***
Гарри хотелось устроить истерику — заорать, вскочить, разбить посуду, опрокинуть стол… Стукнуть этого чистенького безупречного Малфоя, который одной рукой протягивал ему салфетку, а в другой так же небрежно держал бокал вина. Чтобы понял, почувствовал хоть раз то, с чем невозможно справиться, оставаясь невозмутимым. Что невозможно терпеть, не срывая голос беспомощным воем от страха и боли. — Будь любезен вести себя пристойно. Если продолжишь рыдать, персонал решит, что тебе не понравилась стряпня, и шефу придется заколоть себя шпагой, чтобы избежать позора. А мне нравится это место, — на какое-то мгновение убийственно-серьезная маска дрогнула, являя сожаление. Малфой нетерпеливо дернул салфеткой, и Гарри выхватил ее из длинных пальцев. Вытер подсыхающие следы слез и спрятал в жесткой ткани истеричный смешок, чтобы не привлекать внимание от соседних столиков: слишком хорошо знал, что пользы от равнодушных людей никакой, а собственное положение он способен ухудшить и без постороннего вмешательства. — Скажешь, в чем дело? Гнев сжимал затылок горячими тисками, кожу слегка покалывало, и очень хотелось растереть онемевшее место ладонью. Но Гарри сдержался: неизвестно, как Малфой отреагирует, когда узнает, насколько Гарри не ладил с маггловскими родственниками. Взрослые обладали удивительной способностью видеть в его скупых жалобах неблагодарность и неповиновение. Даже миссис Уизли только неодобрительно покачала головой на рассказ сыновей о том, что Гарри морили голодом и держали взаперти. — Я беспокоюсь… — Горло болело от напряжения, словно он действительно долго кричал, выдыхая раскалённый яростью воздух, — за свою сову… Хедвиг была единственным живым существом, которое любило его. Вряд ли Дурсли были настолько жестоки, чтобы убить птицу, но они были способны забыть о ней, заперев в клетке. Об отцовской мантии, метле и фотоальбоме он старался не думать. — Надо было сказать про нее сразу. — Малфой отставил бокал с вином, переложил щипцами на тарелку Гарри несколько поджаренных побегов спаржи и строго посмотрел на него, продолжающего нервно терзать салфетку. — Ешь, Гарри, ничего с твоей совой не случилось: скорее всего, она сейчас в совятне Хогвартса. Ты не единственный, кто оставляет питомцев на лето. Внезапно накатившее облегчение превратило кости в желе, и Гарри ощутил, как мелко вибрируют от нервного напряжения усталые мышцы. Контролировать приливы эмоций становилось все труднее. Никогда прежде он не ощущал так ясно и полно. Как будто случившееся содрало старую огрубевшую кожу не только с задницы, но и с души, а новая, нежная, была во сто крат чувствительнее: если злость, то до стертой эмали зубов, если возбуждение, то нестерпимое, до стыдного скулежа и желания подставиться под ласкающую ладонь, неудовлетворение — до закипающих слез. Впрочем, с Малфоем даже обычные прикосновения были откровением, а еда — шоком для вкусовых рецепторов, привыкших к простой и довольно однообразной еде Хогвартса. Сочетания соленого мяса и сладкой дыни, горького шоколада и нежно-сливочных морепродуктов, острота сыров с тягучим душистым медом будоражили и вызывали жгучее желание вылизывать его холеные пальцы дочиста: Малфой любил есть руками и кормить его, превращая прием пищи в эротическую игру с поцелуями и завершая ее непременным оргазмом. Гарри встряхнул головой, стараясь унять глупые мысли и последовавшую за ними пульсацию внизу живота. Слишком быстро удовлетворение стало привычкой. И то, что источником этого удовлетворения был Малфой, вызывало злую досаду: почему он? Почему из всех тех, кто называл себя его друзьями и близкими, не нашлось никого, кто позаботился бы о его внешнем виде, о его вкусах? Он