«Для настоящего комфорта нет ничего лучше, чем остаться дома».
Джейн Остин
Выйдя из скрытой башни через вход на втором этаже и быстро пообедав, Энид и Уэнсдей отправились наверх, чтобы начать осмотр третьего этажа. Аддамс указала, где находится комната Пагсли, и они заглянули в огромный кабинет Гомеса и Мортиши, после чего отправились в комнату, которую Уэнсдей назвала «Игровой». В тот момент, когда они это сделали, лицо Энид в ужасе застыло. Железные девы, электрические стулья, стеллажи с оружием, начиная от средневековых булав и заканчивая колючими кнутами, а также чёртова гильотина — вот что называлось игровой комнатой? Энид не успела оглядеть комнату в тревожном недоумении, как увидела Пагсли, сидящего на полу неподалёку и возившегося с тем, что выглядит как чёртова граната. «Он похож на дядю Фестера» с ужасом подумала она про себя, почти истерически хихикая при этой мысли. Однако он был не один. На полу рядом с ним лежало то, что Энид могла описать только как версию собаки доктора Франкенштейна, выглядящую так, как будто она была сшита из кусков других собак, хотя она всё равно выглядела странно милой, несмотря на всю её мрачность. На перекладине над парой сидел огромный чёрный стервятник, который тут же повернул голову и посмотрел на Энид и Уэнсдей слишком умными глазами бусинками. — Пагсли, — произнесла Уэнсдей, — разве у тебя нет других мест, где можно быть несносным? Пагсли поднял голову и улыбнулся им. — Привет, ребята! — Сказал он, — хотите поиграть в прятки и взрыв? Прежде чем Энид успела спросить, что такое «прятки и взрыв», Уэнсдей слегка нахмурилась и бросила на Пагсли злобный взгляд. — Мы слишком заняты, чтобы участвовать в твоих бессмысленных играх, — сказала она, когда собака Франкенштейна подбежала к Энид, чтобы обнюхать её туфли. Пагсли вскочил со своего места и понёсся к нему. — Это Мясник. Дядя Фестер сделал его на мой день рождения в прошлом году, — пояснил он. Энид слегка побледнела. — Сделал? — Но прежде чем она успела задать ещё один вопрос, Пагсли пронёсся мимо. — Он суперклассный и очень любит обниматься, только следи за тем, чтобы никогда не называть его Х-О-Р-О-Ш-И-Й-М-А-Л-Ь-Ч-И-К. — А почему бы нет? — Спросила Энид, нерешительно протягивая руку, чтобы дать Мяснику обнюхать её, прежде чем погладить. Его хвост тут же начал вилять, и она не могла не задаться вопросом, не отвалится ли он, если он будет вилять им достаточно сильно. — Потому что он обычно становится очень агрессивным, когда его так называют, — ответила Уэнсдей, — он будет злобно нападать на любого, кто это скажет, особенно на волосы. У него есть определённая страсть к их поеданию. Кузен Итт, как правило, нервничает рядом с ним. Энид почти отпрянула от Мясника. Она определённо не собиралась рисковать своими тщательно ухоженными волосами, даже чтобы погладить очаровательную собаку. Но, когда Мясник начал растроенно скулить, она вздохнула и снова начала его гладить. Несмотря на его странный вид и опасность, которую он представлял для её волос, он действительно очень милый. Она просто будет осторожна, чтобы не называть его «хорошим мальчиком» во время своего пребывания здесь. — Кузен Итт? — Наш дальний родственник, который очень близок к нашей семье. Я покажу тебе его портрет позже, и я уверена, что ты поймешь, почему ему не нравится находиться рядом с Мясником. Энид пожимает плечами и кивает. — Хорошо. — О! А это домашний стервятник дяди Фестера, Муэрто, — сказал Пагсли, проходя обратно и становясь рядом с большим грифом, всё ещё сидящим на своём насесте, который не сводил с неё глаз с тех пор, как она вошла в комнату. — Эм, привет, Муэрто? Муэрто просто продолжал смотреть на неё, как на особенно аппетитно выглядящий кусок мяса на дороге. Энид немного нервно встала, но прежде чем что-то ещё можно было сказать или сделать, Уэнсдей устремила взгляд на Пагсли. — Мы сейчас уйдём. Мне ещё нужно показать Энид остальную часть дома и задний двор. Несмотря на то, что Уэнсдей явно пыталась отмахнуться, Пагсли восторженно улыбнулся и вернулся обратно к ним, чтобы вцепиться в руку Энид. — Можно я пойду с вами? Я тоже хочу помочь показать ей всё вокруг! — Нет. — Конечно. Одновременно воскликнули Уэнсдей и Энид. Обе девушки какое-то время смотрели друг на друга, Уэнсдей — острым взглядом, а Энид — своими большими щенячьими глазами. Прежде чем они успели бы выяснить, кто же победит в этой патовой ситуации (вероятно, Уэнсдей, потому что Энид понимала, что терпение Аддамс, когда дело доходит до определенных вещей, может, наверное, пережить весь мир), Пагсли крепко сжал руку Энид и начал вытаскивать её из комнаты. — Пойдём! Ты уже видела обсерваторию? — Подожди, обсерваторию? — Хорошо, да. У вас, ребята, есть обсерватория, — Энид произнесла безучастно, как будто она прошла через все стадии принятия неизбежного и, наконец, остановилась на «принятии». Уэнсдей скрыла своё веселье и вела Энид внутрь, а Пагсли, маленький вредитель, следовал за ними. — Да, у нас есть обсерватория. Она была пристроена к дому много лет назад, хотя кем и по какой причине, мы не совсем знаем. — Опять загадки, — произнесла Энид, рассеянно доставая свой телефон, чтобы добавить её в, должно быть, очень длинный список. Так редко можно было встретить кого-то, кому так интересно узнавать о семье и доме Уэнсдей, ведь обычно их гости либо слишком хорошо были знакомы с их особой маркой «странностей» и не задавались этим вопросом, либо были глубоко обеспокоены этим и напуганы выходками её семьи. Хотя первое было вполне ожидаемым от остальных членов их клана и других кланов, похожих на их собственный, а второе всегда очень забавным, а искреннее любопытство Энид — это освежающее изменение устоев, которое Уэнсдей не могла не обожать. Её сердце просто пылало от этого. К сожалению, Уэнсдей успела лишь