ветви алой калины

мне остались лишь вопросы, тремор в мышцах ослабелых, неизбывная тревога, тяжесть груза на плечах, а во снах моих черешня — и цветёт несменно-белым, от окраин до порога, от ночи́ и до утра еë песню я услышу, прочитаю между веток, прочитаю сквозь шум листьев и по белым лепесткам: тысячам моих вопросов я найти смогу ответы, если только буду сильной и спастись смогу от зла. а потом — громады станций, убегаю поездами, и они несут по рельсам в нечужие города, там тебя я на перроне повстречать смогу однажды и за сотни лет увидеть наконец твои глаза, в них — печали и обиды, и они совсем понятны, далеко не беспричинна твоя ненависть ко мне, ибо сделала я выбор, пусть и не был он недавним, но ведь роковым ошибкам срока действия и нет. я однажды побоялась, я молчала и смотрела, когда ты звала на помощь и нуждалась остро в ней — говорят не зря, конечно, безразличье к чужим бедам — это зло и преступленье и не меньший это грех, чем самим быть злом и тьмою, чем самим курок взводить мне, может, даже было хуже ждать и верить в стороне. а вернулась бы в тот день я — сразу б бросилась под дуло. ну и что, что будет больно? муки совести больней. я к тебе шагну неслышно, страх за маскою скрывая, я привыкла ведь к притворству, как актёр я хороша, но в противовес к уменью, как быть искренней — не знаю, а с тобой я лгать не смею, и пусть правда мне страшна, говорю я откровенно и глаза от глаз не прячу, расскажу тебе я тихо, смело взор поймавши твой: «знаешь, я хочу признаться, для меня ты много значишь, как скучала по тебе я, как жалела я о том... что однажды я смолчала и лицом к лицу не встала на сражение со тьмою, что желала взять тебя. месяцы текли и годы, понемногу я менялась, и теперь я — обещаю — больше не смогу молчать». от тебя я жду ответа, хоть бы взгляда, хоть бы знака! ты поймёшь меня ведь? или... я боюсь, в груди дрожит. и потом кричать неслышно, словно шелест в полумраке, доведя до исступленья, всё шептать: прости, прости