Доккеби тоже нужен лес

— Хватит, — просит Минхо, выпрямляется, отталкивая Хёнджина, пытается снять с себя руки Чанбина и почти кричит: — Хватит! Не устояв, Хёнджин усаживается на задницу, подогнув ноги. Чанбин бы на его месте заорал от боли, но тот гибкий и может ещё и не так выгнуться, и сидит дома за мольбертом иногда в очень странной позе, так что, хоть Минхо перебарщивает, но без неисправимых последствий. Однако на лице Хёнджина проступают обида и недоумение — точно щенка пнули, и он хватается пальцами обеих рук за ошейник, словно его успокаивает это неловкое действие, и просяще смотрит на Чанбина. Чанбин ослабляет хватку, но не выпускает недовольного Минхо совсем. — Ну вот нахуя? — кривясь, спрашивает он.— Всё же так хорошо шло! Подергавшись — совсем слабо, будто бы чисто ради приличия, Минхо перестает пытаться освободиться и вместо этого поворачивается к нему лицом. — Нахуя? — повторяет он и закатывает глаза так, что наверняка видит изнутри свой собственный мозг. — Бин-а… — Минхо, — уверенно отвечает Чанбин, почти не скрывая того, что давит морально, не может не попытаться надавить. Неизвестно, что слышит Минхо в его тоне, но уже гораздо медленнее смотрит ему в лицо — Чанбин успокаивающе улыбается — и недоверчиво спрашивает: — Ты действительно этого хочешь?.. «Почему?» — он не задаёт этот вопрос вслух, но это явственно подразумевается. Несколько секунд Чанбин думает, как лучше и короче сформулировать всё то, что перебирал в голове последние минуты, а потом понимает, что либо честность, либо ничего — с Минхо иначе не прокатит. — Хочу, — кивает он. — Я хочу о тебе позаботиться. Мы хотим. Особенно если ты извинишься перед Джинни. Он не заслужил такой реакции. Минхо возвращается взглядом к Хёнджину и морщится при виде его лица, все ещё расстроенного. Пытается придвинуться ближе, и Чанбин его, разумеется, выпускает, потому что Минхо определенно возвращается в амплуа заботливого кота, ухаживающего за котёнком. Чуть наклонившись, Минхо сжимает пальцы на плечах Хёнджина и… разворачивается к нему. — Бин-а, — тянет он. — Мне правда можно?.. Чанбин проверяет выражение лица Хёнджина — вместо обиды предвкушение — и усмехается Минхо: — Можно. Всё, на что согласен сам Джинни. Словно спусковой крючок, слова Чанбина срывают невидимую плотину, и, немедленно наклоняясь, Минхо целует Хёнджина — грязно, глубоко, скользит языком по его губам и тут же засовывает его между ними, и жалобный писк Хёнджина, который хочет ещё, хочет большего, нельзя перепутать ни с чем другим. Почему это выглядит настолько горячо, Чанбин не имеет ни малейшего понятия, и где-то в этот момент ему медленно начинает становиться насрать на все эти «почему», «зачем» и становится куда интереснее «что с этим делать». Он придвигается ближе, снова прижимается Минхо со спины, утыкается ему в задницу уже каменным, после последней, словно прямиком из порно, сцены, членом и проводит губами снизу вверх по задней поверхности шеи. Сначала Минхо не реагирует, но, стоит Чанбину прикусить тонкую кожу, словно собрался за шкирку перетащить, как Минхо вздрагивает и замирает, урчит что-то свое, кошачье, довольное, Хёнджину в рот, и охает, когда Чанбин меняет зубы на язык. На языке — чуть горько и отдаёт чем-то терпким, острым, как будто Минхо незадолго до того воспользовался арабскими духами, но это его собственный вкус, бодрящий, непривычно, совершенно неожиданного возбуждающий совершенно вне контекста ситуации так, что Чанбин с каждым вдохом чувствует, как сквозь тело раз за разом проходит вибрирующая электрическая волна, состоящая