несколько минут понаблюдать за тем, как Энид исследует обсерваторию, и время от времени ответить на её вопросы, пока Пагсли не влез, чтобы ответить на них самому, прежде чем её рука коснулась гигантского телескопа, стоящего в центре комнаты, и она резко запрокинула голову падая в очередное видение. Когда белый свет рассеялся, она все ещё находилась в обсерватории, но не одна. Вместе с ней там находились ещё два человека, и это явно были не Энид и Пагсли. Странно, но Уэнсдей могла разглядеть всё в обсерватории в чётких и точных деталях — всё, кроме этих двух людей, стоявших в помещении. Она не могла разглядеть в них никаких отличительных черт, как будто они были всего лишь тенями или силуэтами, как неизвестные безликие фигуры, которые так часто фигурировали в кошмарах. Всё, что она могла разобрать, это то, что они делали: один смотрел в большой телескоп на звёзды, а другой что-то записывал в какую-то книгу. — Ну, это должно начинаться на «С», моя дорогая, если наш план сработает. — Сказал один из них, таким же неотчётливым голосом, как и его форма, но Уэнсдей не могла сказать точно, кто из них это произнёс. Другой засмеялся, снова голосом, который мог бы принадлежать кому угодно, но который каким-то образом явно отличался от голоса партнёра, и снова Уэнсдей не могла сказать, кто из них смеялся. — Когда речь идёт об астрономии? Что бы это могло быть? Комета или созвездие? — Я уверен, что мы что-нибудь придумаем. В конце концов, мы всегда это делаем. — Да, — ласково сказал один, Уэнсдей ходила кругами вокруг них, пытаясь определить, кто из них говорит, — мы всегда делаем это, не так ли? Но может наступить день, когда мы этого не сделаем. — Возможно. В тот день, когда ад замёрзнет. — Или в тот день, когда ад решит наконец прийти за нами. — И это будет славный день. Но придётся подождать, по крайней мере, до завершения нашего проекта. И, возможно, когда этот проект будет завершён, мы сможем начать новый. — А, и я так понимаю, что ты имеешь в виду тот, которым ты донимаешь меня уже несколько лет? — Конечно. О каком же ещё другом? Один из них хмыкнул на мгновение, прежде чем ответить. — Ну, я полагаю, мы сможем начать тот проект, как только этот будет завершён. Видение стало белым, а следом мир вокруг вернулся в настоящие, странные силуэты людей без ясных голосов, но с любопытной беседой, сменились на Энид и Пагсли. После обсерватории Уэнсдей (и Пагсли) показывали Энид второй кабинет и бабушкин чулан, от запахов в котором у Энид едва не начался рвотный рефлекс. В груди Уэнсдей вспыхнуло разочарование и что-то подозрительно похожее на беспокойство. Она не знала, почему Энид так неохотно говорила о своих проблемах, которые доставляли ей недавно обострившееся обоняние, и почему-то казалось, что со временем оно только ухудшалось, но Уэнсдей была твёрдо намерена в конце концов выведать у неё правду. Как ещё она могла исправить то, что происходило, если Энид не говорила ей об этом? После этого шли уборные, переход на третий этаж и галерейный балкон (который, судя по всему, до сих пор приводил Энид в восторг), а затем и сама галерея, до краёв наполненная статуями и картинами, сделанными их родственниками на протяжении многих поколений, и все они, кажется, беспокоили Энид до очень забавной степени. Они ненадолго показали ей боковую комнату, примыкающую к галерее, которая в основном использовалась для хранения случайных вещей, которым не нашлось места в доме, но которые их семья всё равно хотела сохранить, прежде чем провели её обратно через галерею в гостиную на третьем этаже. А из гостиной Уэнсдей повела Энид в одно из мест, которое она больше всего хотела показать ей. Как только они вошли, Энид снова остановилась, удивлённо осматриваясь вокруг. Её улыбка росла с каждой секундой, когда она оглядывалась по сторонам. Балкон в саду, безусловно, был великолепен, что могла признать даже Уэнсдей. — Это прекрасно, — в конце концов произнесла Энид, улыбаясь Уэнсдей. — Я уверена, что Ларчу было бы приятно услышать это от тебя. Наша мама заботится о растениях в оранжерее, но это сад Ларча, и он часто ухаживает за ним. Его комната даже пристроена к нему, чтобы ему было легче получать к ней доступ почти ежедневно, — Уэнсдей жестом указала на дверь, ведущую в комнату Ларча, которая была спрятана в укромном уголке. — Да! — Проговорил Пагсли. — Как только он заканчивает всю уборку после ужина, он проводит остаток ночи, ухаживая за растениями и прочим. — Что ж, его тяжёлая работа определённо окупилась, и я обязательно скажу ему об этом, — улыбнулась Энид. Уэнсдей потребовалось слишком много усилий, чтобы отвести взгляд от этой ужасающе красивой улыбки. — Пойдем. Нам нужно увидеть ещё кое-что, прежде чем мы отправимся на задний двор. Показав Энид потайную лестницу и люк, ведущий на балкон на крыше, они втроём стояли на самом верху дома, в точке обзора, откуда видно на мили во все стороны. Уэнсдей смотрела на Энид, а Энид любовалась видом, её изумлённая улыбка освещала мир вокруг них гораздо сильнее, чем это может сделать жалкое солнце. «Ti darei il sole, Enid, anche se non potrebbe mai eguagliare il tuo splendore. Vorrei imbottigliare la luna in modo che solo tu potessi cantare la sua canzone. Stringerei le stelle come perline da drappeggiare intorno al tuo collo. Ti darei la luce del sole da indossare come vestito e i tramonti per far risaltare l'oro dei tuoi capelli. Basta chiedere e ti abbatterò il cielo» — Пронеслось в сознании Уэнсдей, искушая её обдумать эти слова по-английски, произнести их вслух, раскрыть всё, что ей нужно скрывать, пока не настанет подходящий момент. Уэнсдей тихо вздохнула про себя, пока Пагсли начал указывать на то, что находилось на заднем дворе, который они скоро покажут Энид, а также на начало болота, трясину и одну из бездонных ям, спрятанных