“Если вы читаете это, если в этот ноябрьский день в ваших легких есть воздух, то для вас все еще есть надежда. Ваша история все еще продолжается. И, возможно, некоторые вещи верны для всех нас. Возможно, мы все связаны с болью. Возможно, все мы связаны со страхом, потерей и вопросами. И, возможно, мы все заслуживаем быть честными, все заслуживаем любой помощи, в которой мы нуждаемся. В наших историях так много всего: тяжелого и легкого. Красоты и потерь. Надежды и неуверенности. Но наши истории еще не закончены. Еще есть время, чтобы все зажило, изменилось и выросло. Еще есть время удивиться. Мы все еще в пути, вы и я. Мы все еще продолжаем истории”
— Jamie Tworkowski
Пролог. Ноябрь — пронзительная в своем безмолвии пора. Холодные и застывшие рассветы. Дни с редкими делами, такими же, как поредевшие кроны деревьев в долинах. Ночи с ярким звездным огнем. Урожай собран: время настаиваться зимнему вину. Уютный кабинет, что пропах чаем и тонким ароматом волчьей ягоды. Тени в укромных углах сверкают кошачьими глазами, ленные движения мягких лапок перебирают красную ткань традиционной юбки. В узорчатом кресле сидит женщина, при свете свечей раскрывая письма. Тонкая рука ласково гладит черные уши кота, умостившегося на ее коленях. — Что мы ответим этому бедняге, мой Принц? — ее голос нежный и терпкий, как чай, который она пьет, разбавив ликером. — Только послушай: он лишился волос… или думает так. Возраст не скроешь, только если ты не обладаешь определенным талантом. Но полагаю, что старине Гёте бесполезно предлагать вступать в шабаш. Кот широко раскрывает свою пасть в зевке, неодобрительно взглянув на стопку неаккуратных записок. Женщина успокаивающе возобновляет мерные движения над блестящей шерстью, погружая в дрёму. Глубокой ночью она отвечает на просьбы, сомнения, радости и печали жителей города, прибавляя пару ободряющих слов, напутствия посетить их таверну и немного магии. Оставляя свои письма в маленьком ящике рядом с доской объявлений, люди надеются получить чуть внимания, успокоения или просто позабавиться. Каждому из них она ответит, обратит свой взгляд и, возможно, захочет помочь. — Думаю, если волосы внезапно вернутся, то это едва ли ему поможет, — она лукаво хихикает, переписывая переживания старика и свой ответ на твердую красивую карточку, чтобы утром прикрепить к доске. — Но что бы ему хотелось? Чтобы он отвлекся от мыслей о своей редеющей шевелюре… Женщина задумчиво подносит записку с неровным старческим почерком к глазам, сжимая ее двумя пальцами. Коты ласково мурлыкают ей, словно подталкивая к какой-то мысли. — Разве что юный Марвин сумеет провести со своим стариком пару вечеров за игрой в шахматы и прекрасным винным вермутом, а? Никогда не помешает отдохнуть с близкими после долгой работы. Принц коротко мяукает, сворачиваясь тугим клубком. Она смеется: — Тогда решено. И легонько дует на тонкий пергамент, отчего тот загорается и быстро тлеет. Пепел с маленькими искорками подхватывает ветер, выталкивая в распахнутое окно, и намерение ведьмы уносится к небесам. Она не выполняет желания так, как они написаны. Ей нет нужды тратить свои силы на то, что люди легко получат. Нет никакого интереса наблюдать за тем, что человек не оценит, так и не узнав откуда на его просьбу пришел ответ. Кроме того, многое было сказано между строк. Невзаимная любовь, обиды, зависть и шутки, которые скрывали боль. В этом не было четких указаний, даже ясного требования, только человеческая судьба, вмешиваться в которую было нельзя. Но порой маленькие чудеса были спасением для чего-то запутанного и большего, чем неурядица с детьми или возлюбленным. Маргарита — хозяйка таверны "Кошкин хвост", опытный делец и ведьма без ковена полагала, что люди способны разобраться