«Поскольку она не могла приблизиться ко всем этим чудесным вещам, она жаждала их ещё больше»
Ганс Христиан Андерсен
На следующее утро Энид проснулась рано, на её лице была широкая улыбка, несмотря на усталые мешки под глазами. Спать в доме, полном стонающих призраков, оказалось даже труднее, чем она ожидала, в основном потому, что никто не сказал ей, что там будут воющие призраки. От всего этого шума было трудно отгородиться, и ей не стыдно признаться самой себе, что большую часть ночи это пугало её до чертиков. Но сколько бы ей ни удалось поспать, много или мало (немного), она была так взволнована осмотром дома, что проснулась даже раньше, чем обычно, а она всегда была ранней пташкой. Она встала с постели с радостным визгом и практически бежала к своему гардеробу, чтобы выбрать идеальный наряд для своего первого официального дня в доме Аддамсов. Она была твёрдо намерена произвести хорошее впечатление во второй день. В ванной она торопливо выполняла все свои утренние дела, умудряясь сократить время принятия душа до пяти минут вместо обычных десяти, и при этом чистя зубы как сумасшедшая. Единственное, с чем она по-прежнему не торопилась, — это макияж, ведь какой смысл выбирать идеальный наряд на второй день, если не дополнить его идеальным оттенком теней для век? Когда она полностью была одета и готова ко дню, она ненадолго замерла в нерешительности, будить ли Уэнсдей или нет. Ей определённо не хотелось самостоятельно исследовать дом и оказаться в роли того кузена, о котором упоминала Уэнсдей и вся семья. Но она также знала, что её соседка по комнате любила просыпаться каждое утро ровно в 7:30 утра, что означало целый час безделья сейчас. Энид застряла в её комнате — фактически на полтора часа, поскольку Уэнсдей требовалось полчаса, чтобы собраться. Если Энид придётся провести целых полтора часа в своей комнате, особенно когда такой классный дом только и ждёт, чтобы его исследовали, она может взорваться. Она смотрела на чемоданы, вещевые мешки и мусорные пакеты, наполненные её красочными украшениями и безделушками. Она всегда могла начать распаковывать вещи и украшать свою комнату, так как вчера у неё было достаточно времени, чтобы разложить одежду перед ужином, и не было времени на многое другое перед сном. Она взглянула на дверь. Ах, но она так хотела осмотреться. Она подошла и открыла её, осторожно оглядывая коридор. Призраков не было видно — отличный признак того, что ей суждено погулять здесь, по её мнению. Тихонько закрыв за собой дверь, она кралась по коридору. Конечно, не помешала бы осмотреть одну или две спальни, верно? Сначала она решила исследовать комнату, расположенную прямо рядом с её, но остановилась, когда один из портретов, висящих на стене между её комнатой и соседней, привлёк внимание. Она не уверена, что именно в этой картине её остановило, ведь на ней изображена относительно нормальная на вид, но с унылым лицом, женщина, одетая в серое. Энид проверила табличку под ней. Делора Аддамс ? — 1835 Энид только закончила читать её, когда резко упала температура, достаточно низко, чтобы она задрожала и потёрла ладони о предплечья в попытке согреться. Вместе с ознобом, пробегающим по позвоночнику Энид, мурашками, поднимающимися по рукам, возле её лица появилось дуновение воздуха, похожее на холодное дыхание, пахнущее лепестками мёртвых цветов, гнилью и слабым следом какого-то одеколона. Чувствуя глубокое беспокойство и не желая пока связываться с духами, обитающими в доме, Энид быстро развернулась и направилась обратно в свою комнату, решив, что в конце концов она займётся украшением. Но даже после того, как она закрыла за собой дверь, холод словно задержался и даже когда её окутывал аромат Уэнсдей, Энид всё ещё чувствовала запах гниющих лепестков и слабый намёк на одеколон.***
После завтрака, ещё одного странного, но вкусного блюда — яичницы из крокодильих яиц на тосте с перитоновым беконом и миской черники на гарнир, Уэнсдей повела Энид обратно наверх. Синклер шла за ней, несмотря на замешательство, которое только усиливалось, когда Аддамс привела их обратно в коридор, где находились их комнаты. — Эм, Уэнсдей? Я думала, ты собиралась показать мне дом после завтрака? Уэнсдей повернулась к ней с намёком на загадочную улыбку, промелькнувшую на её лице. — Да, — она развернулась лицом к одной из картин, висящих между дверями, на которой изображена женщина, стоящая на коленях на земле и кричащая в агонии, а прямо за ней стоял призрачный силуэт. Протянув руку вперёд, Уэнсдей нажала на небольшой завиток колючей лозы, украшающей раму с правой стороны, и, к удивлению Энид, люк в полу отворился, открывая деревянную лестницу, уходящую в темноту. Энид тут же начала ухмыляться. Конечно, в доме Аддамсов были потайные ходы. — Ну что, пойдём? — спросила Уэнсдей. Под восторженный кивок Энид, Уэнсдей начала спускаться по ступенькам, а Энид (как всегда) пошла за ней. Они вышли через тайный ход, скрытый за гобеленом, на котором были изображены мужчина и женщина, танцующие вокруг костра, призрак, наблюдающий с дерева справа, и бог удачи, смеющийся слева, в комнату, которую, как уверена Уэнсдей, Энид будет одновременно любить и ненавидеть. Она оказалась права, когда Энид зашла внутрь следом за ней. — Вот дерьмо! — выдохнула она, широко раскрыв глаза и расплываясь в прекрасной улыбке, когда оглянула комнату, полузамёрзшую и всё ещё наполовину скрытую за гобеленом. Уэнсдей не могла сдержать лёгкую улыбку, заигравшую в уголках её рта. Энид просто вырывала из неё эти реакции, как никто другой никогда бы не смог этого сделать. Она должна была ненавидеть это отсутствие