за частью густой линии леса. Скрывать свои чувства на протяжении всех каникул будет очень трудно, но, возможно, ей удастся хотя бы частично облегчить это разочарование, позволив иногда слетать с её губ итальянским словам, которые Энид всегда приносит на кончик языка Уэнсдей. Больше никто в её семье не говорил по-итальянски, и она знала, что Энид тоже не понимала этот язык. Всё, что она держала внутри, взаперти, уже давало трещины в плотине, которую она построила, чтобы не дать потоку её всепоглощающей привязанности выплеснуться наружу и потенциально всё разрушить. Поэтому она могла позволить итальянскому время от времени просачиваться наружу, чтобы немного ослабить давление, пока не пришло время признаться Энид в любви и попросить её об ухаживании. И поскольку никто больше не будет знать конкретных деталей того, что она скажет (хотя её семья, вероятно, время от времени будет улавливать суть и, конечно, поймёт её цель «дразнить» Энид непонятными ей словами на любимом языке Уэнсдей), это пока останется её маленьким, очаровательным секретом. Это она будет скрывать до поры до времени, так же как и свои планы по ухаживанию за Энид. Но, Энид делала всё это невероятно сложным. Уэнсдей ещё никогда не встречала такого ужасного человека. Но, в любом случае, она всё равно разрушила бы для неё небо. Когда они сделали перерыв на вершине парадной лестницы по пути вниз, чтобы осмотреть окрестности, Энид повернулась к Уэнсдей и обняла её за плечи. — Уэнсдей. Твой. Дом. Потрясающий! — Каждое слово она сопровождала лёгким пожатием плеч Уэнсдей, которое та позволяла себе без малейшего колебания. — Большинство людей находят это смехотворным и чрезмерно жутким, — справделиво подметила Уэнсдей, не моргнув и глазом. — Ну, тогда эти люди глупые, потому что Хаус — самое крутое место, где я когда-либо была, — она отпустила Уэнсдей и отступила назад. — Если бы я могла жить в таком доме, я бы никогда не уходила, даже в полнолуние! — Энид сделал паузу, обдумывая. — На самом деле, я бы точно уходила во время полнолуний. Не хотелось бы навредить Хаусу. — Сомневаюсь, что Хаус возражал бы, если оборотень будет бродить по его коридорам раз в месяц, — размышляла Уэнсдей в слух. — Ну, в любом случае, я бы очень хотела жить в таком доме. Я имею в виду, потайные ходы, секретные библиотеки и чёртов лабиринт под всем этим? Это просто круче всего на свете! — Quindi trasferisciti qui definitivamente. Non ti mancherebbe nulla, e House ti adora già quasi quanto me. Se ci sposiamo, ti lascerò uccidere me e diventare l'unico proprietario della casa, se lo desideri. Энид прищурилась, глядя на Уэнсдей, которая оставалась такой же бесстрастной внешне, как и всегда. — Опять итальянский, Аддамс? Губы Уэнсдей слегка приподнялись в лёгкой ухмылке. Энид повернулась к Пагсли. — Ладно, что она сказала? — Спросила Энид. Пагсли смущённо пожал плечами. — Вообще-то я не знаю. Уэнсдей — единственная в семье, кто говорит по-итальянски. Все мы знаем хотя бы немного латыни, я, Уэнсдей, наши мама и папа знают испанский и французский, наша бабушка знает немецкий и голландский, а дядя Фестер знает испанский, румынский, немецкий, голландский, русский, португальский, арабский и по крайней мере три разных языка жестов, хотя я уверен, что он знает больше языков, но не думаю, что итальянский — один из них. Прости, Энид. Энид вздохнула, похлопав Пагсли по плечу. — Всё в порядке. Когда-нибудь я отомщу ей за это, — она говорила, и в её голове уже начинал созревать план, как и когда она отомстит. Пока что она выжидала время, чтобы нанести удар, когда Уэнсдей меньше всего этого будет ждать, но достаточно скоро она сможет начать противодействовать тому, что Уэнсдей всё чаще использует против неё итальянский язык. (Так что, возможно, где-то завтра) — Oh, come lo spero, mia cara. Tormentami ancora più di quanto già fai; mi delizierà a non finire. Энид на мгновение задохнулась, смотря на Уэнсдей, пытаясь игнорировать жар, поднимающийся в животе и медленно расцветающий на её щеках. Она закатила глаза, когда Ададмс просто продолжала бесстрастно смотреть на неё. Энид начала спускаться по лестнице. Как только она оказалась на третьей ступеньке, лестница резко наклонилась вниз, превращая ступеньки в гладкую поверхность, заставляя её поскользнуться и упасть на спину, скатившись до самого низа. Через несколько мгновений она хихикала от радости, особенно когда лестница изогнулась в самом конце, посылая её в полет и приземляя на мягкий ковёр, смягчающий её приземления, и которого, как она уверена, раньше там не было. Конечно, у неё останется несколько синяков от импровизированной горки, но оно того стоило. Пагсли не отставал, Хаус слегка наклонил лестницу в конце, чтобы он приземлился на ковёр рядом с ней, а не прямо на неё. Лестница возвратилась в своё обычное состояние, они валялись на полу, смеясь, и она смутно слышала, как Уэнсдей говорила: — Если ты попробуешь сделать тоже самое со мной, я заткну лягушками все унитазы в доме, а мы оба знаем, как ты ненавидишь, когда у тебя забивается сантехника. К тому времени, как Уэнсдей спустилась по лестнице, Энид и Пагсли с трудом поднялись. Энид всё ещё хихикала, пытаясь поправить свою одежду. Уэнсдей просто смотрела на неё, предлагая руку, когда Энид снова чуть не упала, и она полностью проигнорировала Пагсли. Волосы Энид были в беспорядке, а щёки всё ещё горели, но она всё равно улыбалась Уэнсдей, произнося: — Снова. Лучший. Дом. Навсегда! Уэнсдей смотрела на неё как всегда невозмутимо. — Come mi torturi con il tuo sorriso Энид надулась, складывая руки и смотря на Уэнсдей. — Знаешь, в конце концов, я собираюсь тайно выучить итальянский и узнать все твои грязные секреты, Аддамс. Уэнсдей приподняла одну бровь. Она сцепила руки перед собой, снова глядя на Энид с непостижимым