из сумасшедшей смеси предвкушения и желания. То, что это Минхо, что так пахнет Минхо, который сейчас отчаянно целуется с Хёнджином, добавляет ситуации сюра и все больше делает ее похожей на какое-то слащавое порно из тех, что очень любят женщины: чтобы медленно, нежно и со вкусом. Сам Чанбин предпочитает — предпочитал, после появления в его жизни Хёнджина он так ни разу и не заходил подрочить на любимые ролики, как-то за ненадобностью, что ли, — пожестче. Чтобы рука в волосы, член в горло по самые яйца и подержать, пока задыхаться не начнет, или как качок с огромным членом пытается засунуть его в чью-то мелкую задницу, а член попросту не влезает. И ему интересно: что же любит Минхо. Чего ждёт от их взаимодействия Минхо: нежности, жёсткости или контроля. И с чьей стороны этого контроля, если это всё же последний случай. Понятно уже, что не со стороны Хёнджина, поскольку Минхо спускается к шее, а тот подставляется, сталкивается шальными и жалобными глазами с Чанбином и держит взгляд, держит и не отводит, и Чанбин сдвигает руки ниже по талии Минхо, пока не кладёт их поверх ладоней Хёнджина где-то на бедрах. Первым, кто не выдерживает их относительно цензурный темп, становится именно Минхо. Он дёргает жопой, зажатый меж двух колом стоящих членов, толкается навстречу Хёнджину и следующим же движением трётся задницей о Чанбина, вызывая тем самым у них обоих громкие выдохи и желание продолжить снова. Температуру в спальне словно выкручивают незаметно на плюс тридцать градусов, у Чанбина выступает пот на спине, и, судя по красной шее, Минхо жарко тоже, хотя вряд ли, разумеется, дело в температуре. Однако именно поэтому, поддаваясь порыву, Чанбин выпускает руки Хёнджина и скользит ими к плечам Минхо, тянет вниз расстегнутую и забытую ранее рубашку. Та застревает на рукавах, и Минхо замирает, обездвиженный и покорный, послушно отклоняется назад, к Чанбину и тихо, коротко, но уже очень характерно стонет. На пробу, подозрительно Чанбин запускает руку ему в волосы, пропускает меж пальцев пряди и, сжав их, заставляет Минхо оторваться от и так уже расцвеченной следами шеи Хёнджина, повернуть к нему голову — и делает то, что ему смутно хотелось последние несколько минут. Губы Минхо горячие и властные, несмотря на подчинённое положение. Он не вырывается и не пытается, например, сменить позу, или хоть как-то притвориться, что не собирается подчиняться нажиму. Однако даже такой, распластанный, тот ведёт в поцелуе, как вёл и с Хёнджином. Чанбин почти забывает, что тому не двадцать, что тот прекрасно знает, чего хочет в постели и умеет брать своё, даже если это всего лишь поцелуй. На вкус Минхо острый, горький, жгучий, как кочудан, когда не чувствуешь перца напрямую, зато чувствуешь жар; Чанбин никогда не думал, что его будет крыть из-за одного лишь запаха или из-за такого же вкуса. Руки Хёнджина спускаются к поясу Минхо и дёргают брючный ремень, и Чанбин, скосив глаза, спохватывается и лезет расстегивать запонки в вывернутых наизнанку манжетах рубашки. Игры играми, но передавить кровоток он бы не хотел, поэтому, стоит рукавам освободиться, он сдергивает рубашку и отбрасывает ее куда-то прочь. Кроме того, еще пара секунд работы Хёнджина — и Минхо приходится лечь. Чанбин аккуратно помогает тому опуститься на бок обратно в кровать, поверх их любимого пледа; Хёнджин тянет вниз молнию и лезет руками под край пояса, поддевает и пытается стянуть брюки. — Приподнимись, — подсказывает Чанбин Минхо и своей рукой подталкивает снизу в качестве подсказки, — давай, задницу выше… Без возражений Минхо послушно