевает первым, ловит его губы и, кажется, делает что-то такое, что Минхо всё. Буквально всё: он вытягивается в струнку, напрягается на несколько секунд — от тонуса стискивающих член стенок Чанбину приходится притормозить чисто физически, потому что двигаться так невозможно — в том числе, чтобы не кончить. А затем Минхо расплывается в лужу, буквально стекает по обеим сторонам Хёнджина, и Чанбин, догадливо сдвигаясь и выходя из него, может видеть его опавший и сморщенный внутри заполненного презерватива, свисающий между ног член. Наклоняясь снова, он проводит языком по спине вдоль позвоночника, ответной любезностью, снова ощущает на языке терпкий мускус вперемешку с солью и касается губами уха Минхо. — Как ты, кот? — заботливо спрашивает он. Но, судя по всему, Минхо сейчас не в состоянии чувствовать себя плохо. — Умер, — выдыхает тот. — Не кантовать. Будешь ещё трахать — не буди. В принципе, логику Минхо Чанбин более чем понимает, но… Он ещё не кончил, и да и Хёнджин вроде как тоже. При этом абсолютно не хочется отпихивать Минхо в сторону, игнорируя его полностью, так что Чанбин решается на компромисс, который, наверное, потребует от Хёнджина некоторых усилий. Перво-наперво он делает две вещи: пытаясь быть нежным, снимает с себя и Минхо презерватив — потому что для того, что хочет сделать он сам, Чанбину больше не нужна защита, в том числе и от выплескивания спермы в одну красивую задницу, — и, завязав, бросает на пол неподалеку. И второе — забирает выпавшую из слишком расслабленной руки стропу себе, поправляет ее так, чтобы так тянулась к его руке напрямую. Остаётся только третье. — Сдвинься выше, котёнок, — просит он, в первую секунду даже не понимая, что сказал, но расширившиеся глаза Хёнджина намекают ему, что что-то не так. Чанбин судорожно воспроизводит в голове последнюю фразу, но, прежде, чем он успевает начать паниковать, Хёнджин легко, пожалуй, с лёгким оттенком умиления улыбается: — Тебе идёт, хён, — утверждает он Минхо и помогает тому действительно сдвинуться выше, так, чтобы Чанбину оказалось удобнее подхватить Хёнджина под тонкие, изящные колени, развести их в стороны и, не сдерживаясь, войти глубоко, настолько, насколько это вообще возможно. Зажатый меж их двумя телами Минхо слишком расслаблен поначалу, и Чанбин, игнорируя его существование практически полностью, уходит в омут поцелуев Хёнджина, падает туда с головой, закрывает глаза и стонет от избытка ощущений. Он на самом краю в том плане, что ещё немного этого передоза — и его сорвет, словно пещерного человека, в хаотический, разнузданный секс, когда похеру, что ебать, лишь бы дырка была мокрая и без заноз. Прежде чем ему сносит крышу — Чанбин бы попробовал это с Минхо под собой, но не с Хёнджином, просто потому, что в том, что Минхо выдержит больше, он как-то уверен, если честно, — Хёнджин кусает его за губу, ахает в рот и скрещивает ноги за его спиной. — Ещё немножечко, хён, хозяин, — неразборчиво, почти без остановки бормочет он, — пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста… В кои-то веки до Чанбина доходит, о чем тот просит, не сразу, но потом наконец он наматывает стропу на ладонь и тянет со всей силы. Хёнджина выгибает навстречу, прямо в Минхо, и он, издавая сдавленные звуки, кончает, выплескивается себе на живот. И вот этой повторной стимуляции Чанбину абсолютно неожиданно для него самого оказывается достаточно, чтобы сделать последний метафизический шаг, перестать держаться на краю и выплеснуться, деля счастье на двоих — или, наверное, на троих, — и видя перед глазами ослепительную белизну. С трудом он удерживается от того, чтобы рухнуть поверх Минхо, медленно, неторопливо выходит и гладит сморщенное кольцо мышц, подхватывает вытекающую белую струйку и размазывает по заднице, метит и клеймит собою, а потом то же самое, спермой Хёнджина, стекающей с живота, делает с Минхо. Минхо реагирует только невнятным ворчанием и медленно, буквально по сантиметру, начинает сползать куда-то вбок. Чанбин укладывается с другой стороны от Хёнджина и, прислонившись к его плечу, лениво рассматривает устроенный ими беспорядок. М-да, рекорд по количеству засосов они все в этот раз точно побивают. Чанбин понятия не имеет, что у него там самого, но что Минхо, что Хёнджин — оба раскрашены так, что только под шарфами и прятать. Летом. В жару. Повернув голову, он дышит-касается нежной ключицы Хёнджина, гладит ее губами и ловит на себе его любящий взгляд. Они обмениваются улыбками; Чанбин чувствует, как длинные, уверенные пальцы находят его руку и вцепляются в нее. Подтягивая к себе его ладонь, Хёнджин целует ее, а потом делает то же самое с ладонью Минхо; почему-то ревности Чанбин так и не начинает испытывать, словно вот это ощущение их обоих под собой, в своих руках, отпечатывается в глубине души и где-то на подкорке мозга, и теперь думать получается только об одном. Они оба его. Ликс проебался сам и проебал свое счастье. — Как ты, кот? — тихо спрашивает он, забирает у Хёнджина руку и трогает Минхо подушечками пальцев за щеку. Минхо медленно приоткрывает один глаз, осматривает картину перед ним и лениво закрывает глаз обратно, затем делает зубами нечто, о-о-очень отдаленно напоминающее кусь, в сторону чанбиновой руки. — Рубит, — в конце концов через силу признаётся он. — Бин-а, потом?.. — Конечно, котёнок, — обещает Чанбин, и, переглядываясь, они с Хёнджином неслышно и умиленно хихикают.