выражением лица. — Non ce n'è bisogno, perché ti racconterò felicemente di ogni momento in cui mi hai costretto a parlarti della mia adorazione. Non ti lascerò mai dimenticare o dubitare del mio amore per te. Non per un giorno, non per un minuto, nemmeno per un respiro. Se me lo permetti, mia cara, ti dirò che ti amo in ogni lingua che conosco, ogni mattina e ogni notte e ogni momento intermedio. Se lo desideri, imparerò più lingue per te, così avrò ancora più modi per dirti ti amo. Dì la parola, in qualsiasi lingua ti piaccia, e sarò tua. Энид застонала и в разочаровании откинула голову назад. — Я ненавижу тебя. — Я знаю, — слабый намёк на улыбку проскользнул на лице Уэнсдей, прежде чем она вернулась к своей обычной бесстрастной безучастности. Энид всё ещё чувствовала, как от неё волнами исходило самодовольство, особенно когда Энид на неё дулась. — По крайней мере, скажи мне, что означает хоть одно из твоих сегодняшних слов. Пожалуйста? — «Mi torturi» означает «Ты мучаешь меня», — быстро произнесла Уэнсдей, прежде чем повернуться на пятках и уйти. — Пойдём, bellissima, наш тур ещё не закончен. Энид снова закатила глаза, обменившись взглядом с Пагсли, прежде чем они последовали за ней, но она всё равно не могла не идти за Уэнсдей. Хаус действительно был удивительным, и чтобы Уэнсдей ни говорила по-итальянски, Энид уверена, что она просто дразнила её, как это делают лучшие подруги. Синклер не была против поддразниваний, особенно если они исходили от Аддамс. Уэнсдей, в конце концов, не так уж часто дразнила кого-то ещё, и если это не заставляло Энид чувствовать себя особенной, то она не знала, что вообще заставило бы.***
Первое, что Уэнсдей и Пагсли показали Энид, как только они вышли на улицу — это, естественно, семейное кладбище. — Хотя я планирую провести более подробную экскурсию позже, когда у нас будет достаточно времени, чтобы осмотреть каждую могилу и мавзолей, а также откопать родственника или двух в тех случаях, когда нам будет скучно и понадобится развлечение, пока я покажу тебе несколько моих любимых могил, прежде чем мы перейдём к остальной части заднего двора. Энид побледнела при мысли о выкапывании мёртвых людей, но она решила пока промолчать и обсудить этот момент тогда, когда они до него дойдут. Странно, но почти вокруг каждой могилы лежали букетики белых цветов, которые Энид не узнавала, но даже запах Уэнсдей и её защитный снуд не спасали её от их аромата. Они пахли совершенно прогоркло, как мусор, оставленный гнить под палящим солнцем пустыни, и её едва не стошнило, когда лёгкий ветерок донёс вонь прямо к ней. — О Боже, что это за растения? — Спросила она, указывая на ужасные дьявольские сорняки, её глаза начинали слезиться от запаха и вкуса желчи, поднимающейся в горле. Уэнсдей подняла бровь и посмотрела на белые цветы, её глаза слегка расширились от осознания. — Это особый вид цветов, выращиваемый кланом Аддамсов под названием «Гниль мертвеца». Технически говоря, на самом деле это гриб, который только похож на цветы. Они растут вокруг и над телами наших родственников, и их специально вывели, чтобы они пахли так же приятно, как и тела под ними. Я должна была предупредить тебя заранее. Пойдём дальше. Нам не нужно смотреть на могилы сейчас, или когда-либо, если твоё обострённое обоняние продолжает тебя беспокоить. Уэнсдей собиралась покинуть кладбище, но Энид остановила её коротким движением плеча. — Подожди, — Энид плотно обернула свой снуд вокруг носа и рта, закрепляя его на затылке узлом. Конечно, снуд немного затруднял дыхание, но большая часть гнилостного запаха блокировалась защитным барьером из запаха Уэнсдей. Она посмотрела на Уэнсдей и кивнула. — Я в порядке. Давай осмотримся. Я хочу увидеть твои любимые места. Уэнсдей смотрела на неё, не двигаясь с места. — Ты уверена? Энид снова кивнула. Да, осмотр кладбища не входил в список её развлечений с друзьями, но из всех мест, которые Уэнсдей показала ей до сих пор, Энид могла сказать, что Уэнсдей больше всего хотела показать ей именно кладбище. Так что Энид ни за что не испортила бы впечатление, позволив глупому гнилостному запаху и небольшому беспокойству по поводу появления призраков или зомби (что было бы совершенно неудивительно, если бы не ожидалось что это произойдёт, пока они бродили по личному и большому кладбищу семьи Аддамс), которые могли бы добраться до неё. Уэнсдей ещё мгновение смотрела на неё, а затем повернулась, чтобы повести их с Пагсли на кладбище. — Очень хорошо, — она указала жестом на пару надгробий, отмеченных большими статуями мужчины и женщины с пулевыми отверстиями. — Для начала, это могилы родителей нашего отца, Дуэнд и Лилит Аддамс, которые, как уже упоминала наша мать, погибли от пуль разъярённой толпы во время очень насыщенного событиями воссоединения семьи. К сожалению, тогда я ещё не родилась, поэтому мне не довелось стать свидетелем всего этого и насладиться тем хаосом. Энид закатывала глаза, но всё же не могла не улыбнуться за своим снудом, когда Пагсли взволнованно указывал на одну из своих любимых могил неподалеку.***
