Высший стол

Со слов Алексея Иванова, цитирую, — к черту все! Бегония — прекрасный цветок, распустившийся желтыми лепестками с разводами красных пятен. Приятный легкий аромат, напоминающий нежный парфюм, кружил голову. Но Владимир никогда не был ценителем чего-то “красивого”. Пустые, дешевые слова, всегда оказывающиеся брошенными без потайного смысла. И такие же пустые души. Влад потянулся за спичечным коробком, не отпуская зелеными глазами цветы. И вот, открыв и вытащив одну, он перевел глаза на новый объект. Крепко взяв в руку спичку, он быстро мазнул ею по черной шершавой терке, не сбавляя силы и чуть не сломав тонкую спичку. Она мгновенно воспламенилась, сверкая желтыми искрами и привлекая туманный взгляд. Отложив коробок на стол, Украина приблизил маленькое пламя к цветам, поджигая их. Мягкие лепестки вспыхнули жарким пожаром, горя и тлея. Тягучий, приятный аромат смешался с ядовитым дымом и горьким запахом горелого, выветрив бывшие чувства. Кадык, спрятанный за высоким воротником, дёрнулся, а челюсть крепко сжалась, сцепив ряды зубов. Костлявая ладонь, обтянутая бледной, как бумага, кожей, упала безвольной тяжестью на стол, совсем рядом с шахматной доской. — Вы любили оперу? — тише скрипа ветра за большими панорамными окнами прошептал Владимир, уперев взор темных, грязных болот в шахматные фигуры на черно-белой доске. Ему никто не ответил — пусто было, нет никого и ничего вокруг. Но отклик глухо, немощно отозвался в собственной душе: сердце тянулось упасть куда-то в желудок, из последних сил перекачивая ржавую кровь по телу. — 1858. Защита Филидора. — трясущаяся рука дрогнула и переставила черную пешку на Е5, прямо напротив белой. — Конь белых на F3, — возник чей-то низкий шепот над головой, выбивая из легких воздух. Подскочив на месте, Влад порывисто оглянулся и застыл каменным изваянием, уткнувшись носом в чужой подбородок. — Алексей? — вытаращив глаза и скрыв с лица меланхолию отозвался он, нервно теребя в руках края рубашки. — Могу я сыграть с тобой? — добродушно улыбнулся брат, кивнув на стул напротив. Его мягкая улыбка лишь сильнее растянулась на лице, стоило ему увидеть неуверенное согласие. — Пешка на D6, — озвучил вслух новый ход Владимир, уже усевшись на свое место напротив брата. Его ладонь быстро и нервно передвинула фигурку, пока глаза лихорадочно гуляли по черным клеткам. — Пешка на D4, — радушно принял чужие правила Алексей, произнося фразы с некоторой задержкой от непривычки. — Хотел спросить, — тот начал жалкие попытки построить разговор, оперевшись рукой о щеку и исследуя лицо брата. — Как там в Киеве? — Лучше, чем в Москве, — перебирая языком, мямлил Влад, поддерживая тонкую нитку общения, — Слон на G4. Алексей подозрительно замолк, не придумав ничего лучше тишины над головой. Что же, она и вправду умела говорить лучше его острого языка, которого сейчас к брату подпускать точно не стоит. Сжимая руки в кулаки, вместо пустого говора он обдумывает свой ход: черный поступил умно, связав коня на пути. Но для этого века явно ошибочный. Но игра и не является настоящей. — Пешка на D5. — Ест самый первый ход. Ничего нового. — Слон на F3. — С уст срывается еле слышимое “тц”, спрятанные за уверенными глазами. Алексей забывает произнести ход вслух, хмуря брови. Но громкий стук ферзя на месте слона цепляет внимание лучше всяких слов. Первое нарушение. Первый опавший лепесток с глупой надеждой убежать от огня, что уже бросился за ним в виде искр огня. Букет медленно догорал, испуская едкий, горький для чувствительного обоняния запах и дым. Надо торопиться. — Пешка на E5. — Остаётся ли смысл в правилах, если у них есть бесконечные исключения? При условии, что последних гораздо больше, чем первых. — Слон на C4, — холодно оповестил Алексей, двигая