выгибается, и, стаскивая с него на пару с Хёнджином узкие брюки, Чанбин чуть зависает, пытаясь подобрать нужное слово для Минхо. Называть по имени — это только у Хёнджина прокатывает, Чанбину проще и привычнее что-то ласкательное, нежное, даже если отношения далеки от сексуальных. Так, Чонин у него Инни, Джисон — Хани или Сони, Хёнджин — Джинни, солнце, эги или ещё сто десять тысяч разных вариантов, и только Минхо — Минхо. Не «деткой» же его звать. И не «хёном». Когда Минхо сам тянется к низко спущенным боксерам, тянет их ниже, у Чанбина само как-то выскакивает, продирается сквозь сомкнутые было губы: — Вот так, кот, молодец, умница… Джинни, — зовёт он, — наш кот же молодец? Стоит Минхо рухнуть всем телом, уже свободному, на матрас, Хёнджин прижимается к плечу Чанбина своим, гладит ладонями мощные бедра, не в силах оторваться. — Кот молодец, — кивает он почти хищно, наклоняется и кусает за нежную кожу, и Чанбин видит нечто неописуемое: у Минхо словно сами собой раздвигаются ноги. Чанбин как-то и не думал о раскладке, но почему-то словно само собой разумелось, что он будет в активе, Хёнджин, вероятно, только снизу, и они с Минхо сделают из него сексуальную ветчину в бутерброде. Однако Минхо подставляется так, что, кажется, вывод очевиден, и член у него (вполне себе Чанбину знакомый, они вместе прошли этап помериться членами, в том числе и с линейкой, в первый год совместной жизни) блестит предэякулятом на головке. Хёнджин всё ближе и ближе подбирается к ней ртом, оставляет яркие следы на коже, и вот он, судя по всему, ни капли не сомневается в своих действиях — почти смешно, как Чанбин тут же ревнует его даже не к Минхо, а к его увлеченному туману, когда Хёнджину просто хочется так, что отказывает мозг. И, чтобы хоть как-то рассеять его, он протягивает руку к лежащей на прикроватном столике стропе и тянет ее ближе, ловит Хёнджина за ошейник и пристегивает к кольцу на горле. Тянет на пробу, и Хёнджин, только вроде бы примеривающийся к члену Минхо, непреднамеренно берет за щеку, но ориентируется сразу, мгновенно, двигается головой и втягивает щеки; Минхо скулит от внезапного обилия ощущений. Чанбин смещается выше, гладит краем стропы напряжённое горло и, уже лицом к лицу, целует его, настолько подавленного ими двумя, настолько ошеломленного — что он, с Ликсом так херово трахался, что ли, удивляется про себя Чанбин, — что вести приходится ему самому, пробовать его снова на вкус и вкладывать со своей стороны то, что чувствует именно он сам. Снова всхлипнув ему в рот, Минхо распахивает глаза, дышит почти на грани паники; Хёнджин, оказывается, пробует недавно выученный и опробованный уже на Чанбине фокус — берет в горло, хоть и неглубоко, щелкает языком по стволу и перекатывает в руках яички. Ну, последние два момента Чанбин не видит, но очень хорошо помнит. Он сам, к примеру, впервые не выдержал и спустил Хёнджину в рот, и тот, конечно же, с непривычки подавился. «Потому что банану отсосать можно, но он в тебя внезапно не кончит», копирайт Хван Хёнджин, красный от стыда весь, включая грудь, и Чанбину приходится своим ртом убирать с него весь беспорядок, из-за чего Хёнджин возбуждается снова настолько, что кончает потом буквально через пару прикосновений. Минхо, кстати, куда терпеливее. Ну, или его не прёт так с самого факта существования Хёнджина, что куда более вероятно, поэтому Хёнджину приходится ещё поработать своим прекрасным ртом, прежде чем Минхо переходит на мартовское мяукание и принимается шарить руками внизу в попытке того остановить. Вместо помощи Чанбин вкладывает ему