Пагсли и Уэнсдей показывали Энид ряд могил, отмеченных интересными и причудливыми статуями, большинство из которых были сделаны так, чтобы отражать ужасную кончину каждого члена семьи, а также указывали на несколько мавзолеев, разбросанных на по поистине гигантскому кладбищу. — Этот, в частности, был свадебным подарком отца для матери. Он построил этот мавзолей в её честь, и перевёз сюда из Европы тела некоторых из её самых любимых и высокочтимых предков, чтобы она могла навещать их в любое время. Всё, конечно же, с благословения её семьи. — Ого, — произнесла Энид, одновременно впечатленная и немного ужаснувшаяся. — Как… романтично? — Да, это действительно отвратительное чувство, — Уэнсдей согласилась. — Я советую тебе никогда не поднимать эту тему в его присутствии. — О, не волнуйся, я никогда этого не сделаю. Одна из самых важных могил (по мнению Энид), которую показала ей Уэнсдей, — могила Неро, отмеченная маленькой статуэткой скорпиона. Несмотря на то, что Уэнсдей говорила об этом в очень пренебрежительной манере, Энид отчетливо помнила, как Уэнсдей рассказала ей о Неро, о том самом последнем разе, когда она плакала, о той ночи, когда они впервые открылись друг другу, когда Уэнсдей впервые проявила хоть малейший намёк на уязвимость и сочувствие по отношению к Энид. Так как вокруг его могилы не рос ни один из этих ужасных цветов-грибов «Гниль мертвеца», Энид, затаив дыхание, осторожно сняла несколько штук с соседней могилы и поставила их перед могилой Неро. Уэнсдей не сказала ни слова, но что-то в ней расслабилось, и когда они перешли к следующей могиле и она начала рассказывать о её истории, голос звучал немного легче, чем раньше. Их последняя остановка среди захороненний находилась в самой старой части кладбища, и Уэнсдей подводила Энид к одной из них. — Это самая старая могила на нашем семейном кладбище, о чём ты можешь судить по её состоянию, но по неизвестным причинам временной разрыв между этой могилой и следующей по возрасту — могилой Йороны — значительно отличается. Чтобы доказать свою точку зрения, Уэнсдей указывает на могилу Йороны, расположенную неподалёку, которая выглядит гораздо новее (относительно), надписи на ней всё ещё хорошо читаются, в отличие от той, что находится перед ними, где большая часть гравировки слишком выветрилась, чтобы её можно было прочитать. Всё, что Энид смогла разобрать, это: Фальсео… …-1724 Тем временем на могиле Йороны легко читались все надписи. Йорона Аддамс 1834-1875 — Хм, — Энид наклонила голову и с любопытством переводила взгляд между двумя могилами. Более ста лет разницы, и ни одной могилы, чтобы отметить пустые годы между ними. Куда же делись пропавшие тела? — Вообще-то, вокруг могилы Фальсео есть интересное проклятие. Энид бросила на Уэнсдей грозный взгляд. — Уэнсдей, «интересное проклятие» или одержимость есть почти на всём внутри, а теперь и снаружи твоего дома. Что из этого должно меня шокировать? Рот Уэнсдей слегка дёрнулся, но это не помешало ей всё равно рассказать Энид историю. — Согласно легенде, когда Фальсео был жив, он влюбился и женился. Мы не знаем точно, на ком он женился, кроме того, что это была женщина, хотя, по слухам, её звали Дебора. Она, однако, не любила его в ответ, а просто вышла за него замуж, чтобы получить доступ к огромному богатству нашей семьи. Они прожили в браке несколько лет, у них даже родился ребенок, но через некоторое время после этого она завела любовника. В конце концов, Дебора решила, что ей надоело быть замужем за Фальсео, поэтому она и её любовник убили его, украли столько ценностей семьи, сколько смогли унести, и сбежали. После этого предательства Фальсео, умирая, заявил, что с этого дня он будет наказывать всех лжецов и предателей. С тех пор, если его дух ловит кого-нибудь на лжи или нарушении обещания, он сильно наказывает его, порой заканчивая смертью лжеца. — Однако, поскольку он не может постоянно находиться рядом или быть в состоянии поймать лжеца на месте преступления, он не представляет особой угрозы. Но есть одно исключение. Если кто-то даёт обещание и клянется на его могиле, что выполнит его, но потом нарушает обещание, он всегда придёт за ним, и это никогда не заканчивается хорошо. По коже Энид пробежали мурашки. — Клясться могилой Фальсео…? — Да. Например, — Уэнсдей подняла одну руку и пристально посмотрела на Энид. — Я клянусь могилой Фальсео, что никогда намеренно не уничтожу ни одну из твоих мягких игрушек, несмотря на то, что само их существование, особенно в такой близости от моей персоны, вызывает глубокую тревогу. Внезапный холодок пробежался по позвоночнику Энид, неся с собой запах гнили и железа, но она всё равно не могла удержаться от смеха. — Хорошо, — она подняла руку и улыбнулась Уэнсдей, хотя та и не могла видеть её сквозь снуд Энид. — Я клянусь могилой Фальсео, что никогда не буду намеренно красить твои волосы в розовый цвет, — стало ещё холоднее, но Энид это почти не волновало, слишком уж её радовало подёргивание века Уэнсдей, после того что она сказала. — Если ты только попробуешь, я сделаю так, что всё, что Фальсео сделает с тобой, покажется простыми царапинами домашнего котенка. — Именно поэтому я и пообещала, что никогда этого не сделаю, — ухмыльнулась Энид в ответ. Пагсли смеялся над ними обоими, а затем поднял одну из своих рук. — Клянусь могилой Фальсео, что я позволю Энид выиграть нашу первую игру в «Прятки и взрыв», когда у нас будет возможность сыграть в неё. Энид и Пагсли засмеялись, а Уэнсдей лишь подняла одну бровь, и даже когда усиливающийся холод заставил Энид слегка дрожать, счастье, растущее в её сердце, как пузырь, раздулось ещё больше.***
Далее Пагсли с волнением показывал ей домик на дереве. Домик на дереве, шатко стоящий на толстых ветвях между двумя большими дубами, был построен для него на его десятый день рождения, и Уэнсдей пять раз выталкивала его оттуда, каждый раз ломая различные кости, и три раза поджигала, так что это была уже четвёртая итерация, поскольку им приходилось перестраивать его три раза. — Почему же не сгорели и деревья? — Спросила Энид, потому что из всех вопросов, которые она могла бы задать обо всём этом, этот почему-то первым пришёл на ум. — Потому что им не захотелось сгореть, — просто ответила Уэнсдей. — Я бы посоветовала быть осторожнее с ними. Они становятся раздражительными при виде незнакомцев. После домика на дереве они пошли к пруду с лебедями, и, несмотря на мутность воды и торфяной мох, плавающий на её поверхности, безмятежный вид лебедей, грациозно сидящих в воде и время