же был ребенком, совершенно очевидно не избалованным вниманием взрослых. Почему, черт возьми, Люциус Малфой, а не Сириус, поливает соусом спаржу в его тарелке и подкладывает кусочки повкуснее? На кой черт Гарри ему сдался? Нестабильный подросток, с дурными манерами, вечно влипающий в неприятности. Ровесник его сына. — Зачем я вам? — выпалил Гарри быстрее, чем успел обдумать последствия вопроса. На них смотрели: кто украдкой, кто откровенно, официанты у стойки буквально пожирали их глазами. Малфой замер с соусником в руке. Тягучая капля шлепнулась на краешек тарелки. Следующую каплю он поймал пальцем и с ехидными смешинками во взгляде слизнул кончиком языка. Гарри почувствовал, как у него моментально вспотела спина. — Хочу, чтобы ты был моим. Чтобы жил, не растрачивая себя попусту и не рискуя ради недостойных. Улыбался и получал удовольствие от жизни, от своей силы, от возможностей. Чтобы любил. Меня, — почти ласково уточнил Малфой, как будто предполагались другие претенденты. — А если у меня не получится? — Я научу. Я дам тебе все, — многообещающе мурлыкнул Люциус. — А ты постараешься. — Постараюсь… Сочный стейк таял во рту, черный Каор терпко оттенял мясо нотками грецкого ореха, а Гарри думал о том, что он действительно сделает все от него зависящее, чтобы больше никогда не есть плесневелый хлеб и затвердевший сыр, запивая их водой из-под крана. — Гарри, — тихо позвал Люциус, и Гарри поднял взгляд. — Я действительно хочу, чтобы мы были вместе. Не бойся меня, пожалуйста, и не бойся меня разочаровать или показаться глупым, или слабым. Ты всему научишься. В его словах было столько неколебимой уверенности, что Гарри только благодарно улыбнулся. Уроки с Пэтси не прошли даром: теперь он знал, что совершил ошибку и добровольно надел на себя ярмо обязательств. Из-за участия в Турнире его могли эмансипировать, а он вместо того, чтобы подать заявление в Министерство и избавиться от всех любителей пораспоряжаться его судьбой, признал права Сириуса как опекуна до полного магического совершеннолетия, которое наступало в двадцать один год. И до того времени именно Сириус имел полное право решать, с кем Гарри должен заключить брак, хоть с кентавром из Запретного леса, так что в нынешней ситуации ему, можно сказать, повезло, что Малфой оказался адекватным партнером. Более адекватным, чем все прочие знакомые. А еще внимательным: даже Грейнджер, которая пять лет сидела рядом с ним за одним столом, никак не могла запомнить, что он не любит овсянку, а Люциус заметил — и эльфы больше не готовили ее на завтрак. Зато шоколад был повсюду — от банальных «лягушек» до дорогущих конфет ручной работы, от напитков до соусов к мясу, даже в вазочке в его комнате, и домовушка ворчала который день, что сладкое на ночь вредно. Вот и сейчас принесли шоколадный мусс с ягодами. Люциус цедил кофе и довольно щурился, беззастенчиво следя за тем, как он облизывает ложечку.***
После ужина они немного прошлись: Люциус помнил о реакции юноши на перемещения. Гарри, чуть осоловевший от еды и в полном восхищении от этой маленькой заботы, с удовольствием слушал рассказ про подсвеченный разноцветными огнями арочный мост через Гаронну: его пришлось строить почти сто лет, потому что в то время из Тулузы сбежали все маги, которых не успели сжечь на кострах Инквизиции. Перейдя на другой берег, Люциус обнял Гарри за талию и активировал порт-ключ домой. От мерзкого перемещения тело на миг превратилось в студень, и Гарри судорожно уткнулся лицом в грудь Малфоя, молясь о том, чтобы его сейчас не стошнило прямо на шикарный костюм. Влажный морской бриз и терпкие духи немного освежили голову, прекратив вращение мира, но вместе с тем дурманили возбуждением: под расстегнутым воротником рубашки белела гладкая кожа, и Гарри нестерпимо хотелось коснуться ее губами. Он откинул голову, стараясь казаться пьянее, чем был, и облизал губы, задержавшись кончиком языка в уголке рта. Люциус насмешливо склонил голову набок, оценив безыскусные маневры, и потащил в дом: в этой игре у него больше опыта и выдержки.***
