***
Он очнулся той же ночью, когда дождь еще и не думал стихать, разбиваясь о крышу и заливая стекла. В комнате горели свечи, но перед глазами стояла темнота, что разбавлялась мутными бликами света. Приподняв голову повыше, Дилюк откинул что-то с себя. Теплое, оно создавало укромный уголок на все том же диване, на котором он уснул. В вязке мягкого одеяла угадывалась рука Аделинды. Только она в одном изделии умудрялась использовать столько разных узоров, составленных так хаотично. Педантичная горничная, идеально отглаживающая безумное количество пышных рюшей на парадных костюмах, спицами владела с мастерством странного хиличурла. Он вспомнил тот свитер, что она связала отцу в какой-то из праздников. Огненно-красное чудовище сливалось с фамильным цветом волос Рагнвиндеров, но Крепус, развернув это безумие, пришел в восторг и впредь надевал его каждую зиму. Главная горничная тогда с удвоенным усердием и гордостью принялась за новые шедевры, и хозяин поместья не чураясь носил их все под лукавые улыбки работников винокурни и смешки Кэйи. Дилюк тогда впервые услышал как тот хихикает, кусая костяшки пальцев в присутствии Аделинды, чтобы не рассмеяться в голос. И застыл, когда Кэйа, не прекращая дурачиться, подлез под огромное вязаное полотно. Его растрепанная голова показалась рядом с отцовской в широком вороте. Этого раньше не было, когда Альберих позволил себе оказаться так близко к ним, и когда всё было таким семейным: смех довольных друг другом людей, жарко натопленное поместье и ненастье за окном. Каждый раз, когда Кэйа позволял себя обнимать или прижимался сам, как осторожный дикий зверек, был праздником. С каким-то непонятным ему удовольствием Дилюк поддел когтем петлю, чуть подергав. Узор сместился. — Эй, бандит, лапы не распускай, — кот вытаращился в ту сторону, откуда шел звук. — Где твоя благодарность? В тусклом освещении Кэйа становился незаметнее. Тени всегда умело скрывали его, становясь более реальными, чем он сам. Дилюк хмуро осмотрел тонкую фигуру в кресле напротив, напряженные линии тела выдавали сдерживаемую боль. Пахло кровью и чем-то жженым, очень неприятным, от чего шерсть вставала дыбом. Он втянул носом отдающий металлом воздух, подтверждая догадку. Коту не мешала темнота, обагренная красным рука и бедро виднелись, как ясным днем. Черные, словно обожженные прожилки тканей мерзко проглядывались среди разодранной кожи. К сожалению, Дилюк знал что это за дрянь: некрозный луч магов бездны. Некоторые из этих тварей владели чуть большим спектром магии и знаний Бездны, выходя за пределы своих элементов. Жалящее заклятие поражало рану, заставляя клетки мертветь, если вовремя не наложить повязку с восстанавливающим эликсиром. Но прежде этого поврежденную поверхность приходилось обрабатывать или даже зашивать, что тратило время на регенерацию. Он неловко завозился в своем коконе, с раздражением чувствуя плотную перевязку, фиксирующую его больную лапу. Этот идиот оказал первую помощь коту и только потом начал накладывать швы себе? Неудивительно, что так быстро продвинулся по службе: у Ордо Фавониус глупцы в почете. — Со мной все в порядке, если ты об этом, — невозмутимость этого человека поражала, сосредоточенно штопая свое бедро, он успевал обратить внимание на проснувшееся животное, подобравшееся к нему. Кот сунул морду ближе к ране, скривившись. — Нечего строить такие глаза. Я успею тебя покормить, и не надейся. Выглядишь как Джинн, которая скоро узнает, что я снова получил ранение на несогласованном задании. Несмотря на чуть напряженный из-за боли и сосредоточенности на игле с ниткой голос, Дилюк снова за долгое время услышал его без вкрадчивых обольстительных интонаций, набивших оскомину. Умелые стежки выдавали поставленную руку, но в этом не было ничего удивительного. Если бы приходилось каждый раз обращаться к