от времени погружающих голову под воду, чтобы поклевать что-нибудь, являлся удивительным зрелищем по сравнению со всем остальным, что она видела на участке Аддамсов. — Так, что там с лебедями? — Поинтересовалась Энид. — Вы, ребята, не похожи на тех, кто держит лебедей. — А почему бы и нет? — Ответила вопросом на вопрос Уэнсдей. — Лебеди — одни из самых опасных птиц в мире, и они слишком территориальны и неприручаемы, поэтому мы не можем держать их в вольере с остальными птицами. — Не может быть, — подозрительно произнесла Энид, уверенная, что Уэнсдей её обманывает. — Уверяю тебя, они гораздо опаснее, чем принято думать. Они гораздо сильнее, чем кажутся, и чрезвычайно агрессивны, особенно в период спаривания и гнездования. Если ты приблизишься к ним и проигнорируешь их предупреждение держаться подальше, они без колебаний нападут на тебя и нанесут увечья, иногда очень серьёзные. Энид снова взглянула на мирную картину перед собой, которая вдруг стала гораздо менее мирной. — Хорошо, — сказала она, растягивая слово. Единственная причина, по которой она верила Уэнсдей в данный момент заключается в том, что она знала, что семья Аддамс действительно не стала бы держать лебедей, если бы они не были так опасны, как утверждала Уэнсдей. Но она всё равно обязательно посмотрит, когда представится возможность. Следующий пункт их экскурсии — загон для крокодилов в солёной воде, и это место кажется ей более соответствующим тому, что она привыкла ожидать от Аддамсов. В каком-то странном смысле это почти более расслабляющее зрелище, чем когда Уэнсдей показывала ей пруд с лебедями. По крайней мере, она прекрасно понимала, что крокодилы, скорее всего, съедят её, если им представится такая возможность. Лебеди оставили у неё чувство растерянности и некоторой тревоги даже после того, как Уэнсдей объяснила, почему они держат их в большом количестве. Вскоре они покинули и это место, начав идти по травянистому полю к ветхому домику у края леса. — О, Боже, не могу дождаться, чтобы показать тебе остальную часть территории! — воскликнул Пагсли. — Тебе понравится лес, держу пари, он будет идеально подходить тебе во время полнолуния. Энид засмеялась, надеясь, что Пагсли не заметит тревоги в её голосе, но знала, что Уэнсдей это заметит. И конечно, как только Пагсли оказался достаточно далеко впереди них, пока они шли к странному необычному коттеджу — последней остановке в их сегодняшней экскурсии по дому и заднему двору, — Уэнсдей бросила на неё косой взгляд. — Я ожидала, что ты будешь в восторге от того, что у тебя есть целый лес, в котором можно бесчинствовать во время полнолуния. Энид немного нервно теребила свои волосы, слегка загораживая ими шрамы, как она всегда делала, когда кто-то заговаривал о полнолунии. — Ну, просто… обычно оборотни берут свою стаю с собой в первые несколько полнолуний. Знаешь, чтобы помочь им с превращениями и прочим, потому что они очень трудные и болезненные, и оборотень часто не может контролировать свои желания. Я почти ничего не помню о кровавой луне — в основном только вспышки, когда я превращалась и боролась с Тайлером. Я просто немного нервничаю, думая, что проведу следующее полнолуние в одиночестве. Без стаи, я имею в виду! Я знаю, что вы будете здесь, но… думаю, мне придется провести следующие несколько полнолуний одной в лесу, чтобы убедиться, что я случайно никому не причиню вреда, пока я не обрету полный контроль над собой и всем остальным. Уэнсдей несколько мгновений молча наблюдала за ней, затем тихо хмыкнула в ответ и снова обратила своё внимание вперед, когда Пагсли вошел в коттедж впереди них. — Я уверена, что в этом не будет необходимости, — уверяла её Уэнсдей. Прежде чем Энид успела опровергнуть это, объяснить Уэнсдей, насколько опасно для неё и её семьи находиться рядом с ней во время её первых превращений (она начисто игнорирует все воспоминания о кровавой луне и о том, кого именно она защищала, а не причиняла боль), они вошли в коттедж, и Уэнсдей внезапно замерла, её голова запрокинулась назад, а позвоночник почти выгнулся, точно так же, как это произошло в Туннелях. — Уэнсдей? — Почти кричит Энид, бросаясь вперед, чтобы поймать девушку, если она упадет. — Все в порядке, Энид, — сказал Пагсли, хотя он тоже выглядел немного нервным. — У неё видение. Энид посмотрела на него, чувствуя как паника стала немного меньше. — Так вот как она выглядит, когда у неё видение? — Спросила Энид, её руки всё ещё были вытянуты вперед, готовясь поймать Уэнсдей в случае необходимости. Пагсли кивнул, подходя к ним чуть ближе. — Да, я уже видел это несколько раз, хотя и не знал, что это такое, пока мама не объяснила после того, как мы побывали у неё во время родительского дня в Неверморе. Хотя сейчас это выглядит немного более жёстким, чем в последний раз, когда я его видел. — Правда? Он кивнул. — Последний раз это было прямо перед тем, как случилась история с пираньями. Я думаю, у неё было видение о Далтоне и других парнях, которые запихнули меня в шкафчик, но она просто немного застыла и откинула голову назад, прежде чем выйти из этого состояния. Она не выглядела как… — Как будто она пытается сломать себе позвоночник? — Ну, да. К тому же, это длилось всего секунду или две. Все те, что я видел, никогда не длились так долго. Энид обеспокоенно посмотрела на Уэнсдей. — Тогда какого черта у неё сейчас видение? «И о чём ей было видение в Туннелях, о котором она не хотела мне рассказывать?» — думала про себя Энид. Пагсли пожал плечами. — Можем ли мы ей чем-нибудь помочь? — Спрашивает Энид. — Я так не думаю. Думаю, нам просто нужно подождать, пока она сама выйдет из этого состояния. Энид вздохнула, слегка поникнув, но гприготовилась ждать Уэнсдей столько, сколько потребуется.***