Очередное утро принесло малоприятную, с точки зрения Поттера, новость: Драко прислал письмо, что собирается почтить papá визитом и прибудет на следующей неделе. Люциус хмурился, вертел в пальцах пергамент, и Гарри не удержался от гнусного смешка: — Ты никому не рассказал о своих планах на меня? — Разумеется, рассказал, — Люциус посмотрел на него с возмущением, как будто Гарри обвинил его в убийстве всех гиппогрифов Хагрида. — Нарцисса всецело одобрила мой выбор. Драко отнесся к новости более прохладно, но от комментариев в твой адрес воздержался. — Да неужели? — фыркнул Поттер. — Ты наложил на него Силенцио? Малфой сжал переносицу, но взгляд из-под пальцев был слишком лукавым для достоверных страданий. — Гарри, вам стоит заново познакомиться. Вне стен школы. Как мой сын и как мой партнер. Уверен, у вас найдутся общие темы для разговора и увлечения. — Если он не будет называть меня «папочкой»! — дурацкое веселье рвалось наружу. Гарри и раньше не слишком боялся Малфоя — больше пугала неопределенность его положения и окончательных намерений: проверять, мог ли Люциус за излишнюю дерзость отправить его обратно к Дурслям, посчитав, что переоценил привлекательность Гарри, как-то не хотелось. Но сейчас природное нахальство перло неудержимо. — Только попробуй предложить это, — Малфой как-то странно глянул на него, а затем неожиданно расхохотался. — Если хочешь обозначения родственных связей, то пусть дядей называет. — В смысле? Люциус картинно закатил глаза: — Твоя бабушка Дорея, в девичестве Блэк, — тетка Поллукса, отца Нарциссы, соответственно Драко твой племянник. Троюродный. В магической Англии все друг другу родственники, и чаще всего — через Блэков. Плодовитая была семейка. Последнюю фразу он произнес вполголоса. Гарри затряс головой, словно ему оба уха залило морской водой: Сириус ему этого не рассказывал. Он вообще про свою семью не любил говорить, сразу же перескакивая на семью Поттеров и рассказы о славных шалостях Мародеров в Хогвартсе. Гарри никогда бы не признался крестному, что эти рассказы напоминали ему о Дадли, многолетней травле и «охоте на Гарри» — не хотел огорчать, но думал об этом много. Особенно в последний год, когда Снейп перестал язвить и придираться к каждому его вздоху. Люциус тихо позвал Пэтси, попросив принести ему какую-то книгу. Через мгновение в руках Гарри оказался увесистый том с металлическими уголками, на темно-синей обложке которого было вытеснено золотое Древо Иггдрасиль. «Природная знать. Родословная волшебников» — прочитал Гарри на авантитуле. — Это история всех более-менее известных фамилий. К сожалению, большинство из них давно прервались по мужской линии, — пояснил Малфой. — Полагаю, тебе будет интересна история твоей семьи. Тебе есть чем гордиться. Гарри прижал книгу к груди, а потом аккуратно положил на край стола, возвращаясь к прерванному завтраку. Чувство благодарности было изрядно приправлено горечью: опять Малфой делал для него то, что мог сделать Сириус. Или Люпин. Или Дамблдор. Или кто угодно, кто при встрече с ним восторженно восклицал о сходстве с отцом и глазах матери. Он давно смирился со своим одиночеством. Иногда Гермиона и Рон вспоминали о нем между скандалами друг с другом и любовными похождениями, друг другу же назло, и начинали излишне напористо лезть в душу, тогда он старался