фигуру на новое место. Прицел на слона и ферзя противника — угроза мата. Воздух будто потяжелел, падая на плечи тяжестью. Чуткий нюх уловил смену нависшего запаха — уже горели стебельки некоторых цветков, исчезая в горячих объятиях огня. Искры сверкали, опускаясь на стеклянное дно. Конь на F6. Естественный ход, но ошибочный. С бледных уст Влада слетает смех: как быстро идет время. — Долго будешь прятаться? — невзначай интересуется Алексей, мгновенно отвечая ферзем на B3. — Приходится. — Верно, они играют по правилам. По определенным рамкам и сюжетам, вбитым в корку мозга крепким молотком и вычерченным серпом. — Ферзь на E7. Единственный хороший ход, который черные могли принять. Бегство — не худшее решение, если оно принято стратегом. К слову, князей оно не спасло. Конь C3. Явно не обрадованный пешке, ходит Морфи. Пешка на C6. Слон на G5. Позиция не в пользу чёрных: слон заблокирован ферзем, а конь находится под связкой. С другой стороны, для черных пока нет смертельных угроз, но необходимо позаботиться о безопасности короля. — Пешка на B5, — на автомате отчитывается Влад, разглядывая фигуры. Его взгляд, безжизненный и блеклый, направлен в пустоту, пока в памяти друг за дружкой всплывают выученные техники, ходы, дебюты. Но это всего-навсего представление, наполненное гнилью актерского состава и больными фантазиями режиссера. Опера, на которую так спешил Морфи, но оправдались ли его ожидания? — Конь на B5. Быстрая атака и неповторимая жертва фигуры, — подозрительно притихнув, сказал Алексей, скользнув многозначительным взглядом по сосредоточенному лицу брата. Этим он ввел противника в ступор, заставляя погрязнуть в трясине таких же, как у него, зеленых глаз и упустить секунды. Секунды, которые их “наставник по шахматам” считал максимумом на раздумья. — Пешка, — заторможено пришел в себя Влад, тряхнув головой, — B5. Столь необходимый размен ферзей в надежде вытащить на свет хоть мизерный шанс. Но в глубине, в самом тёмном месте тени притаилась ужасающая мысль, как черная дыра утягивающая за собой все в сознании медленным потоком. — Слон на B5, — ответил Алексей, спрятав за спокойным тоном волнение и скрыв фразу “правила снова приняты”. Эта мысль вытянула из задумчивого лица улыбку, распространяясь быстро, как вирус. Но в памяти, в сморщенных обрывках неприятных моментов, что-то неистово заскрипело, заставляя сердце сжаться, как будто по нему провели ножом. Казалось, старательно накрытые забвением шрамы вновь рвутся наружу, сдирая зажившую корку. — Конь на D7. — Он вспомнил, почему ненавидел эту партию с самого начала. За тот ход, что последует после, за те слова и унижения, что станут последствием чёртового выбора, которого у него не было. Сжимая кулаки до крови, сдирая клыками слои с искусанных губ, Владимир поднял застывший взор на Алексея, сдерживая крик. Но он бы не вырвался из саднящей глотки, даже если бы Влад захотел это всем своим прогнившим сердцем. — Рокировка. C1, — спешно проговорил сквозь зубы противник, боясь поднять взгляд от рук, быстро и нервно передвигающих две фигуры. Закончив с этим делом, он, так же опустив глаза, тихо спросил, — Все еще? — Все еще, — голос его глух, будто больно ударившийся о бетонную стену, проглатывая концы и неслышный вопль. Алексей же, как всегда, не нашелся с ответом, мимолетно кивнув. Он никогда не был силен в эмоциях, но старался быть учтивым, насколько мог бы слепой понять немого. — Ладья на D8, — немного успокоившись, ответил Влад, с трудом справляясь с дрожью рук. — Ладья D7, — безучастно, безэмоционально продолжил Россия, передвигая фигуры на доске большими, холодными руками. — Ладья на D7. Взятие. — Наступает пора паралича у черных, блока и связки, в бурной фантазии детства представляемых, как