со своими проблемами и мечтами самостоятельно, а еще лучше — присовокупив ароматный коктейль из их таверны и немного веры. И с последние два пункта она как раз могла предложить. Иногда это было трогательно, почти всегда — весело, но лучшим моментом она считала возможность использовать свою фантазию и остроумие, как на письме, так и в чарах. Если и было то, за что она ручалась, так это две вещи: ее ворожба и напитки, сделанные Дионой. Довольно напевая себе под нос, женщина берет следующее письмо, написанное строгим каллиграфическим почерком. Окончание слов резкое, все буквы вдавлены в бумагу тяжелой рукой. Неуловимо пахнет черным виноградом и дымом, отчего Маргарита улыбается. Разумеется, она и ее кошки знают этот запах — такой шлейф следует лишь за одним человеком в городе. Дилюк Рагнвиндр. Прекрасный винодел, потомственный аристократ и сущая душка. Маргарита находит его очаровательным, вспоминая детские годы, когда серьезный ребенок под присмотром отца и горничных оказывался на публике, шествуя так гордо, как могут только люди с горячей кровью. Восторженный и безуспешно это скрывающий мальчишка. Юный порывистый рыцарь Ордо Фавониус. Капитан кавалерии с серьезным горящим взглядом. Сдержанный наследник винной империи, чьи чувства словно угасли. Разумеется, это было не так. Он все так же прелестно смущался и мог чуть растеряться от лишнего комплимента, шипящей подколки Дионы или загадочной фразы. Это было едва ли заметно, но Маргарита знала, что этот усталый и ушедший в тени человек, все так же добр и полон огня. У подобных ему никогда не получалось скрыться в ночи — как если бы попробовала ночью упасть комета, озаряя своим пылающим хвостом путь. Женщина никогда не уставала улыбаться ему, наблюдая за неловким напряжением широких плеч и немым вопросом в алых глазах. Неизменно Дилюк вежливо склонял голову и задавал соответствующий этикету вопрос, стоило им случайно столкнуться на площади. Он знал, что она не пыталась его очаровать, как та же Донна, но разгадать хитрую кошачью улыбку не мог. Да и не было нужды. Маргарита провожала его приветливым взмахом рук и шутливым предложением поделиться тайными рецептами. Какие именно рецепты были тайными — она умалчивала, но Дилюк, принимая ее слова за ироничную блажь, побыстрее уходил черной полыхающей в этом ясном дне тучей. И вот записка от него. Женщина с любопытством вчитывается в строки, ожидая чего-то интересного. "Даже я иногда с теплотой вспоминаю о былых деньках. Вспоминаю о рыцарях, о друзьях, об отце. Но прошедшее уже не вернуть. Однако мне не позволительно предаваться воспоминаниям. В то время, когда наше будущее под угрозой, кто-то должен сразиться с тьмой, чтобы остальные могли спать спокойно. Иногда чувство долга не совпадает с велением сердца. Мне очень сложно с этим жить. Надеюсь, что дела у вас идут хорошо. В питейном бизнесе сейчас суровая конкуренция." Грустная улыбка появляется на ее губах, пальцами она глубже зарывается в шерсть довольного нежностью кота, задумчиво массируя маленькую спину. Печаль от этих слов ложится на ее собственную ночную меланхолию, и даже радость от недавнего доброго дела чуть меркнет. Из всех людей, что осмотрительно — и не слишком — писали, желая быть услышанными, только эти строки казались написанными в пустоту, данью светлой памяти и темному настоящему. Ей кажется, что этот молодой человек в одиночку тянет за собой груз прошлого, не давая себе слабины и отдыха. — Такое сломит и даже самых сильных из нас. Нам всем нужна поддержка, место, где мы можем переждать бурю и знание, что есть кто-то, кто поможет нести тяжелый груз. Каким бы он ни был. Бедный ребенок, который так устал решать сложные вещи, мы должны ему помочь. Верно, мой Принц? Ведьма витиеватым движением пальца