железного самоконтроля рядом с человеческим воплощением солнечного света, но она не могла заставить себя возразить. — Это комната, где мы храним нашу особо опасную проклятую одежду и украшения, — сказала Уэнсдей, прежде чем Энид успела бы прикоснуться к чему-либо. Она с радостью позволила бы Энид узнать, что проклято или одержимо в доме во время её пребывания, но не в этой комнате. Энид в тревоге повернулась к ней, теперь уже полностью выйдя из-за гобелена. — Подожди, что? Уэнсдей взмахом руки окинула всю комнату, заполненную до краёв манекенами, наряженными в старые свадебные и красивые платья, шкафами, наполненными костюмами и шарфами, целыми коробками обуви и перчаток, и столами, на которых выставлены драгоценности всех видов, запертые в стеклянных витринах. — Все вещи здесь пропитаны такими опасными проклятиями или одержимы такими жуткими духами, что мы не можем выставлять их на всеобщее обозрение наверху, поскольку все они могут убить любого, кто к ним прикоснётся. Если бы это зависело от меня, мы бы включили их в коллекцию драгоценностей и развесили в шкафах в комнатах для гостей, что было бы похоже на забавный вид русской рулетки, но многие мои предки считали, что это невежливый способ приветствовать гостей в нашем доме, и моя мать придерживается этой традиции. Уэнсдей повернулась и заметила, как Энид смотрела на неё. На её лице одновременно отражались ужас и веселье. Самодовольное удовлетворение сворачивалось клубочком и мурлыкало у неё в груди, как кошка. Ей нравилось пугать и удивлять Энид. А ещё больше ей нравилось, когда Энид уделяла ей внимание. — Ты что, серьёзно, Уэнсдей? — Я редко бываю несерьёзной. Ты можешь осмотреться, но только ни к чему не прикасайся, — подчеркнула Уэнсдей, отступая назад, чтобы пропустить Энид. Только тогда Энид кивнула в подтверждение. Пока она наблюдала, как Энид внимательно изучала различные ожерелья, платья и шубы, разбросанные по комнате, её мысли праздно уносились туда, где они чаще всего бывали в последнее время. К Энид. Вокруг неё ужасные, даже чудовищные вещи: накидка из лисьей шкуры, которая душила владельца; серебряный медальон, который протягивал холодные руки и превращал человека, прикоснувшегося к нему, в кучку пепла; набедренная повязка, которая сжималась и разжималась, пока не раздрабливала в щепки череп того, кто её использовал, но ничто из этого не могло сравниться с красотой волка в разноцветной овечьей шкуре, идущего среди них. Энид на мгновение выпустила когти, когда неприметный костюм резко протянул к ней руки, и Уэнсдей хотела лишь одного — спутать эти пальцы со своими собственными, почувствовать, как отточенные когти впиваются в кожу, проливая кровь. Уэнсдей ненавидела, когда люди прикасались к ней, и редко заходила так далеко, чтобы прикоснуться к ним самой. Но с Энид прикосновения стали зависимостью. Она изо всех сил старалась быть осторожной, сдерживать свои порывы и ограничиваться прикосновениями, которые инициировала Энид, — боковыми объятиями, от которых Уэнсдей хотела обхватить Энид за талию и притянуть её ближе; хватанием за плечи, от которого ей хотелось потянуться вверх, обхватить рукой шею Энид и притянуть её к себе для поцелуя, а также редкие, восхитительные объятия, которые Уэнсдей позволяла себе вернуть в полной силе, но всегда ограничивалась несколькими секундами, поскольку знала, что если позволит им длиться дольше, то не сможет больше отпустить. Признать и принять свои чувства к Энид после Кровавой Луны было достаточно легко. Труднее всего скрывать эти чувства до тех пор, пока она не придумает идеальный способ попросить Энид об ухаживании. Если Энид решит, что позволит Уэнсдей ухаживать за ней, Уэнсдей сделает всё, чтобы каждый шаг их ухаживания был настолько романтичным, насколько это возможно. Энид не заслуживала меньшего. Теперь, когда она смотрела на бродящую по комнате, наполненной ненавистью старых вещей, Энид, безусловно, самое прекрасное в ней, жертву похищения самой Уэнсдей, живущую теперь в её доме, удовлетворение в её груди ещё плотнее сжималось вокруг болезненного, горящего места, где когда-то было её сердце. Она грелась в этом ощущении, не отрывая глаз от рук Энид. «Oh, le cose che farei per sentire la pelle della tua mano sotto le mie labbra» — думала она про себя, пока Энид убирала когти. Раздражение разгоралось вместе с тоской, бьющейся в её сердце. Она не хотела ничего, кроме как выпустить на волю лавину обожания, которая только усиливалась с каждым днём, с тех пор, как наступила ночь Кровавой Луны. Ночь, когда она осознала и приняла эту жгучую потребность такой, какая она есть. Ей необходимо было поставить плотину в своём сознании, чтобы её коварный язык не выдал себя прежде, чем её план по ухаживанию за Энид будет реализован. Когда вчера вечером она оступилась и назвала Энид tesoro в первый же день пребывания оборотня здесь, после нескольких недель тщательного и жёсткого самоконтроля в Неверморе, это ясно показало, что присутствие Энид в доме, который, как Уэнсдей надеялась, они будут делить до конца жизни, сильно ослабило её и без того шаткое самообладание. То, что она вообще оступилась, всё равно непростительно, как бы ни было трудно Уэнсдей подавлять переполняющие её эмоции. Но на этом она сможет сосредоточиться позже. Она позволила себе ещё пару минут понаблюдать за Энид и заполнить свои мысли итальянским, прежде чем сделать шаг вперёд и начать рассказывать Энид о паре сапфировых серег, которые она сейчас рассматривала. После того, как они закончили рассматривать проклятые украшения и одежду, Уэнсдей показывала Энид следующую комнату, предназначенную для сильно