черные цепи. Алексей косо ведет плечами, хрустит шеей и передвигает фигуру. “Ладья на D1”. — Эти опущенные, но для обоих понятные слова. Спроси кто у Владимира: “Есть ли смысл в законах и правилах, ставших негласными?” Он бы ответил “Да, ведь правило, являющееся негласным за всё время, становится привычкой, неким закулисным этикетом для любого аристократа”. Ферзь на E6. Черные не оставляют свою жалкую надежду на спасение, ставя на кон размен ферзей. Однако белые не собираются давать им шанса. Алексей бы дал… — Слон на D7, — прерывает наставшую внезапно тишину тот, съедая ладью. Но та сильней, отчаянно и остервенело дерясь за каждую секунду, занятую собой. Напряжение, духота и тяжесть на плечах — все, что так ненавидели они оба в каждой шахматной партии в юности. Владимир не слышит его, гипнотизируя доску и посыпая игру всевозможными проклятиями. Он не хотел, он все эти годы бежал от этого, как от огня и все же сейчас он сидел тут, а не на каком-то собрании. Конь на D7. Дело сделано — чёрным светит мат в два хода, для чего осталось провести заключительную комбинацию: Ферзь на B8 — Конь на B8. Точный расчет, необходимая жертва. Жертва, которой он мог бы избежать, будь у него выбор. — Ладья на D8, — шепотом произносит Алексей, ставя его перед ужасным фактом — мат. Влад не выдерживает. Из его трахеи льется истеричное хрипение, и он, подскочив на ноги, убегает, спотыкаясь обо все, что есть на пути. По дороге его голос надрывается, переходя на тихие всхлипы, пока бледные руки пытаются сорвать с лица кожу, в попытках скрыть влагу в уголках глаз. Но Алексей не следует за ним. Он продолжает сидеть за столом, размышляя о своем. В нос бьет резкий запах из далёкого детства — запах розмарина. Сильный, сладковатый, отдающий чем-то камфорным. Смешавшийся с запахом сосны и пряностей. Наконец, Алексей обращает внимание на источник запаха: на дне стеклянной вазы, сверкая под солнечным светом и искрами огня, были соцветия розмарина, на удивление не тронутые огнем. Нежные голубые цветки, цветом напоминающие фиалки, с большими, странными листьями. Бегонии же, в отличие от них, одиноко догорают, оставляя после себя пепел и упавшие, но спасенные от сожжения лепестки. Один, два, три. Алексею кажется, или в прошлый раз их было четыре?.. И вновь над головой закружилась она. Тишина. Эта тишина задумчивая, молчаливая. Не слышно больше ее нотаций, оскорблений или рычания над левым ухом. Впервые она молчит, обнимая за плечи с пустотой внутри. Стирает легким махом руки грань между прошлым и настоящим, позволяет задуматься, отвлечься. И Алексей принимает это разрешение, как безвольный раб. Опустив голову и закрыв глаза, он раздумывает об их прошлом. О оставленных за спиной годах, о синяках и шрамах, так старательно замазанных краской и сшитых кривыми медицинскими иглами. Сглотнув вязкий ком, он вскинул глаза наверх. Внутри зеленых болот плескалось что-то уязвимое, играли блики под зрачком, дрожа от мнительных покачиваний, как лодка в бурю. Белок стал наливаться краснотой, а ресницы трястись, непроизвольно трепетая. Огромные мешки под глазами становились все ярче, начиная казаться синяками после хорошего удара. Судорожно переводя дыхание ртом, он откинулся на спину, расслабляя ранее напряженный и натянутый как струна стан. — Входи, — коротко и по делу приказал он, давно заметив свидетеля его минутной слабости. Двери протяжно заскрипели, а старый деревянный паркет невесомо прогнулся под чужим весом. В воздух душной комнаты проник аромат миндаля и старых книг, а тишину же благоговейно прервал мелодичный, юношески мягкий и высокий голос: — Снова поссорились? Просверлив изрядное количество времени светлую макушку Алексея, Мирослав грустно улыбнулся, узрев отрицательное мотание головой. — Уже хорошо, — неизвестно для кого говорил он, изо всех сил пытаясь вытеснить напряжённую тишину. — Я к чему пришел то… — Мир, это действительно что-то важное? — вопросил Алексей, переводя усталые глаза на брата. — Думаю, Нац.