в воздухе наполняет изящную чашку из маленького чайника, что стоял на латунном подносе. "Завари чай из тех трав, что необходимы тебе, выпей его прямо перед сном и вспомни свои мечты” — так говорила ее бабушка. — Мяу? — говорит Принц, недоверчиво щуря глаза на ведьму. — Мяу. Вот именно — а почему нет? Вынужденный и такой желанных отдых в… скажем, неделю? Маргарита приподнимает брови, пока сворачивает записку. Черный кот неодобрительно следит за ее плавными движениями, но не пререкается. Он знает, что свою магию она творит только во благо, изрядно все обдумав. А что получается интуитивно — то ведьминское, предугаданное и направленное самими Богами. Белая кошечка с серыми пятнами на подоконнике негромко мурчит, что-то добавляя. — Что? Он должен отправиться на границу с Ли Юэ, чтобы проконтролировать лично особенную поставку? Как удобно. А если это сделает за него кто-то другой, а этому кому-то придет его личное письмо о непредвиденном деле… никто не удивится. Кошка урчит, щуря на нее яркие лунные глаза. Маргарита кивает и вглядывается в почерк, следом — на перо, которое охотно подскакивает из чернильницы и ловко копирует его, набрасывая короткую записку. Утром ее найдет дворецкий на своем столе, устало вздохнет и направится собираться в дорогу. Принц снова что-то говорит ей, не скрывая ироничных интонаций, так удивительно ложащихся на кошачий голос. Но она уже не слушает, поглощенная думами. Ведьма не знала наверняка о том, что еще осталось важного в жизни винодела, но полагала, оное не должно было быть связано с его преданностью работе и моралью. Как-то она уже вмешивалась в судьбу более серьезно, чем легкая ворожба и пара деликатных загадочных слов, и это научило ее не оказывать помощь, когда ее не ждут. Однако предчувствие гнало дальше, заставляя действовать. "Это нормально — позволять людям привносить свой вклад в твою жизнь. Тебе не обязательно делать это в одиночку. Тебе не обязательно быть одному." — она обозначает свое намерение и посылает его вместе с пеплом от записки в открытое окно, где его подхватывает усиливающийся ветер. Она по-доброму надеется, что это обернется чем-то хорошим. По-ведьмински пылко ожидает, что окажется права.***
Воск от свечи вязко растекается по черной коже перчатки, застывая через мгновение. Дилюк ломает эту кляксу, выбрасывая к остальному мусору с высокой барной стойки. Когда-то он едва выглядывал из-за нее макушкой, наблюдая за тем, как смешивает коктейли пожилой бармен. С другой стороны стоял Кэйа, как голодный галчонок утягивающий в рот фрукты и сиропы из маленьких пиал, рассчитанных на одну порцию. Отец громогласно смеялся над чем-то с отдыхающими в "Доле Ангелов" — их таверне — рыцарями. Дилюк всегда был очарован тем, с какой легкостью Крепус Рагнвиндр находит общий язык с кем бы то ни было. Он был одинаково любезен и с простым служащим, и со светской персоной. В то время как Лоуренсов на воскресных службах в церкви и их скамьи обходили стороной, Дилюк привык вести ничего незначащие, но доброжелательные разговоры с горожанами вместе с ним. Иной раз это вызывало негодующий ропот среди аристократов, но стихийной натуре Рагнвиндеров сопутствовала железная воля и репутация. Юный наследник всегда гордился своей семьей — это не подлежало никакому сомнению. Дилюк помнил, что с таким же жаром принялся воспитывать только попавшего тогда к ним Кэйю, не желая, чтобы хоть кто-то подумал о них плохо. Но печальный настороженный взгляд необычного синего глаза и определенно вышколенная выправка того, как сидел мальчик и даже держал приборы, остановили лицемерный, но душевный, порыв. Найденыш вел себя так, словно хотел занимать как можно меньше места, чтобы его случайно не заметили и не вымели за порог, как лишний песок. Он