сбежать и спрятаться, благо возможности имелись. От обид это не спасало, но так его быстрее оставляли в покое. Он давно перестал считать их друзьями, — они были приятелями, с которыми он проводил некоторое свободное время. Рону он простил, но не забыл скандал после победы на Турнире и событий на кладбище: бывший друг обижался, что геройские приключения Поттера опять прошли без его сиятельной персоны. Как будто не он каждый раз умудрялся попасть в Больничное крыло при первой же заварухе. А Грейнджер слишком напоминала тетю Петунью: любое его действие подвергалось жесточайшей критике, подкрепленной обвинениями в невежестве и лени. Иногда ему казалось, что она создала в своей голове какой-то идеальный образ Гарри Поттера, который был благороден, смел и знал больше, чем она, а реальный Гарри — лохматый, неряшливый и не самый успевающий по выбранным предметам — должен был стремиться к этому абсолюту. Такие же представления у нее были обо всех сферах жизни и изрядно утомляли безапелляционностью. Сириус… Сириус был его надеждой на семью. Но предпочел избавиться от крестника при первой же удобной возможности. Подвох был в том, что если бы Гарри и удалось убедить его и Дамблдора, что Малфой — неподходящий кандидат в супруги, то следующий кандидат мог оказаться куда хуже. В том, что следующий кандидат будет, сомнений не было: стоит журналистам пронюхать о любых изменениях его личной жизни — и рекламная кампания будет гарантирована. Впрочем, раздумывать, что может случиться, не имело никакого смысла, пока ничего не произошло, а с нынешним положением оказалось довольно легко смириться. Ему не приходилось переступать через свои желания, терпеть капризы и бояться дышать. Даже наказание, заслуженное, было куда слабее того, что могло быть у Дурслей — всего лишь порка, после которой не осталось следов и боль прошла почти мгновенно. Гарри зажмурился до белых кругов перед глазами: воспоминание о бережных прикосновениях к горящей коже захлестнуло желанием. Малфой умел касаться. Вроде бы ничего особенного, но слишком умело и властно он это делал. Таким прикосновениям было легко сдаться, подчиниться, довериться… Чертов хитон, который он носил по привычке, ничего не скрывал. Гарри покосился на Люциуса: тот выглядел как кот, подкрадывающийся к канарейке, и от того, что его застали за разглядыванием, ни капли не смутился, только чуть склонил голову к правому плечу. — Я достаточно терпелив, чтобы не набрасываться на тебя каждый раз, когда ты меня провоцируешь, но — Мерлин свидетель! — я не буду ждать твоего ответа вечность, — произнес он со своим специальным мурлыканьем, от которого плескало жаром вдоль позвоночника. — Ответа? — просипел Гарри, нечаянно прикусив щеку изнутри и в замешательстве шаря взглядом по сторонам. Малфой с сокрушенным вздохом накрыл его руку своей ладонью, скользнул выше к запястью, погладил, лаская и успокаивая. Не отрывая жадного взгляда от его лица, поднял руку к губам и поцеловал в центр ладони. Откуда возникло тонкое кольцо, Гарри не успел заметить. — Ты согласен стать моим мужем? Поттер распахнул глаза шире, разглядывая мужчину словно впервые: струящиеся платиной волосы, переменчивые, как английское небо, глаза, узкий нос и капризные губы. Перед глазами яркой вспышкой возникло видение — ныряющий с камня Малфой: статное мускулистое тело, окутанное пузырьками воздуха, как мантией. Олицетворение безупречности, стабильности и заботы. Не этого ли желал Гарри, дрожа холодными ночами под ветхим одеялом в чулане: чтобы пришел кто-то и забрал его себе? Вот. Пришел и забрал. Пауза неприлично затягивалась. Гарри сморгнул невесть по какой причине набежавшие слезы и выдавил из себя: — Да.***