синдикат, дышащий в затылок “действительно важен”, — передразнил его голос Мирослав, обрадовавшись тому, как Алексей ожил после этих слов. — Что-то с США? — скрестив пальцы на столе, блондин напряг плечи, гипнотизируя взглядом расставленные шахматные фигуры. — Да, — за несколько больших и громких шагов, подойдя к столу, продолжал шатен, — Когда Руска Рома успела стать твоей собственностью и “влезть куда-то”? — повысив на несколько тонов голос, звонко спросил он, кинув на стол папку с бумагами. Из-за этого шахматная доска пошатнулась и отлетела на самый край, а фигуры упали в разные стороны. Тонущий в эхе стук деревянной, покрытой чуть слезшей белой краской фигурки ладьи об паркет был прерван резким скрипом ножки стула и ударом крепкого кулака о жалостно треснувший стол. Быстро опомнившись, он прикусил нижнюю губу и помотал головой, приходя в примерную адекватность. — Так было нужно, — внезапно успокоился он, посмотрев прямо в глаза Беларуси. — “Так было нужно?” — распахнув глаза, переспросил Мирослав, сдерживая скрип зубов. Но все же голос и тон он изменил, невольно отшатнувшись от вскочившего с места брата. — Серьезно, Росс? — не верил в оправдание шатен, смотря исподлобья несколько злобно, хоть и скрывая это за ширмой радужки цвета янтаря. — Ничего достоверней не придумал пока? Чтобы хоть поверить было не стыдно, — качал головой в неодобрении Мирослав, пустив в голос нотки недовольства. — Это реальная причина, — устало потер глаза Алексей, сев на своей место. Но Мирослава это не убедило. — Хватит! — Росс нахмурился, сжав скрещенные пальцы. — Хватит мне врать! — орал он, махая рукой и ударяя ею стопку бумаг на столе, пытаясь игнорировать притихшего брата. — Мечтаешь стать таким же как отец? — не выдержал. Сказал. Надавил на самое больное, на тему “табу”, которое так старательно всегда избегал. — Заткнись, — низко, пугающе сквозя холодом и пустотой твердо сказал Алексей. Взгляд его помутнел, а лицо стало лишь мрачнее. Мирослав затих, проглотив язык. Так и стояли они в тишине: опустив головы на пол, как виноватые и сверлили взглядом пол. Каждый думал о своем. Тишина же неодобрительно шептала что-то неразборчивое, наворачивая круги вокруг. — Лёнь, — виновато, сиплым голосом прошептал Беларусь, нежно называя брата излюбленной короткой формой. Он хотел привлечь внимание, сказать нужные сейчас слова, но тот не поднимал глаз, сжимая в крепкой хватке переносицу и шипя от головной боли. — Господин, к вам пожаловал Азамат, — разорвал тонкую, истончившуюся нитку разговора слуга, частично высунувшись из-за двери. После мимолетного кивка, он громогласным в наступившей тишине хлопком закрыл дверь. Алексей грузно, хватаясь за подлокотники, как за спасителя от неровного и шатающегося тела, поднялся. Прошагал несколько сложных, хромых шага и остановился. — Прости. — Последние слова перед тихим скрипом двери и полным одиночеством. Мирослав отчаянно, горестно усмехнулся, про себя подумав: не мечтал, но стал. Белый мрамор кафеля блестел в свете больших светлых окон по обе стороны длинного коридора. Мелькали белые стены, скрытые за гобеленами, шкафами и редкими картинами. Особняк в Санкт-Петербурге, будто вышедший прямиком из 18 века, был наполнен этой сказочной атмосферой и эстетикой золотого века. Но даже так, темные углы, спрятанные трещины на старинных домах и кафеле внушали едкий, прилипчивый страх из детства. Привычка ходить, опуская голову и не издавать лишних звуков была для всех выросших здесь основой, коркой и стержнем воспитания — страх