в руку стропу, тянет вместе с Минхо, показывает его затуманеному похотью сознанию зависимость «потянул — Хёнджин сосёт слабее или сдвигается выше», и усилием воли встаёт. Вот теперь им точно нужна не только смазка, но и презервативы. И то, и другое хранится, разумеется, в другой комнате, из-за чего ему приходится покинуть эту парочку ненадолго — хотя он и сомневается, что те хоть что-то заметят. Стоит ему вернуться обратно, бросить добытое на кровать, как Минхо хватает его за руку и тянет на себя с такой силой, будто не может терпеть ни минуты. Хёнджин всё ещё в той же позе, но уже просто лежит щекой на животе Минхо, носом почти касаясь блестящей головки члена, но рот не использует: Минхо держит повод внатяг. — Развлекаетесь? — спрашивает Чанбин очевидное. — Скучаем без тебя, Бин-а, — хищно смотрит на него Минхо. — Ну вот, я здесь. И как же мне вас обоих развлечь? — вскидывает брови Чанбин и прочесывает Хёнджину волосы, ласково заправляет тому за ухо особенно упрямую прядку и нежно улыбается ему. Явно не желая оставаться должным, Хёнджин поворачивает голову и целует его руку, пытается облизать и насадиться на пальцы, снова, пытаясь делать невинный вид, трётся подбородком о член Минхо. — Джин-а! — тут же сквозь стиснутые зубы ругается тот. — Я тебя привяжу и заставлю только смотреть! Хёнджин искренне задумывается, почти слышно, как крутятся в мозгу шестерёнки. — В следующий раз, обязательно, Минхо-хён, — отодвигаясь, лукаво улыбается он. — Если хён сможет держаться от меня на расстоянии. Хоть один хён. И смеётся, поганец, так радостно, что его хочется стиснуть в объятиях, но сейчас — пока что — всё здесь не ради Чанбина, и только поэтому он не сдергивает Хёнджина с ног Минхо к себе, а всего лишь наклоняется и встречается с ним губами. Если Минхо — арабская сладость, то Хёнджин — американо со льдом, такой же бодрящий, терпкий, с привкусом мускуса, освежающий и вызывающий зависимость. Сладости всегда лучше запивать, не правда ли? Стоит Чанбину оторваться, как Минхо снова притягивает его к себе и впервые целует сам, зло, агрессивно, кусает губы и раздувает это чертово пламя, до сих пор мирно тлевшее где-то в глубине души Чанбина. Не сумев сдержаться, Чанбин гортанно стонет, и Минхо быстро отстраняется, смотрит на него своими тёмными кошачьими глазами, сжимает маленький рот. — Снизу или сверху? — спрашивает он, и опять глядит, очи-жала, очи-молнии. — Сверху, — без раздумий отвечает Чанбин, поскольку свою жопу он готов подставить когда-нибудь максимум Хёнджину и то, наверное, не в ближайший год. — Джин-а? — Снизу, — мило улыбается им обоим Хёнджин. — Мне, наверное, с утра даже особенно растягиваться не нужно. Вспоминая, что они творили утром, Чанбин не то чтобы краснеет, но совершенно определенно смущается, потому что Хёнджин впервые добрался до его задницы и угрозами с шантажом заставил сесть ему на лицо. В обратной позиции Чанбин бывал неоднократно, но вот такое ему довелось пережить впервые. Конечно, потом всё равно всё закончилось классическим сексом, но начало, начало… — А ты, кот? — спрашивает он у Минхо и лениво гладит его по животу. — Универсал, так что сегодня предпочту оказаться посередине, — жмурится тот, и всё кажется, что он вот-вот свернётся в клубок, зажмурится, словно на солнцепёке, выставит снова пузо — гладь! Какой разительный, ошеломляющий контраст между этим расслабленным Минхо и тем нервным, уставшим и злым, каким тот был ещё пару часов назад, удовлетворённо думает Чанбин. — Давно последний раз задницу подставлял? — интересуется он и тянется к