проклятых разных вещей (и очень наслаждалась замешательством Энид по поводу того, как им удалось затащить туда машину). Затем библиотеку проклятых книг, после три подземелья на этом этаже, прежде чем они достигли комнаты, которую Уэнсдей больше всего ожидала показать Энид в этой части дома. — Что, мы теперь в «Призраке Оперы»? — Озадаченно спросила Энид, чем почти рассмешила Уэнсдей, пока та не подавила предательскую реакцию. — Нет. Мы находимся на краю подземного канала моей семьи. Он ведёт в последнюю комнату на этом этаже, которую я должна показать тебе для нашей экскурсии. — О, хорошо, — с сарказмом в голосе проговорила Энид, и желание рассмеяться возвращалось с новой силой. — Да, это абсолютно нормальная вещь, которая должна быть в доме. — Технически, это под домом. — Клянусь Богом, Уэнсдей. — Пойдём, — Уэнсдей кивнула в сторону лестницы, ведущей вниз к лодке, привязанной к столбу на каменном причале. — Если мы хотим увидеть всё, что есть в доме сегодня, нам нужно двигаться хотя бы относительно быстро. Энид вздохнула, но кивнула и последовала за Уэнсдей вниз по лестнице и в лодку. Ей было трудно забраться в неё, и она чуть не упала в воду, но Уэнсдей схватила её за руку, и она смогла выпрямиться и сесть. Энид бросила на неё благодарный взгляд, на что Уэнсдей только кивнула, но потом неохотно отпустила её руку. Она всё ещё чувствовала покалывание, как от статического электричества, в своей руке в том месте, где она прикасалась к Энид. Чтобы отвлечься, прежде чем она не наделала глупостей, и чтобы они не останавливались, Уэнсдей взяла длинный шест, установленный на причале неподалёку, отвязала верёвку, прикрепляющую их к камню, и начала толкать их по воде, подталкивая лодку вперёд с помощью длинного шеста. Она осторожно направляла их вокруг больших колонн, расположенных через равные промежутки по всему каналу, туман, стелющийся над поверхностью воды, расступался и клубился вокруг их лодки. Когда Уэнсдей продолжала вести их по каналу, она не могла удержаться от того, чтобы не начать напевать «La Llorona» под нос. Несмотря на относительную тишину, звук всё равно разносился эхом по пустому пространству и вокруг колонн, исчезая в темноте за их пределами, а затем возвращался к ним. Отражающиеся звуки только добавляли ещё один восхитительный слой жути в их окружение, и Уэнсдей наслаждалась этим. — Ага, точно «Призрак оперы», — пробормотала Энид. Уэнсдей внутренне улыбнулась. Она была бы Эриком для Кристины-Энид каждый день, если бы Энид позволила. «Scriverò una canzone per te ogni giorno e ti farò una serenata ogni notte, perché hai dato fuoco al mio freddo cuore morto, e ti direi il mio amore attraverso la musica destinata solo a te.» Невысказанные слова заполняли её рот, как завитки дыма, опасно близкие к тому, чтобы сорваться с её губ, поэтому она заставила себя продолжать тихо петь вместо этого и вести их сквозь темноту.***
Когда они достигли другого берега канала, Уэнсдей помогла Энид выйти из лодки. Затем она повернулась к комбинированному замку, закрывающему дверь перед ними. С лёгкостью хорошо отработанных движений Уэнсдей повернула замок, набирая точные цифры, необходимые для его отпирания. — Два, десять, одиннадцать. Глаза, пальцы, ноги, — повторила она про себя стишок, которому Гомес научил её, когда она была совсем маленькой, чтобы помочь ей запомнить комбинацию. Как только раздался знакомый звук отпираемой двери, Уэнсдей частично приоткрыла её и повернулась к Энид. — Сначала собаки, — проговорила она, слегка улыбаясь, и Энид бросила на неё обиженный взгляд. — Прости, но то, что я оборотень, не означает… Однако она тут же замолчала, когда Уэнсдей открыла дверь шире, показывая содержимое комнаты за ней. Аддамс наслаждалась тем, как расширились глаза Синклер, как слегка приоткрылся её рот от шока, как удивление отражалось в каждой мельчайшей чёрточке её лица. — Чёрт возьми! — Рассеянно пробормотала Энид, подаваясь вперёд, а Уэнсдей приблизилась к ней, чтобы не пропустить ни мгновения восхитительной реакции Энид. — Это хранилище моей семьи, — произнесла Уэнсдей, внимательно наблюдая за лицом Энид. — Здесь мы храним самые ценные семейные реликвии. Энид медленно повернулась к ней, удивление всё ещё не исчезло с её лица. — Уэнсдей, насколько чертовски богата твоя семья? Уэнсдей позволила небольшой ухмылке заиграть на её губах. — Очень, — ответила она, ни капли не смутившись. Энид кивнула, шок всё ещё отражался в её чертах, а затем она бесцельно зашла внутрь, её взгляд метался по столам, заваленными коробками с драгоценными камнями и украшениями, по кучкам золота, что были засунуты в случайные углы, по жемчугу, рубинам, серебру и бриллиантам, разбросанным повсюду. «Guardati intorno. Potrei fornirti per il resto della nostra vita, potrei realizzare qualsiasi sogno. Svuoterei questa casa di ogni granello d'oro, di ogni collana maledetta e di ogni gioiello inestimabile se mi guadagnasse un tuo sorriso. E per guadagnarsi un bacio… beh, non c'è niente al mondo che non ruberei per quello» — прошептала Уэнсдей, посылая восхитительные мурашки по коже, наблюдая, как Энид ходила по грудам случайных сокровищ, небрежно брошенных внутри, словно принцесса в драконьем кладе. (Уэнсдей с радостью стала бы её драконом). Видя, как Энид окружена грудами драгоценных камней и металлов, Уэнсдей начала думать о том, что из множества ожерелий, корон и колец, разбросанных в неорганизованных коробках, будет лучше всего смотреться на Энид. Конечно, что-нибудь золотое. Может быть, с розовыми камнями (если она вообще сможет найти что-то подобное в коллекции драгоценностей своей семьи) в честь фирменного цвета Энид, хотя она не может отделаться от мысли, что что-то синее — например, сапфиры или опалы — подчеркнёт цвет глаз Энид. Энид смотрела на неё с широко раскрытыми голубыми глазами, в которых Уэнсдей больше всего на свете хотела бы утонуть. Да, это должно быть что-то голубое.***