смотрел на Дилюка с удивлением и скрытым восхищением, что не могло не льстить мальчишескому эго. Это было очень давно. Что-то подточило его восприятие. Он перестал доверять словам, слухам, и даже своему взгляду, когда дело касалось капитана кавалерии. Перебирая события вновь и вновь, Дилюк не находил в себе этой веры, и дыра внутри разрасталась еще шире, стоило Кэйе оказаться в поле зрения. Его шелковые голос и волосы, взгляд из-под ресниц и улыбка одним уголком губ — все стало тоскливо-раздражающим. Как и сама поджарая фигура, неизменно оказывающаяся среди того, что так претило Дилюку, будь то компания, событие или место. Он никогда не мог угомониться в присутствии посторонних, бесконечно поддевая и играя с восприятием — его и окружающих. Кэйа всегда отсылал к прошлому, а Дилюку хотелось встряхнуть того и заорать, что он не знает этого Кэйю, в чьих руках он чаще видит меч или бокал, а не нотную тетрадь или инструмент. Чьи слова так пусты эмоционально и наполнены лишь холодным расчетом. От которого все покрывается инеем. Который выглядит, говорит и поступает как чужак с лицом члена его семьи. Наверняка сам Дилюк был не лучше. Он признавал это, но что ему оставалось? Только делать то, что должен. Во всем остальном, особенно чувствах, было мало смысла. Воображение он предпочитал логике, а книги поэзии — приключенческим повестям. В то время как Кэйа с неожиданным прилежанием и удовольствием некогда проводил время на уроках танцев и литературы под руководством их худощавого и излишне сурового преподавателя, обучившего не одно поколение аристократических семей в Мондштадте. Дилюк не знал наверняка, но был уверен, что за все время работы, только его названный брат удостаивался одобрительной улыбки мастера. Младший Рагнвиндр старательно сдерживал яркость характера манерами и железно вбитым воспитанием, Кэйа же переключался по мановению руки, хотя видит Селестия: усидчивости в обоих было ни на грамм. Иногда Дилюк казался себе неповоротливым и громоздким по сравнению с изящным Альберихом, который уже в подростковые годы умудрялся владеть своими жестами с плавностью крыльев птиц. Пусть это было на тренировочной арене или в бальной зале, но чувство это было неясное, потаенное, как и многие порывы молодого наследника. Кэйа одинаково хорошо строил тактические планы и декламировал строчки стихотворений, порой это было смущающе и непонятно для идущего напролом Дилюка, но со временем они впитали черты друг друга. Уча и поддерживая, плечом к плечу. Это стало привычнее, чем солнце днем. Разные, но занявшие свое место подле, никогда не ощущая превосходства над другим. Рагнвиндр был ярким и пылающим, получающим желаемое, олицетворением силы и борьбы; Альберих не хотел ничего, только сберечь то, что у него уже было. Как поэзия — это душа царства ветров и проявление желания воодушевлять, так и он был душой и поддержкой для Дилюка. Это все уже не имело значения. Дилюк поднимает взгляд к кованной люстре, элементальной энергией гася все свечи в таверне, кроме тех, что рядом на стойке. За окном бушует разыгравшаяся буря, но здесь пахнет вином и застарелым воском. Его силуэт отбрасывает тень на стену за спиной, похожую на хищную птицу. Тень непрестанно двигается в свете тусклого пламени, и птица трепещет крыльями. Мужчина устало опирается о поверхность, стягивая перчатки. В огне вспышкой мелькает драгоценный кровавый Агнидус в широкой оправе фамильного кольца. Сжимая и разжимая пальцы, пока красный блик пляшет по хмурому лицу, он ногтем прослеживает особенно глубокие шрамы на ладонях. В час далеко после полуночи в темной таверне тихо, только ветер бьется в окна и стучит по черепице. Утром ему уже нужно выдвигаться к границе Ли Юэ, так что остается лишь надеяться, что дороги не