целителям, им стоило выделить отдельного человека для этого. Свои раны, ожоги и прочие мелочи он сам давно перестал даже добротно обрабатывать, после полученных травм в плену Фатуи, с глубокими рубцами блекли любые шрамы, но их удачно скрывала одежда, а о внешнем виде Дилюк беспокоился не слишком ревностно. "Должностная инструкция призывает в первую очередь спасать котов?" — он не скрывал презрения, но с трудом понимал как оно выглядит на невыразительной кошачьей морде. Но на удивление Кэйа считал посыл, снова о чем-то заворчав на кота, что со всем доступным высокомерием следил за его движениями. Жуткое ранение стянули черные нити, чуть шипя от неприятных ощущений, Альберих стальной рукой залил бедро чем-то из флакона. Запахло травами, как в теплый летний день после сенокоса, и гниль начала распадаться, тлея жженой бумагой. Забинтовав ногу, Кэйа уложил ее на диван напротив, устало откидываясь назад. Дилюк задумчиво наклонил голову, играясь с удивительным кошачьим зрением и восприятием. Он видел Кэйю невероятно хорошо, как если бы его поместили за увеличивающей линзой размером со взрослого человека. Отмечал как поднимается грудь от дыхания, дрожат ресницы: всё словно разом и вдруг — по отдельности. На нем был только темный халат и нижнее белье, видимо, он успел даже сходить в ванну и промыть рану, прежде чем кот очнулся. Шов выглядел вполне благонадежно, отчего кольнувшее волнение быстро улеглось, уступив место рассеянному раздражению. Даже рыцарю Фавониуса понятно, что остаться ночью на улице с больной лапой было плохой идеей. Смирившись до утра, Дилюк вновь лег на плед, неуклюже поджимая конечности. Он не знал что чувствовать: страх, благодарность, злость? Страшно не было, если Маргарита в действительности имела к этому превращению какое-то отношение. О том, что его враги оказались столь ироничны, невесть как обратив своего преследователя в животное, думать не приходилось. Абсурд ситуации выдавал совсем другой почерк: более шутливый, чем вредящий, но, безусловно, пакостный. Дилюк попытался вспомнить все свои ощущения в момент изменения тела. Запах пепла, ветер и покалывание. Все изменилось вмиг: был человек, а стал кот. Преображение не происходило постепенно, каждая молекула просто стала тем, чем ее велели. Вестники Бездны и мерзкие опыты Фатуи действовали иначе: он подчиняли плоть и метаморфозы с усилием, выворачивая наизнанку. Все их влияние ощущалось непроглядной пыткой. Артефакты же воздействовали слишком явно. Предметам нужна была магическая и элементальная подпитка, для подобных трансформаций заряд должен быть так велик, что спутать неровный энергетический фон в их присутствии было бы сложно. Их не зря прятали в храмы и подземелья, окутывая охранными чарами и ловушками, попросту скрывающими их магическую ауру и присутствие. Но за последние месяцы Дилюк едва ли бывал в таких местах. Кроме того, в пользу кошатницы говорили две вещи: он подозревал, что та ведьма, и знал как ощущается их природная магия, не требующая Глаз Бога. Что-то тоскливо защемило в груди, как старая фотография в альбоме вызывает болезненную ностальгию, стоит его открыть. Злость же поутихла, сменившись усталостью. Вне зависимости от того, чем руководствовались те, кто сделал с ним это, думать необходимо было трезво. Оказавшись в слабом теле, без способности заботиться о себе привычным образом, Дилюк рассчитывал в меньшей степени давать волю эмоциям. Приоритет действий был таков: когда и как он сможет добраться, чтобы проверить свою теорию насчет ведьмы, а все остальное вмешивалось незначительно. Его дела на винокурне и в городе пострадают несущественно, если уложиться, максимум, в недельный срок. Приоритетных заданий, к его большому облегчению, не наблюдалось. Неужели это и есть тот желанный отдых, о котором он так неосторожно помечтал между строк в