Как только Энид в оцепенении закончила ходить по хранилищу, и они вернулись через канал, Уэнсдей привела её к лестнице, ведущей ещё ниже, под дом. — Мы здесь ненадолго, — проговорила Уэнсдей. — Это место, откуда ты, скорее всего, не вернёшься. Я просто планировала показать тебе вход, прежде чем мы поднимемся наверх и осмотрим первый подвал, поскольку мы уже видели весь второй. — Подождите, у вас, ребята, несколько подвалов? — Да. Технически у нас их три, но мы используем только два верхних. Этот мы посещаем редко и никогда в него не заходим. — Почему? — Спросила Энид, когда они выходили с лестницы. Перед ними сиял круглый серый каменный вход в туннели, лабиринт под домом и участком. Никто не знал, как далеко и как глубоко простирались туннели, поскольку почти каждый, кто заходил в них в попытке составить карту, исчезал с концами, а те немногие, кто всё-таки заходил, не уходили далеко внутрь, прежде чем вернуться. Уэнсдэй повернулась к Энид, позволяя небольшой ухмылке заплясать в уголках её рта и с удовольствием наблюдая за опасливым, но любопытным взглядом, который промелькнул на лице Энид из-за этого. Ей нравилась любая реакция, которую она получала от Энид, и хотя больше всего ей нравилось получать улыбки и смех её солнечного волчонка, она также любила пугать её, когда представляется возможность, а в её доме нет лучшей возможности сделать это, чем перед тёмным лабиринтом, который, кажется, поглощал людей целиком. Несмотря на своё намерение немного напугать Энид (возможно, даже настолько, чтобы Энид попросила разделить с ней одну комнату сегодня вечером, как они делили комнату в Неверморе, на что Уэнсдей только притворится, что не хочет соглашаться). Уэнсдэй только наполовину закончила свой рассказ о туннелях — отчасти информативный, отчасти призванный напугать Энид ради её собственного развлечения, когда её рука прикоснулась к боковой стенке входа. Её голова запрокинулась назад, и прежде чем она успела почувствовать боль от того, что её позвоночник выпрямляется и сгибается под неестественным углом, она окнулась с головой в видение. Когда ставшая уже привычной белизна исчезла с её глаз, она оказалась в тёмных туннелях, у входа в которые она только что стояла. Она чувствовала лишь смутное любопытство, поворачиваясь кругом, чтобы увидеть, что именно это видение пыталось ей показать, но застыла на месте. Энид шла по тёмным туннелям, фонарик на её телефоне был единственным источником света, который помогал ей ориентироваться. Несмотря на окружающие её тени, Уэнсдей отчетливо различала на лице Энид выражение взволнованного страха. — Так, теперь я точно заблудилась, — пробормотала она себе под нос. — Давай, давай… давай же… Она дошла до перекрёстка двух тропинок, ведущих влево и вправо, и Энид полностью остановилась, с сомнением глядя на обе, прежде чем закружиться по кругу. — Я заблудилась, — произнесла она жалобно, как будто отчаянно прося кого-нибудь, кого угодно, показать ей выход. Она слегка наклонила голову, глаза становились стеклянными от непролитых слёз. — Я потерялась, — скорбно прошептала она. Уэнсдей тянулась к ней — чтобы вытереть слёзы, обнять её, как-то вывести из туннелей и вернуть на солнечный свет, где ей самое место, но тут перед глазами вспыхнула белая вспышка, и сцена полностью исчезла. — Уэнсдей? — В тревоге спросила Энид, когда Уэнсдей замерла на середине предложения, застыв в полной неподвижности. Энид бросилась вперёд, когда Аддамс почти упала назад, готовая подхватить её, но только для того, чтобы Уэнсдей вышла из транса или припадка, в котором она только что находилась. Энид расслабилась и вздохнула с облегчением, но это облегчение исчезло, когда Уэнсдей повернулась к ней и схватила её за руки выше локтя, сильной хваткой почти, до синяков, её глаза были такими напряженными и, если бы Синклер могла подобрать слова, испуганные, настолько, что Энид почти не может выдержать встречи с ними. — Уэнсдей, что случилось? — Спросила Энид. — Ты в порядке? — Энид, ты должна пообещать мне, что никогда не войдёшь в эти туннели, — Уэнсдей говорила, выглядя более напряжённой, чем Энид когда-либо видела её раньше. — Обещай мне, Энид. — Хорошо, — ответила она, по позвоночнику пробежали мурашки, а в мозгу царило смятение. — Хорошо, я обещаю. Уэнсдей слегка расслабилась, ослабляя хватку на руках Энид и отводя её руки. — Уэнсдей? — спросила Энид. — Уэнсдей, что произошло? Что случилось? — Ничего. — ответила она, без нужды сдувая пыль со своего платья, явно насильно восстанавливая равновесие. — Но ты только что… — Ничего не случилось, Энид, — Уэнсдей говорила твёрдо, её выражение лица было неподвижным, а в глазах застыло упрямство. — Уэнсдей, серьёзно, что случилось? — Ничего. — Уэнсдей! — Энид. Они смотрели друг на друга ещё несколько мгновений, прежде чем Энид признала своё поражение. — Хорошо, — она медленно произнесла. — Ладно, хорошо. Я отпущу эту тему. Пока что. — Нечего здесь отпускать, но ладно, — Уэнсдей ответила безразлично. — Давай продолжим. Уэнсдей повернулась и направилась обратно вверх по лестнице, как будто ничего странного только что не случилось. Несмотря на замешательство и беспокойство Энид по поводу… того, что только что произошло, а также загадочное предупреждение Уэнсдей о том, чтобы Энид никогда не пыталась исследовать туннели (как будто она вообще когда-нибудь могла этого захотеть), волчица неохотно решила последовать её примеру, понимая, что больше ничего не может сделать, поскольку Уэнсдей не собиралась рассказывать Энид, что её так напугало, сколько бы она её ни упрашивала. Она верила, что Уэнсдей сможет сама справится с тем, что только что произошло, но если она всё ещё будет вести себя подозрительно, то когда они вернутся на первый этаж, Энид всегда сможет потащить её за помощью к Гомесу или Мортише, если понадобится. Сейчас же она просто следовала за Уэнсдей, пока они поднимались наверх, и надеялась, что Уэнсдей не упадёт в обморок за этот короткий промежуток.***
