ветви алой калины

я многое узнала в своей жизни, была я и отчаяньем, и верой, парила в небесах ли вольной птицей, ползла ли слабым по земле червëм, со многим в жизни мне пришлось сразиться, я знаю, каковы на вкус победы и знаю, как же горько может жечься в груди от поражения огнём. и было многое — дороги и ответы, концы путей, бессменные вопросы, я видела цветущие агавы (ведь говорят, они лишь раз цветут), и видела я, как в саду небесном сквозь облака смогли пробиться розы, и я хотела быть на них похожей, чтоб не могла сломить меня ни студь, ни жар от бесконечнейшей пустыни, ни сотни глаз — кинжалов, напоëнных смертельным ядом чьей-то чёрной злобы, ни чья-то задрожавшая рука... и мне казалось — я могу, я знаю, когда я в прошлом падала — не помню, была моя уверенная поступь сквозь сотни лет неслышна и легка. но ты пришла однажды зимним утром, и слёзы на твоих щеках застыли, меня они же сразу смогли выбить из верной и привычной колеи, я точно помню эти две минуты, ты так была похожа на пустыню, быть может, потому от глаз огромных мне сразу стало жарко так в груди, ещë я помню, как рукой коснулась, и пальцы твои мелко так дрожали. и что-то в моём сердце тоже билось — с секундой каждой громче и сильней. меня ты попросила о защите, и никогда ведь не было так жаль мне, как понимать в ту чёртову минуту, что не смогу тебя укрыть от бед. потом кружился мир в двухцветном вихре оттенков серого и красного огнива, я так хочу забыть про эти годы, когда я умирала от когтей, а когти эти — сталь и ярость долга, и это моя собственная сила, откуда-то родившаяся совесть, меня хлестала тысячью плетей... да, было в моей жизни очень много — и жар побед, и боль от злых падений, и свет невыносимо-ярко-алый, и горький чёрный смоль в моей груди. но самой важной, значимой победой, которая сожжёт любые беды, мне станет твоё тихое «прощаю» в ответ на моё честное «прости».