Когда белый цвет исчез из видения Уэнсдей, коттедж вернулся во всех подробностях, только теперь он выглядел гораздо новее, чем несколько мгновений назад, как будто только что построенный и покрашенный. По сравнению с заброшенной металлической рамой кровати, пыльным камином, сломанным стулом и деревянным столом, засунутым в угол нынешнего коттеджа, этот был наполнен всем необходимым для нормальной жизни. На раме кровати лежали матрас и одеяла, в одном углу на другой стороне коттеджа была расположена небольшая кухня со столом, окружённым шестью стульями, маленькая гостиная с большим ковром и двумя удобными креслами перед камином. Сцена перед ней явно происходила ночью, судя по кромешной тьме за окнами. Единственным источником света в комнате являлся огонь, пылающий в камине, мерцающие тени и странные блики тёплого света по всему интерьеру. Жуткая атмосфера, по мнению Уэнсдей, была вполне уместна, учитывая то, что происходило перед ней. Знакомая женщина стояла на коленях, дрожа, её лицо было залито слезами, она грубо сдергивала ковёр из центра пола и отбрасывала его в сторону. — Мне жаль, — она продолжала шептать себе под нос, её слова периодически прерывались короткими всхлипами. Она достала из одного из карманов своего платья кусочек фиолетового мела и начала рисовать им на полу какой-то магический круг. В это время вокруг неё начал дуть сильный ветер, который трепал её волосы и платье. Чем дольше она рисовала магический круг, тем сильнее становился ветер, который отбрасывал мебель в сторону и поднимал в воздух одеяла и бумаги, пока коттедж не начал выглядеть так, будто в нём бушевал ураган. И он выл. Вскоре Уэнсдей поняла, что над ветром что-то кричало, что-то вопило с яростью, не похожей на ту, которую Уэнсдей слышала раньше. Женщина начала всхлипывать, почти выкрикивая свои отчаянные извинения сквозь ревущий ветер. Ветер, словно живой дух, начал поднимать мебель и швырять её через всю комнату, раскалывая стол, разрывая матрас и полностью уничтожая стулья. Каким-то образом всё это не попадало в женщину. Наконец, она закончила магический круг, отбрасила мел в сторону и положила в его центр что-то, что Уэнсдей не могла разобрать. Как только она это сделала, ветер исчез, огонь потух, как свеча, и погрузил комнату в почти идеальную темноту. В наступившей тишине в комнату проник холод, заполняя её всё больше и больше, пока Уэнсдей почти не начала дрожать. Женщину на полу это, кажется, не беспокоило, она была слишком сосредоточена на магическом круге перед собой, чтобы замечать это. Она подняла одну из своих дрожащих рук, держа её в воздухе над предметом, который Уэнсдей всё ещё не могла разобрать, закрыла глаза и начала тихо говорить на латыни. Уэнсдей приходится подойти ближе, чтобы расслышать её как следует. Она снова и снова повторяет одну и ту же фразу: Dico vobis nunc. Ossa et sanguis et glacies et ferrum alligati estis. Sic est, et sic semper erit. Dico vobis nunc. Dico vobis, et obedietis. Ossa et sanguis et glacies et chalybs carcer tuus erunt, et clavis confracta solus te liberare potest. Dico vobis, et obedietis! Магический круг начал светиться, и вой вернулся, хотя ветра не было, но прежде чем что-то ещё успевает произойти, белый цвет снова поглотил Уэнсдей, но не раньше, чем она, наконец, понимает, почему женщина выглядела знакомой. Хотя она не кричала в агонии, как была изображена на всех её портретах, Уэнсдей теперь точно знала, кто эта женщина. Шрайк Аддамс.***
Когда Уэнсдей вышла из видения, она не рассказала ни Энид, ни Пагсли о том, что видела. Поскольку она не выглядела расстроенной, как после видения у входа в Туннели (скорее более задумчивой, чем раньше), Энид не видела особых причин добиваться ответов. Она верила, что Уэнсдей скажет ей, если это будет что-то важное. (Вероятно, так и будет). После того как Пагсли и Уэнсдей рассказали ей несколько коротких историй о своих детских приключениях в коттедже, а также о его таинственном происхождении (ведь никто не знал, кто и зачем построил коттедж), они втроём вернулись в дом.***
Когда они возвратились в дом, время уже близилось к обеду, поэтому Энид решила отправиться в свою комнату и немного отдохнуть после такого насыщенного (хотя и весёлого) дня, чтобы подготовиться к новым захватывающим выходкам Аддамсов. Она легла на кровать и испустила громкий, довольный вздох, закрывая глаза и размышляя, не удастся ли ей немного вздремнуть. Её размышления быстро прервались, когда в кармане зажужжал телефон. Слегка нахмурившись, она не открывая глаз, вытащила его и поднесла к лицу, всё же взглянув на экран. Открыв его, она обнаружила новое сообщение от Йоко. Йоко: Так ты планируешь рассказать всем остальным сегодня вечером или как? Закатив глаза и вздохнув, Энид нерешительно создала групповой чат с теми, кому она хотела рассказать о своих будущих приключениях на каникулах. Энид: Привет всем! Я знаю, что это немного необычно, но я создала групповой чат со всеми вами, чтобы вы могли высказать свои вопли, вопросы или что-то ещё сейчас, а не один на один в ЛС. Йоко: Отлично. Да начнётся хаос. Дивина: Хорошо, я заинтригована. Аякс: ? Юджин: Что происходит? Ты в порядке? Всё в порядке, да? Аякс: ^^^ что он сказал Йоко: Ооо, это будет весело. Энид: Заткнись Йоко (уточню — я в порядке, ничего не случилось) Дивина: Подожди, ты уже знаешь, в чём дело? Йоко: Прости, детка, Энид заставила меня поклясться хранить тайну, к тому же я узнала только вчера вечером и случайно, потому что Энид любит играть в космического кадета. Энид: Заткнись, Йоко Йоко: Нет Аякс: Что происходит? Дивина Да, то, что сказал Камень. Что случилось? Энид: Хорошо, планы на то, где я проведу каникулы, неожиданно изменились. Юджин: О, значит, Уэнсдей всё-таки похитила тебя? Энид: ЧТО? ТЫ ЗНАЛ???? Юджин: Вещь упомянул мне об этом перед вашим отъездом, но он взял с меня обещание не портить