В следующем помещении (очевидно, «первом») Уэнсдей указала на подвал, говоря Энид, что он ведёт на заднюю часть участка, а затем они зашли в прихожую, ведущую в это помещение, которое Уэнсдей назвала просто «аквариумом», где, очевидно, содержались их «маленькие» подводные питомцы, остальные жили в трясине болота, озере или одном из многочисленных прудов на их участке. Внутри, вдоль стен и на прочных столах стояли десятки аквариумов разных размеров, наполненных всеми опасными подводными существами, о которых только могла подумать Энид, и многими другими, о которых она даже не слышала никогда. Пираньи, светящиеся рыбы, электрические угри, светящиеся медузы, барракуды, миниатюрные морские змеи, относительно небольшие акулы всех видов — кажется, у Аддамсов были все виды, когда дело касается опасных подводных существ. Один из аквариумов был наполнен тёмной, почти чёрной, водой, которая зловеще пузырилась и пульсировала. — Не суй пальцы внутрь, — предупредила Уэнсдей. Точно. Как будто Энид осмелилась бы засунуть один из своих пальцев в любой из здешних аквариумов. Показав Энид (по общему признанию, классный) аквариум, Уэнсдей стала показывать ей два других подземелья, прежде чем они попали в лабораторию Фестера — большую версию того, как, по мнению Энид, должна выглядеть лаборатория сумасшедшего ученого. … Но, опять же, это не так уж и далеко от истины. Фестер ухмыльнулся, когда заметил их, держа в одной руке связку динамита, а в другой — тикающие часы. — Так, так, смотрите, кто это! Я рад, что вы здесь — мне бы пригодилась помощь с новым типом взрывчатки, над которым я работаю. — Мы здесь не для того, чтобы валять дурака, дядя Фестер, — сказала Уэнсдей. — Я просто провожу для Энид экскурсию по дому, в котором она будет заключена на каникулах. Энид оторвалась от разглядывания чёртовой бомбы в руках Фестера, чтобы скрыть смех над комментарием Уэнсдей. — О! Конечно. У нас будет много времени, чтобы повозиться с моими изобретениями и бомбами. А когда ты займёшься игровой комнатой, попроси её опробовать один из электрических стульев, — Фестер подмигнул Энид, которая вдруг почувствовала себя гораздо менее защищённой, чем минуту назад. — Я сам их построил. — Я перед тобой не собираюсь отчитываться, — ответила Уэнсдей, прежде чем схватить Энид за локоть и вытащить её из лаборатории. Энид была более чем счастлива, что позволила ей это сделать. Фестер определённо казался милым (несмотря на его склонность к бомбам и пыточным устройствам), но между гнилостным запахом и комментарием про «электрические стулья», Энид думала, что будет лучше, если она уберётся из зоны его досягаемости и затаится на некоторое время.***
Последняя остановка на этом этаже — пожалуй, самая странная и большая комната, которую Уэнсдей ей уже показывала, включая подземный канал. — Какого чёрта, Уэнсдей? — не могла не сказать Энид после того, как у неё появилось мгновение, чтобы понять содержимое огромной комнаты. — Это комната игрушечных поездов моего отца, — произнесла Уэнсдей, стоя позади неё, со скрытым весельем в тоне. — Ему нравится возиться с ними, крушить их и взрывать, особенно в тех случаях, когда он чувствует себя особенно напряжённым. — Хорошо, — сказала Энид, глядя с ошарашенной ухмылкой на настоящий город железнодорожных путей, тупиков и перекрёстков, раскинувшийся перед ней. Миниатюрные поезда, аккуратно выстроившиеся на столике неподалёку, только и ждали того, чтобы врезаться друг в друга. У Аддамсов уникальная разновидность хаотического безумия, но Энид была уверена, что сможет принять это, когда полностью освоится.***
Как только они поднялись по лестнице и вернулись на первый этаж, Уэнсдей повернула налево, Энид за ней, и они начали идти по длинному коридору. На стенах висели десятки жутких картин и портретов членов семьи Аддамс, как живых, так и мёртвых (насколько Энид может судить). Они не остановились, чтобы рассмотреть ни один из них, но Энид не возражала. Похоже, у Уэнсдей есть очень чёткие намерения относительно того, что она собиралась показать Энид первым на этом этаже, и оборотень знала, что у неё будет много времени на каникулах, чтобы изучить всё самостоятельно. — Так куда мы теперь направляемся? — Спросила Энид, почти бегом догоняя Уэнсдей по коридору. — Нашей первой остановкой на этом этаже будет главная библиотека. — Подожди, что значит «главная» библиотека? — Вокруг дома спрятано множество маленьких библиотек. Я уверена, что ты сможешь найти их самостоятельно. Энид устало застонала. Ещё больше загадок, которые нужно найти и разгадать за время каникул. Она достала свой телефон. — Что ты делаешь? — Спросила Уэнсдей, обернувшись через плечо на ходу. — Составляю список всего того, что мне нужно исследовать в доме до конца каникул, — ответила Энид, открывая приложение «Заметки» на своём телефоне, чтобы начать составлять свой список. Пока они продолжали идти по коридору, Уэнсдей издала звук, что был опасно близок к смеху. Энид в основном