размоет под таким ливнем. Мешок с мусором остается под стойкой, Дилюк только завязывает его, кидая внутрь странное письмо от хозяйки Кошкиного хвоста, невесть когда принесенное и оставленное на стойке под кувшином. Наверняка она хотела, чтобы эту короткую записку с упоминанием ее таверны увидели посетители Доли Ангелов. Он усмехается, не придавая написанному никакого значения, как и тому, что хитрая кошатница прознала кто написал обращение для ее доски объявлений. В конце-концов, она не была глупой женщиной. "Жизнь подобна вину. Чем старше, тем насыщеннее и разнообразнее. Двери "Кошкиного хвоста" открыты для всех, даже для наших конкурентов! И пусть нам не вернуть старых добрых деньков, зато наверняка вы останетесь довольны теми возможностями, что подарит вам грядущая неделя, чтобы вернуться в выходные к нам, радости и веселью!" Однако это научит его лишний раз не разбрасываться словами в момент усталости и странного желания выговориться. И это было последней мыслью перед тем, как где-то наверху с грохотом отворилось окно, и уже через мгновение холодный воздух окутал винодела. Он отчего-то пах пеплом и, видимо, задул свечу, потому что наступила кромешная темнота.***
Собственное дыхание ударило по ушам, ровно как и остальные звуки. Ветер, далекий лай собак и скрипучая ставня в соседнем доме. Пол пах водой, лавандовым маслом, которое добавляли в нее, и сотней человеческих запахов. Дилюк закашлялся, но горло отказалось издавать этот звук, вместо этого он почувствовал как тело затряслось и из глотки вырвалось фырканье. Голова закружилась, словно он потерял ориентацию в пространстве, а попытка найти рукой что-то для опоры вышла странной. Раскрыв слезящиеся глаза, он вскрикнул, с ужасом осознавая, что фокус зрения сместился в центр, а еще то, что оно подозрительно хорошо очерчивает предметы в темноте, освещенной лишь далекими фонарями через окно. Голос будто предал, став похожим на тонкий невразумительный писк. Сердце заколотилось, все инстинкты обратились к тому, чтобы убежать, спрятаться и покинуть наконец темное выросшее в сто крат помещение. Невероятным усилием Дилюк заставил себя оставаться на месте, чутко прислушиваясь к окружению и себе. Что-то было не так. В таверне не было и намека на чужое присутствие, обостренные рецепторы не считали никого, и все ощущения резко сузились до размеров его тела. Маленького и кошачьего. Дилюк в ужасе заметался взглядом вокруг, но обновленное зрение резало человеческое восприятие, а конечности мешали, пугая еще больше. Это артефакт? Отложенное проклятие? Чье? Ордена Бездны? Ведьм? Архонтов? Спотыкаясь, он юркнул под барную стойку, чтобы прижаться к знакомой деревянной поверхности и перевести дух. Невыносимые кошачьи повадки сбивали: шерсть стояла торчком, как и нервный хвост, в нос лезли мерзкие запахи множества посетителей таверны, неспособные выветриться, заставляя дрожать. Тщедушное тельце едва ли выносило такой объем эмоций, нещадно склоняя в сторону инстинктов и дикости. За окном выла буря, а ему хотелось завыть ей в тон. А еще — бежать, забиться в теплое темное место, пока все вокруг не придет в норму. Куда идти? К кому? Таверна заперта до утра, но даже если... на винокурню? Ему стало плохо от мысли, как его могут встретить деревенские псы, да и Эльзер с Аделиндой абсолютно точно не сведущи в колдовстве. Что он объяснит им мяуканьем? Он зашипел, срываясь в конце на плачущий жалкий звук, неподвластный контролю. Все было огромным и давило. Мусорный мешок смердил под боком, отчего задергался нос. Остатки сознания продолжили выстраивать цепочку рассуждений. Венти? Где его искать? Проклятого барда не было в таверне уже с месяц. Дилюк сомневался, что Барбатос внемлет мысленному зову что тут на грязном полу, что в своем