смазке. — Ну, — задумывается Минхо. — Лет пять? Брови Чанбина, самопроизвольно ожив, взлетают к линии роста волос. То есть реально, Ликса этого счастья лишили, а ему Минхо готов доверить практически девственную заново жопу вот просто так?.. Ключевое слово тут «доверили», вдруг понимает Чанбин, глядя Минхо в серьезные, спокойные глаза. Да, Минхо прекрасно умеет быть на кураже, однако кураж — это не всё. Некоторые решения лучше принимать на чистую голову. — Я позабочусь о тебе, кот, — ухмыляется Чанбин, и Минхо тут же недовольно кукожится. — Теперь ты мне не нравишься! — объявляет он. — Джин-а, иди сюда! Хочешь вставить член в хёна? Хёнджин подтягивается выше, почти ложится на Минхо одеялом, но замирает на последних словах, в результате очутившись где-то в районе груди. — Нет! — широко раскрыв глаза, панически отвечает он и тут же смущается: — Ну, может быть, но не прямо сейчас, мне нужно морально подготовиться, почитать статьи в интернете, посмотреть порно, презервативы, в конце концов, подходящие купить, обычные с меня слетают! Что Минхо, что Чанбин, не сговариваясь, смотрят в область паха Хёнджину. Чанбин ладно, он и видел, и на вкус пробовал, и трогал, и вообще, а вот Минхо, судя по всему, заинтересован неимоверно, учитывая, что этим самым пахом Хёнджин лежит на Минхо, и сквозь брюки тот наверняка чувствует тыкающуюся в него палку, но понять ее характеристики не в силах. На лице Минхо написано нескрываемое любопытство, и он тянет за стропу. — Джин-а разденется для хёнов? — бескомпромиссно предлагает он. — С удовольствием, — подмигивает Хёнджин и аккуратно выпрямляется; Минхо позволяет ему, приотпуская повод. Затем Хёнджин делает неожиданное: он тянется к телефону, лежащему на тумбочке, быстро стучит по экрану, и, прежде чем Чанбин успевает возмутиться, из динамиков доносится легендарная I will always love you. Отложив телефон, Хёнджин изящно крутит жопой в такт, тянется к пуговицам рубашки и вдруг напоказ рвёт их, разрывает полы, подпевает вслух, с первого раза, без разогрева попадая в тональность. Только сейчас Чанбин вдруг осознает, что тот действительно успел побывать айдолом и долго был трейни — а, значит, получил отличную подготовку. И Хёнджин распахивает полы рубашки, как-то совершенно незаметно расстёгивает рукава и бросает рубашку прямо на лицо Минхо. От майки он избавляется куда быстрее; к тому моменту, когда Минхо убирает с лица рубашку, Хёнджин гол по пояс и уже неторопливо расстёгивает брюки, продолжая вилять задницей. Он поднимается на ноги вокруг сумасшедших бедер Минхо (в целом, Чанбин привык, но всё равно временами зависть берет), расстёгивает брюки до конца, и от какого-то случайного движения те волной спадают вниз. Изящно переступив, Хёнджин ногой откидывает их в сторону и уже гораздо прозаичнее стаскивает трусы, светит перед ними своим стоящим на полдень тонким и длинным членом. Взгляд Минхо мутнеет, он привстает и точным движением ноги роняет ввизгнувшего Хёнджина к себе в объятия, и тут же целует. — Правильно, Джинни, отвлеки хёна, — хвалит Чанбин и сползает с кровати. Ему раздеться — раз плюнуть, он и так в домашнем, тем более на него никто не смотрит. И футболка, и домашние хлопковые штаны летят в угол у кровати, и в остальном Чанбин готов. Ну, по крайней мере, лечь под тёплый бок Минхо, прижаться к нему сзади, оказаться обнаруженным восторженным Хёнджином и громко, на всю спальню, щёлкнуть крышкой смазки. Песня как раз доигрывает, и наступает тишина; спина Минхо напрягается. Смазка на пальцах Чанбина уже нагревается, но он медлит из-за того, что Минхо нервничает.