был лучшим двигателем личностного развития. Так же тихо, молчаливо дойдя до конца вышитого узорами и витиеватыми пересказами легенд ковра, он остановился, нехотя поднял голову вверх и увидел источник такого чуждого холодным стенам говора: Азамат, кутаясь в свое пальто, веселым тоном и с приподнятым настроением разговаривал с Кайгаром. Брат, с непослушными вихрями выгоревших к кончикам светлых волос и живыми янтарными глазами, был высокому черноволосому монголу под плечи, но продолжал упрямо вскидывать голову в попытках заглянуть в омут серых глаз. — Юу хүссэнээ, нарны, — задорно улыбнулся Кайгар, разглядывая супруга полным бездонной нежности взором. Все-таки не удержавшись, он потрепал его по голове под натянутое сопение, перетекающее в мелодичный смех. Видя эту картину, Алексей не мог сдержать глупой, по простому радостной улыбки. Он был счастлив за Азамата, нашедшего хорошего человека и женившегося по любви (возможно, единожды за всю историю их семейства). Но как бы он не хотел прерывать эту идиллию милующихся супругов, он скомканно прокашлялся в кулак. Поняв что привлек всеобщий интерес, Алексей сдержанно заговорил: — Азамат, Кайгар, — обвел взглядом каждого он, робко улыбаясь, — По какому поводу визит? — Дела, — уверенно начал Кайгар, посмотрев на деверя, — Петербург был по пути в Москву, а я настроен порадовать мужа, — тихо, еле слышно прошептал он последнюю фразу, переплетая пальцы с казахом. Азамат же ничего не говорил, затих и бегал глазами по всему, что видел, запечатляя все в воспоминания. Слов было недостаточно, чтобы выразить все: все чувства, эмоции, вспыхнувшие воспоминания и теплоту в груди. Но все и так было видно по горящим восторженностью и счастьем глазам. — Мы уедем в Москву спустя несколько дней. Надеюсь, это не проблематично? — наконец подал голос Казахстан, доверчиво сверкая янтарными глазами. — Нет конечно, — русский помотал головой в ответ, — Это и ваш дом. Кайгар удивленно хлопнул пару раз ресницами, но быстро пришёл в себя, благодарно улыбнувшись. Азамат же просиял от накрывшей радости, блаженно зажмурившись как мартовский кот. Разговор продолжился, но медленно исчерпал себя к вечеру, поэтому они разошлись по разным комнатам в огромном особняке: Алексей затонул в океане дел и бумаг в своем кабинете, пока супружеская пара проводила время вместе в гостевых покоях.

***

Шелест листьев по темному асфальту пел свою особенную песню, направляя ветер в сторону волн беспокойной Темзы. Лужи от дождя, собирающиеся в большие круги в углах, расплескались под шинами черной, тонированной машины, пока дыхание ветра скрипело, сталкиваясь с окнами. Мрачные, тяжелые тучи нависли над крышами, затапливая Лондон бесконечным ливнем. В редких перерывах среди них выскальзывало солнце, потом снова прячась в тени и убегая от чужих взоров. Машина остановилась, еле слышным звуком пройдясь по влажной дороге в тормозе шин. Черная, отражающая всякий свет в серых бликах, дверь мерседеса открылась, раскрывая вид на пассажиров. Сперва ступив высокими, кожаными сапогами, вытащив и раскрыв темный зонт, Великобритания вышел из машины. Клетчатое, тусклого цвета пальто ниже колена, стелющееся по всей длине, прятало за собой черные брюки и серо-бежевую рубашку без галстука. Одёжка часто спасала от клыков холода ноября. Вдруг кто-то из слуг услужливо подошел слева, кланяясь и приветствуя: — Здравствуйте, Господин Кроунфорд. — Альфред не ответил, бегло кивнув. Он пошел дальше, напряженно осматривая собравшихся слуг и каменную дорожку к воротам особняка. Слуга отступает назад и неразборчиво шепчет что-то другим, поправляя смокинг. Кованые, высокие и украшенные вензелями ворота открываются и Альфред идет вперед, поднимая голову ввысь. Тридцать. Сорок. Сорок три