была занята тем, что записывала всё, что, как она помнит, Уэнсдей упоминала, что ей нужно было найти в доме, и составляла ещё один список, чтобы начать добавлять в него тайные проходы и скрытые комнаты, о которых она уже знала и (надеюсь) найдёт в будущем. Точно в центре правой стены коридора были большие двойные двери, и комната за ними (как и многие другие комнаты, которые она видела до сих пор) заставила её остановиться и с благоговением оглядеться. Размеры комнаты и количество книг, набитых в ней, произвели огромное впечатление. По сравнению с ними любая библиотека, в которой Энид когда-либо бывала, выглядела просто позорной. Тёпло-коричневого цвета книжные шкафы доходили до самого потолка и были, по крайней мере, в три раза выше роста Энид. К ним были прикреплены несколько подкатных лестниц, чтобы доставать до верхних полок. По всей комнате в хаотичном порядке были расставлены большие столы всевозможных форм и цветов, ни один из них не сочетался с другим, вокруг каждого из них стояло не менее дюжины стульев. В каждом углу и свободном месте стояли и электрические стулья, уголки для чтения и различные предметы декора: от доспехов, до больших горшков с движущимися растениями и картин, изображающих кораблекрушения и ведьмовские ковены. Из мгновенного ступора её вывело резкое падение книги на один из соседних столов откуда-то сверху. Войдя внутрь, Энид с удивлением обнаружила, что бабушка стояла на полпути к одной из передвижных лестниц, бормоча себе под нос, доставая книгу с одной из полок, рассматривала её, а затем небрежно бросала через плечо, чтобы она упала на пол возле ближайшего к ней стола. На самом деле, стол и пол вокруг него уже были завалены книгами, которые, очевидно, подверглись такому же зверскому обращению. Энид побледнела. Пока Уэнсдей обходила её и смотрела на бабушку, скрестив руки, Энид начала собирать книги, чтобы аккуратно сложить их на столе, дабы ни одна из них не испортилась и в них не помялись страницы. — Какие проблемы ты хочешь создать на этот раз, землеройка? — Спрашивает Уэнсдей, заставляя Энид поднять глаза. Бабушка взглянула на них сверху вниз и ухмыльнулась. — О, здравствуйте, mijn kleintjes! Что привело вас в этот тёмный угол? — Поинтересовалась бабушка, делая несколько шагов вниз по перекладинам лестницы, чтобы было удобнее с ними разговаривать. — Первоначально мы были здесь, чтобы Энид могла увидеть главную библиотеку, но теперь ясно, что от тебя нужно избавиться, прежде чем мы сделаем что-нибудь ещё. — Я скоро уйду. Мне просто нужно найти копию книги «Смертельное зельеварение: Компендиум ядов». Уэнсдей тяжело вздохнула и подошла к ближайшей полке, легко выбрав книгу из множества окружающих её и взяла ту в руки. — Вот она, бабушка. Ты стала ещё более слепой с тех пор, как я была здесь в последний раз, или твоя память просто настолько ужасна? — А! Вот она, — бабушка ухмыльнулась, спускаясь вниз, очевидно, не затронутая язвительными словами Уэнсдей. Она вырвала копию из рук Уэнсдей и пошла шаркающей походкой из библиотеки. — Веселитесь, вы двое! Не забудь сначала показать ей секцию крика, — посоветовала бабушка перед тем, как уйти. — Я не буду делать ничего из того, что ты говоришь, gekke oude heks. — ответила ей вслед Уэнсдей. Бабушка хрипло захохотала в ответ, и звук прервался мгновение спустя, когда двери в библиотеку закрылись за ней. Хм, звуконепроницаемая библиотека. Удобно. — «Gekke oude heks?» — переспросила Энид, когда Уэнсдей опустилась на колени рядом с ней, спотыкаясь о незнакомые слова. Аддамс посмотрела на неё, держа уже три книги в руках. — Это по-голландски обозначает «сумасшедшая старая ведьма», — ответила она. — Каждый из моих родственников знает по крайней мере один или два языка, помимо английского и уникальных языков, используемых только в нашем клане, например, версию языка жестов Вещи. Бабушка свободно говорит на немецком, голландском и латыни, а также знает французский и испанский, благодаря моим родителям. Но я предпочитаю оскорблять её на голландском и немецком. Энид растерянно усмехнулась, затем сделала паузу и слегка нахмурилась — Погоди, а на скольких говоришь ты? — Я говорю на итальянском, испанском, французском, немецком, голландском и латыни. Ещё немного знакома с румынским языком благодаря дяде Фестеру. Энид вытаращилась на неё, смешно округлив глаза. — Ты это серьёзно, Уэнсдей? — Наконец спросила Энид. Уэнсдей внимательно посмотрела на неё, и её губы слегка искривились в ухмылке. — Уверяю тебя, что да, cuore mio. — произнесла Уэнсдей. Энид тяжело вздохнула. — Правда? Опять? Как ты назвала меня на этот раз? — Это должна знать только я, — Уэнсдей произнесла это с лукавством в глазах, от которого у Энид ничуть не перехватио дыхание. — И я никогда об этом не узнаю? — Сварливо спросила она, но губы всё равно подернулись в улыбке. — Именно так. — Что это за язык? — Всё же уточнила Энид. — Итальянский. — А когда ты вчера вечером назвала меня «ничтожеством», это тоже был итальянский? — Да. Будь уверена, когда бы я ни оскорбляла или угрожала тебе на другом языке, это всегда был итальянский. Энид посмеялась, забавляясь, несмотря на свое недовольство. — Почему? — È il linguaggio più romantico per me, quindi è quello che userò per dirti il mio amore per te. — Сказала Уэнсдей. Энид громко простонала, не обращая внимания на то, как колотилось её сердце, когда Уэнсдей улыбнулась. Прежде чем она успела сказать что-то ещё, Уэнсдей взяла книгу и помахала ею перед лицом блондинки. — Сосредоточься, Энид. Сегодня нам предстоит увидеть слишком много интересного, чтобы тратить время на уборку здесь. Покачав головой и решив отомстить позже, Энид вернулась к складыванию книг на столе, чтобы Ларч убрал их позже. Пока они это делали, Энид развлекала себя чтением названий каждой книги, каждая из которых была более причудлива, чем предыдущая. «Происхождение забытых вещей» «Загадки, шифры и тайны, которые предстоит разгадать пытливым умам» «Elaboración de Sueños y sus Efectos Secundarios» «Необычная планета» «Предки завтрашнего дня: Тщательное руководство» Энид хихикнула про себя, выкладывая на стол очередную стопку. Действительно, где они вообще находят эти странные книги, и для чего они могут им понадобиться?***