соборе. Джинн? Возможно. Лиза или Альбедо? Уехали в экспедицию на Драконий Хребет. Пока он доберется до них в этом беспомощном облике, его успеют отловить и зажарить хиличурлы. Кэйа? Смешно. Постойте. "Наверняка вы останетесь довольны теми возможностями, что подарит вам грядущая неделя" Если Дилюк не проклят, то пусть будет, иначе как еще могут быть связаны кошатница, странная записка и превращение в кота. Это предположение было не безумнее происходящего, поэтому он быстро принимает решение. Окно наверху продолжает биться створками на ветру, и ему остается только полагаться на врожденную кошачью ловкость и новое тело. Если он доберется до Маргариты, то велик шанс, что все закончится к утру. Он не раз видел, как та разговаривает со своими усатыми подопечными. Вдруг действительно понимает речь? А еще там была Диона. От унизительной картинки в голове, когда юная кецлайн осознает, что тот, кого она провозгласила своим злейшим врагом, находится в облике безмолвного кота, Дилюка передернуло. Но гордость была неуместна. Быстро перебирая лапами, он добирается до верхнего этажа, осторожно запрыгивая на окно. Ветер и неуверенные движения не привносили убежденности, что это разумно, но сойти с ума за те часы до рассвета, запертым в теле кота, хотелось еще меньше. Ему всего лишь нужно по выступам спуститься вниз, так делают кошки. Он не раз это наблюдал. Они ловкие. Это природа. Шерсть под дождем вмиг намокает, облепляя такое неповоротливое и непонятное тельце. Она тянет вниз, вместе с хвостом, с которым никак не удается сладить. Осторожно спрыгивая и ступая на перила балкона ниже, Дилюк не дает себе думать ни о чем кроме цели, которая заключается в ровной мостовой. Холодно и мерзко — усиленные в разы ощущения отвлекают, не дают быстро реагировать. Когти скользят по гладкому дереву, то сжимаясь, то судорожно втягиваясь, нарушая координацию. С паникой Дилюк понимает, что падает, но сгруппироваться не удается — слишком по-разному это должно происходить у человека и животного. Удар о камни выходит жестким, он чувствует, как лапу пронзает острая боль. Это второй раз, когда он чувствует себя таким жалким и несчастным, способным только на то, чтобы глотать слезы под проливным дождем. Но не дает себе права чувствовать это, пытаясь подняться. Конечность простреливает болью, вырывая мяуканье. Это отвратительно: не контролировать себя. Так, что оно вызывает страх — быть настолько беспомощным. Глупая часть кошачьего сознания вновь подает голос, заставляя звать на помощь. Дилюк тщетно старается себя одернуть: паника, усталость и боль смещают все человеческое, вынуждая быть просто раненым испуганным животным, едва осознающим что происходит. — Хей? Что с тобой случилось, бедняга? Дилюк с еще большим ужасом поднимает голову, пытаясь уловить склонившийся над ним силуэт. Он не слышал как человек подошел, вероятно, оглушенный ощущениями и ливнем. Раненую лапу поджимает, с облегчением понимая, что та двигается. Его осторожно касаются, прощупывая кости, и, когда доходят до повреждения, со вздохом реагируют на болезненный звук. — Не повезло, приятель. Похоже на сильный ушиб, хотя я с трудом в вас разбираюсь. Я тебя никогда не видел. Ты бродячий? Но бросать тебя на улице — плохая идея. Что скажешь? Когда его бережно поднимают и прижимают к себе, Дилюк следует за знакомым запахом, утыкаясь в ворот, где видна смуглая кожа. Человек в нем на задворках сознания что-то пытается сделать, но дрожащий кот сам сворачивается в усталый клубок, успокоенный родным ароматом. Мужчина никогда не подходил к нему так близко, чувствуя лишь холодок вместо парфюма, но оказывается, что все это время Кэйа пах как и раньше — нежным белым мускусом. Его куда-то несут, и он надеется, что там будет тепло и тихо.