злосчастной записке? Когда все закончится, он никогда ничего не попросит и фантазировать забудет как. Решено. Еще ни одна мечта не выходила ему настолько боком, не считая… Уложив голову на лапы, Дилюк стеклянными глазами уставился на Кэйю, кажется, успевшего задремать. С благодарностью было сложнее. Несмотря на неблагонадежность, он признавал, что Альберих был достойным рыцарем, возможно, вторым после Джинн, кто давал штабу надежду на светлое будущее. Идеальная усидчивость, навыки стратега, в которых умение просчитывать ситуации на несколько шагов вперед была наравне с изворотливостью. Дилюк был хорош как тактик, он умел внушать уважение, был придирчив и требователен. Ему хотелось уподобиться, как снискавшему славу идолу, но за Кэйей люди следовали по другой причине. И дело было не только в очаровании, на которое были падки все особи, заинтересованные во внешности молодого капитана. Невесть как Альберих, подобно Крепусу, умел ходить по той самой грани между субординацией и вольностью. Он дозволял, но не приближал к себе, тем не менее делая это так, что человек оставался у линии, здороваясь с ним за руку. Дилюк думал, что это есть и в нем, но на деле Кэйа был непостижимым и вежливым с королевской размеренностью, а он лишь снова делал то, что должен. Результат будто был один, это то, что текло в крови их обоих, но словно бы между ними не зря разверзлась пропасть, как между сюзереном и государем. Только это Кэйа был тем, кто следовал за ним, только почему-то ведущим себя Рагвиндр не ощущал ни разу. Может быть дело в том, что он всегда оглядывался на Альбериха. Не подозревая о запутанных думах, преследующих медленно впадающего в дрему кота, тот неудобно сгорбился в кресле. Болезненная складка меж тонких изящных бровей не пропадала. Дилюк был уверен, что к боли в ноге утром прибавится ноющая спина и шея, но будить не стал, тихонько укладываясь на свое выделенное место. Человек, при случае имеющий возможность предать всех одного за другим, спасает кошку, пока гниет его тело. Что это — уверенность в своих силах или странный приоритет? Кот чувствовал нехороший жар от человека, портивший его приятный запах, поэтому хотел замурлыкать, чтобы тому стало спокойнее, но в очередной раз кошачье желание оборвали. Он искренне не понимал почему его спаситель вызывает у человека внутри такую агрессию и недоверие, но слишком устал, чтобы спорить.***
— Госпожа действующий магистр сказала, чтобы духу моего не было ближайшую неделю в штабе, — Дилюк с обреченностью понял, что Кэйа не умел затыкаться даже при отсутствии собеседников. Возможно, молчаливый безропотный слушатель подходил ему куда больше. Поэтому фыркнув, он со всем возможным пренебрежением отвернулся от мисок, которые мужчина выставил перед ним на табурете вровень с диваном, и от него самого. — Никаких дел, никаких! Бумажная работа — единственное, что мне снисходительно поручили, и то только потому, что я обещал рассказать Лизе о случае, когда Джинн… Днем мир воспринимался еще более дико. Чудес и обратного преображения не случилось, по чему Дилюк не знал стоило ли на самом деле печалиться. Ковыляющий, не скрываясь теперь перед остальными, Кэйа раздраженно гремел всем подряд. Кота, который воротил морду от еды и воды, что он взял специально для него, смерил таким же высокомерным взглядом. — Какой же вы противный, ваше высокородие. Давно ли гонял мышей в подвалах таверны? Дилюк зашипел, возмущенный до глубины души необходимостью что-то есть из узкой посудины и таким же раздраженным тоном. Он даже не хотел представлять как много насмешек он получил бы от несносного сэра, если бы тот нашел Рагнвиндера вместо подобранного ночью кота на своем диване. — Я принес лоток, взял у хозяйки дома. Уж извини: относить вас на улицу я не могу так часто с этой ногой. Уверен, вы сообразите что с ним