сюрприз. Я рад, что всё прошло хорошо! Энид: WTF?! ЧТО ЗНАЧИТ, ТЫ РАД, ЧТО ВСё ПРОШЛО ХОРОШО??? Дивина: Погодите, погодите. Уэнсдей похитила тебя??? Что, Энид? Энид: Это не моя вина, что она решила меня похитить. Йоко: Мы не знали об этом. Энид: Что это значит, Йоко? Аякс: Ну, ты была очень расстроена из-за каникул в СФ, наверное, Уэнсдей хотела всё исправить, и она это сделала, только по-своему странно, да? Дивина: Срань господня, укурок догадался. Аякс: Грубо, но ладно Юджин: Как всё прошло? Дивина: Да, все ли в семье Аддамс такие же странные, как Уэнсдей? Йоко: Ха, ты НЕ ПОВЕРИШЬ. Энид рассказала мне о них вчера вечером, и это звучит БЕЗУМНО. Дивина: Ладно, подробности, мне нужны подробности. Юджин: Мне тоже интересно, но только если ты не против рассказать нам об этом. Аякс: ^^^ как он сказал; без давления Энид Тёплое, приятное счастье свернулось в груди Энид, как мурлыкающая кошка, улёгшаяся вздремнуть. Она улыбнулась и начала рассказывать им о семье Уэнсдей и о своём дне, проведённом в экскурсии по их дому, не забывая присылать им фотографии всех уголков и закоулков, которые, по её мнению, достойны быть запечатленными. (То есть, почти весь дом). Она провела остаток времени до ужина, отправляя фотографии, обмениваясь недоверчивыми реакциями на все тайные комнаты, проходы и странный декор в доме, и смеясь над реакцией каждого на всё это (особенно Йоко, поскольку, хотя она и слышала некоторые подробности о семье Уэнсдей вчера вечером, это не шло ни в какое сравнение с тем, что Энид узнала о них и их доме сегодня). К тому времени, как зазвонил гонг, к ужину (который всё ещё пугал её до ужаса; она очень надеялась, что скоро привыкнет к его сокрушительному звуку), она чувствовала себя такой счастливой и лёгкой, что могла почти улететь вместе с ним, а когда она подняла глаза от телефона, то увидела, что Уэнсдей стояла в дверях и ждала её, Энид была уверена, что если бы она прыгнула, то смогла бы долететь до самой луны.***
Через некоторое время после ужина, Энид вошла в свою комнату, готовая поспать после утомительного дня осмотра самого крутого дома (замка), который она когда-либо видела, и не менее утомительного (но очень весёлого) ужина с семьёй Уэнсдей. Она была уверена, что это та самая усталость, которая не позволяла ей заметить это сразу же, но когда через минуту или две после того, как она закрыла за собой дверь, она замерла на месте. Там, на её кровати, в мягком золотистом свете люстры, лежала скрипка Фьяметты. Сразу же забыв об усталости, Энид медленно подошла к скрипке, любуясь тем, как её теплый коричневый корпус, золотые и белые акценты выгодно выделялись на фоне тёмно-серого покрывала Энид. Нерешительно Энид взяла её за гриф. Как только она это сделала, на неё обрушилось захватывающее чувство правильности происходящего, внезапный прилив энергии, полностью снимающий усталость. Её захлестнула волна сильного чувства собственничества. Кантоморте принадлежала ей, решила она, и никому другому. Она не позволила бы никому отнять её у неё, что бы не случилось. Она взяла смычок, почти положив скрипку на плечо, чтобы настроить её и начать играть, но ей удалось подавить это желание, несмотря на то, что оно заставляло её пальцы дергаться, а грудь наполнялась непреодолимой потребностью снова заниматься музыкой, о чём она желала и мечтала уже больше года. Уэнсдей находилась в другом конце коридора, и если Энид не будет осторожна, Аддамсы могли бы отобрать у неё новую скрипку, если узнают, что она на ней играет. Поэтому она ждала, нетерпеливая, но решительная, пока не наступит поздний час, когда она будет уверена, что даже Уэнсдей уже спит. Как можно тише она открыла дверь в свою комнату и закрыла её за собой, она обрадовалась видя, что дверь Уэнсдей закрыта, она начала красться по коридору, вздрагивая от каждого скрипа половиц под её осторожными шагами. К счастью, Хаус, похоже, одобрял то, что она делала, поскольку после первых нескольких скрипов, половицы начали едва уловимо двигаться под ней, толкая её ноги влево и вправо, чтобы избежать скрипов пола, и она могла почти совершенно бесшумно красться по коридору. Она похлопала одну из стен в знак благодарности прямо перед тем, как выйти из коридора, быстро спустилась по парадной лестнице и направилась к задней части дома, двигаясь быстрее теперь, когда она оказалась на этаже, где никто больше не спал и не бродил, даже если они бодрствовали. Сердце колотилось от предвкушения, и Энид проскользнула в бальный зал, полный теней и того, что могло быть шёпотом, если бы она хорошенько прислушалась, освещённый только светом звёзд и слабейшей полоской лунного света новолуния, которое вот-вот снова начнёт прибывать. Она пробиралась к центру комнаты так быстро, как могла, радуясь, что в пустом пространстве нет ничего, обо что она могла бы споткнуться. Оказавшись в центре спирали, едва заметной под ней, Энид сделала глубокий вдох и, наконец, поставила скрипку на место: её кремово-белый наплечник безупречно сидел на её плече, словно вылепленный для неё. Она подняла смычок и провела им по струнам, а другой рукой взялась за колышки, чтобы начать настраивать прекрасный инструмент, но скрипка уже была настроена, и её богатый звук разносился по пустому пространству, эхом отражался от стен и высокого потолка бального зала. Абсолютная мечта. Энид выдохнула, её глаза почти слезились от удивительной, волнующей боли в сердце, когда она чувствовала, как вибрации от этих простых нот покалывали её пальцы и подбородок. Как же ей этого не хватало. Так что Энид не теряла времени даром. Она слегка откинула голову назад, чтобы убрать волосы с лица, выпрямилась, пальцы лежали на струнах, смычок лежал на них, и она начала играть…(Две недели и один день после Кровавой луны — одна неделя и шесть дней до второго полнолуния)