шага. Дойдя до стеклянных больших дверей, открытых нараспашку перед хозяином, Британия кидает взгляд на дворецкого слева от него и наконец входит внутрь. Убранство внутри особняка в два этажа было сделано в светлых тонах с красными крупинками в деталях. Белый кафель сверкал бликами под светом люстр и свеч; светлые колонны в четырех углах большой комнаты, отделанные узорами стеблей роз и лиан и поддерживающие архитрав. Комната вела на внутренний балкон: каменные спиральные лестницы по обе стороны с балясинами из дерева с орнаментами роз из красных драгоценных камней; чуть поодаль по комнате, напротив дверям, стояли несколько диванов и чайный столик посередине с красной обивкой. За одним из диванов виднелась открытая стеклянная дверь — на кухню. Так же на первом этаже были музыкальная комната и большой зал. Второй этаж был полон разных гостевых и спальных комнат. — Я буду в своем кабинете, — напоследок бросил Альфред, прежде чем кинуть пальто кому-то в руки и уйти наверх. Его личный офис находился на втором этаже рядом со спальней, заполненный всякими стопками документов. Стянув с бледных, длинных пальцев кожаные перчатки, он аккуратно положил их на свой стол, начиная убирать весь беспорядок. Допускать сюда уборщиц он отказывался категорически, шипя и угрожая, как озлобленный зверь. Отсортировав все по темам, Альфред разобрал бумаги по отдельным папкам и отнес на полки шкафа, оставив на своем деревянном столе лишь перчатки, пару ручек и чистые листы бумаги. С чистой душой сев в черное кресло, он нахмурился и сгорбился над столом. Чего-то не хватало. — Seigneur, aide-moi, — нервно прошептал Британия, притягивая руки в лицу, но будто ударившись током отпрянув. Бросив на дальнее расстояние казалось онемевшие руки, он запричитал как ошпаренный, — Oh, нет, non. Фантомная боль вспыхнула в глубине памяти, отдаваясь судорогами в ладонях. Сжав их в кулаки в попытках успокоится, он позвал слугу за дверьми высоким голосом, — Принесите кто-нибудь чай. — Он так и не запомнил очередное имя очередной девушки, потому отзывался лишь общими, непонятными словами, которые жители дома уже привыкли слышать. — Ваш чай, — живым голосом пропела миловидная служанка, по-быстрому принеся чашечку черного напитка. Ее улыбка выглядела слишком искренней и странной на фоне сильнее упавших в темные мешки потухших глаз и севшей ранней старости в складках кожи. — Господин? — волнительно спросила дева, подойдя к англичанину на несколько шагов ближе. Ведь Альфред замер и затих, как каменная статуя, уперев побледневший взгляд в стол. — All right, vierge, — мотнул головой тот, с трудом придя в себя. Девушка смутилась его обращения, ведь не поняла его смысла — господин часто говорил на французском когда нервничал. Тихо кивнув самой себе, она отошла и собиралась покинуть комнату, как услышала легкий звон металла и цепочки. Грузно вздохнув, она подумала “снова медальон, снова эти вечера”. Господин раньше часто проводил так часы далеко за полночь: глядел в злополучную золотую побрякушку и выпивал. И сейчас в его руках был он — золотой Вексель, вылитый с орнаментом стеблей колючих роз и самого цветка, растущего из пустоты глазных впадин человеческого черепа. За стеблями, над макушкой скелета была корона со вставками красного рубина, а опоясывал все это небольшой круглый выступ, выделяющий на фоне “дверцу”. Легким взмахом большого пальца открыв ее, Великобритания увидел многоконечную звезду и удлиненный ромб с надписью “А.К - Д.Л” прописными буквами. На левой стороне, куда смотрела часть “Д.Л.” был красный, кровавый отпечаток пальца. “Quod debitum sanguine” — вот как называли Вексель. Долг крови. И Джеймс обязан выполнить его. Поэтому в один долгожданный день он все таки посетит улицу Ист-Энд в Глазго….