делать. "Он же не серьезно?" — с ужасом кот уставился на дверной проем в ванную комнату, в котором скрылся Кэйа с этим… орудием. Когда тот вернулся, его встретил самый презрительный взгляд в кошачьем и человеческом арсенале, который раньше мог бы заставить побледнеть любого. — А если нет — мне как раз нужен коврик, — сообщил Кэйа, ставя точку в этом вопросе. Дилюк задергал хвостом. Он был в бешенстве. Настолько, что захотелось пить. И пока он зло пытался приноровиться к новым действиям, захватывая воду больше плоским носом, чем ртом, Альберих уже сел за стол рядом с окном, погрузившись в бумаги. Сам он завтракать и не думал. — Ты такой недовольный и хмурый. Я почти оскорблен, учитывая произошедшее. Знаешь кого мне это напоминает? Дилюк с еще большим раздражением захлюпал водой, звуками пытаясь показать рыцарю, чтобы тот заткнулся. Если он перевернет миску — это будет приятно или опрометчиво? "Эмоции. Спокойнее." — чинно обвив хвостом свое пушистое тело, он холодно устремил взор на человека за столом. В простой белой рубашке и собранными волосами Кэйа был кем-то непривычным, словно из другого времени. Мягкие лучи солнца отражались от светлой ткани, озаряя силуэт. С удивлением он увидел, что Альберих снял повязку с раненого глаза и надел очки. Будучи котом, ему не нужно было скрывать свое любопытство и пристальный взгляд. Со своего места Дилюк видел только здоровую сторону лица, с глубокими скулами и тенями усталости. Он никогда до этого не задумывался как повязка влияет на зрение, но вряд ли это было хоть сколько-то полезно — основную часть дня смещать нагрузку на один глаз, оставляя в полной слепоте другой. Кэйа всегда носил ее, до того, как попал к ним, ею была грязная тряпица, потертая от долгого пути и неаккуратного обращения. Это было единственным табу между ними, Дилюк не смел интересоваться у отца что скрывает Альберих под ней, уважая чужой секрет. Даже будучи изведенным любопытством и догадками ребенком. Когда их учили фехтованию и после в битвах, он привык закрывать его слепую зону собой, не принимая в расчет, что Кэйа мог обойтись и без этого. Просто так было правильно, нужно — становиться по левую руку. Кэйа же всегда был его правой. Когда же тайна раскрылась, стало не по себе. Возможно, Альберих был прав, не разрешая ранее Дилюку знать о ней. После открытия этого знания воспринимать его тем же человеком стало еще сложнее. Это было чем-то вроде подтверждения всем тем словам, что Кэйа вывалил на него в ту злополучную ночь, чем-то, что стало уродливым клеймом. Сейчас Дилюк не чувствовал ничего похожего, смотря на лицо некогда родного человека. Было что-то застарелое, как засохшая корка, которая ждет, когда ее подковырнут, но нет никакой уверенности: потечет оттуда гной или будет чистая обновленная кожа. Альберих что-то говорил, даже не глядя на сидящего в задумчивости кота, что не сводил с него глаз. То, как он потирал плечо, разминая затекшие мышцы, как угловато держал перо, как неловко резался о бумагу раз за разом, как наклонял голову при письме, как хмурился на глупый отчет. Дилюк знал это наизусть. Его голос был таким знакомым, лишенным тех раздражающих новых интонаций, который сравнивали винодела со всеми остальными людьми, коих Кэйа пытался ввести в заблуждение. С котом тот разговаривал как с собой вслух, только обращаясь шутливо, рассказывая что-то подробнее, пусть никто и не просил об этом. Не то что Рагнвиндр мог сказать это наверняка, но почему-то грусть мешалась с облегчением, что он мог это слышать, будучи в своем уме, но не совсем своем теле. — Архонты, надеюсь, ты хотя бы немного меня понимаешь, — пробормотал Кэйа, обмакивая перо в чернила. "Не слишком," — подумал Дилюк, с тщательно скрываемым от себя очарованием наблюдая за тем, как мужчина грызет кончик пера, давая размашистые правки на чье-то заключение.