После того, как они закончили свой неожиданно длинный обход главной библиотеки, Уэнсдей повела Энид обратно по коридору, повернула направо, как только они прошли лестницу, ведущую вниз, и направилась к ещё одной большой паре двойных дверей. Когда они открыли двери и вошли внутрь, Энид снова остановилась и удивлённо посмотрела вокруг. Бальный зал был огромен, почти все стены состояли из огромных окон, а несколько, которые их не имели, были сделаны из полированного чёрного камня и расписаны замысловатыми фресками. С потолка свисали большие люстры, а пол представлял собой ряд изогнутых, треугольных красных и черных плиток, уложенных почти в головокружительную спираль. И почти в центре этой спирали стояла Мортиша. — О, привет, девочки, — она улыбнулась, бережно держа в руках старый футляр для скрипки. — Я вижу, вы добрались до бального зала. — Это очевидно, — ответила Уэнсдей с лёгким сарказмом в голосе. — Он такой великолепный, — произнесла Энид в благоговении, её глаза метались по комнате, пытаясь впитать каждую деталь, которую она может. Мортиша усмехнулась этому. — Да, он просто чудесный, не так ли? Ларч и Хаус принимают дополнительные меры, чтобы он и дальше выглядел так же прекрасно, как сейчас, и их усилия, конечно, не напрасны, ты согласна? — О, конечно! Всё в доме, что я видела до сих пор, очень круто, но, думаю, что эта комната моя самая любимая из тех, в которых мы с Уэнсдей побывали. Мортиша снова посмеялась. — Восхитительно! Я рада, что ты так думаешь. Просто из любопытства, в каких частях дома вы побывали до этого момента? — Я показала ей туннели, оба подвала, и мы только начали осматривать этот этаж. Кроме комнат, с которыми Энид уже знакома, мы побывали только в главной библиотеке и теперь в бальном зале. Если ты больше не будешь мешать, мы продолжим нашу экскурсию. Пойдём, Энид. — Сейчас, сейчас, не нужно торопиться. Кроме того, ты покажешь ей музыкальную комнату следующей, верно? — Не может быть! — воскликнула Энид, пытаясь приглушить своё волнение. — У вас есть музыкальная комната? — Конечно, — сказала Уэнсдей. — Где ещё я возьму струну для фортепиано? Энид улыбнулась. — Там ты тоже играешь на виолончели? — Иногда. И там, и в бальном зале сносная акустика, но я предпочитаю играть на балконе, пристроенном к моей комнате. — Естественно, — Энид усмехнулась, как ни странно, довольная тем, что дальше сможет слушать позднюю вечернюю игру Уэнсдей на виолончели. Она уже не была уверена, что сможет спокойно спать без неё, особенно с учётом нового фактора — кричащих призраков. (Ей ещё предстоит высказать Уэнсдей по этому поводу всё, что она думает на этот счёт позже). — Я могу присоединиться к вам. Кантоморте снова переместилась, так что я возвращаю её в музыкальную комнату. — Очаровательно, — сухо сказала Уэнсдей. — Сначала я покажу Энид кладбище, — она повернулась к двойным дверям в левом углу бального зала, которые, похоже, действительно вели прямо на кладбище, но Энид едва взглянула в ту сторону, прежде чем её глаза вернулись к Мортише. Даже помимо того, что ей не очень хотелось осматривать кладбище (потому что это жутко), одно упоминание о музыкальной комнате заставило ее сердце подпрыгивать от восторга настолько, что стало легко игнорировать горько-сладкую боль тоски, закрадывающуюся внутрь. К тому же, что-то в обветренном коричневом футляре в руках Мортиши постоянно привлекало внимание Энид, хотя она не совсем понимала почему. — Так, где именно находится музыкальная комната? Мортиша усмехнулась и кивнула в сторону двери в правом дальнем углу бального зала, которую Энид ещё не заметила. — Следуй за мной, — сказала она, прежде чем повернулась и грациозно направилась к ней. Энид повернулась к Уэнсдей с умоляющим взглядом. Аддамс почти раздражённо вздохнула и кивнула ей в знак согласия. — Хорошо. Синклер радостно завизжала, а затем соединила их руки вместе и потащила Уэнсдей к двери, чтобы у той не было времени передумать. Аддамс даже позволила это сделать без единого слова протеста, заставляя сердце Энид учащенно биться, что та безжалостно игнорировала. Через несколько мгновений они стояли рядом с Мортишей перед дверью, ведущей в музыкальную комнату. — Может, кто-нибудь из вас откроет для меня дверь? — Спросила Мортиша, похоже, не обращая внимания на зловещее дребезжание футляра в её руках. — Кантоморте сегодня кажется более вспыльчивой, чем обычно, а Хаус помогает Ларчу кое с чем наверху. Удивительно, но Уэнсдей сделала шаг вперёд раньше Энид и открыла дверь, чтобы впустить Мортишу. Она просто подняла бровь, когда блондинка бросила на неё вопросительный взгляд. — Ты идёшь или нет, Энид? Энид быстро скрылась за дверью, пока Уэнсдей не решила утащить её на кладбище. Уэнсдей проследовала за ней и закрыла за ними дверь. Музыкальная комната была, конечно же, величественна, красива и заполнена всеми видами инструментов, о которых Энид только могла подумать, и, по крайней мере, вдвое больше тех, о существовании которых она даже не подозревала. В центре комнаты гордо стоял рояль, клавиши которого тихонько играли сами по себе мелодию, которую Энид знала, но не могла вспомнить. — Будь осторожна, ничего не трогай, дорогая, — сказала Мортиша через плечо. — Многие инструменты здесь либо прокляты, либо одержимы, и мы не хотим, чтобы ты получила травму на второй день пребывания здесь. Мы хотим, чтобы ты как следует освоилась, прежде чем начнётся всё веселье. — Верно, — рассеянно сказала Энид, всё ещё оглядывая комнату. Прежде чем она успела полностью всё осознать, Мортиша прошла в дальний угол и положила скрипичный футляр за очень большую призрачную арфу. Почти в тот же момент, когда она отпустила футляр, застёжка, удерживающая его закрытым, с силой распахнулась, и скрипка, находящаяся внутри, молниеносно вылетела наружу, выпрямляясь и прислоняясь к стене возле одного из больших окон в идеальном положении, чтобы продемонстрировать себя, а соответствующий ей смычок был прислонён к ней под удобным углом. — О Боже, — вздохнула Мортиша. — Кантоморте сегодня в довольно странном настроении. — Похоже на то, — сказала Уэнсдей. Энид едва слышала их, всё её внимание внезапно сосредоточилось на скрипке. Даже без странной, почти модельной позы, которую она выбрала, скрипка была, безусловно, самой великолепной из всех, что она когда-либо видела. Корпус был тёплого коричневого цвета, на несколько тонов светлее, чем у обычной скрипки, бока окрашены в тонкий оттенок золота, который поднимался вверх и переходил в завиток. Подставка для подбородка и колки были тоже деревянными, но гораздо более глубокого коричневого оттенка, который прекрасно дополнял тёплый золотой оттенок. Наконечник, мостик и гриф имели кремовый оттенок белого, а сами струны — полуночный чёрный цвет, что резко контрастировал с остальной частью скрипки. Соответствующий смычок в целом был такого же кремово-белого цвета, лягушка и наконечник — тёмно-коричневого, винт, обмотка и наконечник окрашены в тот же нежный оттенок золота, а волосы почему-то такого же полуночного чёрного цвета, как и струны. Но самое удивительное — это чёрные детали по бокам скрипки. Если бы она не знала лучше, она могла бы подумать, что это настоящая скрипка Страдивари, хотя она не уверена, что даже Аддамсы могли бы себе такую позволить. (На самом деле, они, конечно, могли бы, но она просто не могла смириться с мыслью, что настоящая скрипка Страдивари томилась и была забыта в пыльном углу, какой бы проклятой или одержимой она ни была). Чёрные узоры были уникальны, они не были похожи ни на одну другую скрипку с орнаментом, которую она когда-либо видела. Они немного напомнили ей Уле Булла, но вместо цветочных петель и бликов, эта скрипка была украшена орнаментом колючих лоз, пересекавшихся и вившихся вокруг и друг друга в красивых, диких узорах. В обрамлении лоз были изображены кошки и голуби. Подождите, нет, это были не кошки и голуби. Изображения были размыты, но не так, как если бы ужасный художник попытался нарисовать животное, и у него это вышло неудачно настолько, что невозможно было понять, что это должно было быть. Животные на скрипке были размыты, как будто бы они менялись. С каждым морганием животные становились всё более чёткими, пока Энид не пришла к выводу, что это именно они. Бегущие волки и летевшие вороны. Её сердце замерло в груди. Она даже не осознавала, что полностью отключилась от Мортиши и Уэнсдей и устремилась к скрипке, пока чья-то рука не схватила её за плечо. Моргнув, она слегка вздрогнула, выходя из оцепенения, и повернулась, чтобы посмотреть на Уэнсдей, любопытство и намёк на беспокойство были отпечатаны в уголках её бровей. — Энид, что ты делаешь? Разве ты не помнишь предупреждение матери не бродить здесь? Я была бы очень рада, если бы ты потеряла руку из-за голодного пианино, но Ларч начинает нервничать, когда ему приходится вытирать кровь между клавишами, — сказала Уэнсдей, но в её словах не было язвительности, а в глазах проблеснуло тепло, поэтому Энид расслабилась, а не занервничала, как это сделал бы любой другой. Рука Уэнсдей по-прежнему сжимала плечо Энид в крепкой хватке, но не настолько крепкой, чтобы причинить боль, а Синклер не осмеливалась обратить на это внимание, если это заставило бы Уэнсдей отпустить её и отступить. (Она не влюблена). — Я… ну, я просто… эм… — Ты хорошо себя чувствуешь, ma chérie? — Спросила Мортиша, пристально глядя на Энид ищущим взглядом, который скорее успокаивал, чем подавлял. — Ты выглядишь бледнее, чем обычно, а до полнолуния ещё несколько недель. — Я в порядке. Ни одна из них не выглядела убеждённой, даже не дёрнулась в их двойном пристальном взгляде. — Правда! — Настаивала Энид, почти вскидывая руки к довольно пугающему дуэту. Она сделала паузу и снова бросила взгляд на скрипку. — Я просто хотела поинтересоваться насчет скрипки. Энид показывает жестом в её сторону, это сразу же приводит к печальному побочному эффекту, рука Уэнсдей ослабила хватку. Не успела оборотень долго пооплакивать эту потерю, как Аддамс младшая встаёт рядом с ней лицом к скрипке, и их плечи едва соприкасаются. Энид улыбнулась Уэнсдей. Она так хорошо справлялась с выходом за пределы своей зоны комфорта, и Энид не могла быть более благодарной за то, что она решила начать делать это вместе с ней. Однако Уэнсдей не бросила на неё ни малейшего взгляда, её внимание было сосредоточено исключительно на скрипке. Энид не возражала. Инструмент был прекрасен, и хотя он явно состарен и немного обветрен, Энид считала, что это только добавляло ему очарования. Она знала, что Уэнсдей ценит прекрасные инструменты, судя по тому, как страстно она играла на своей собственной прекрасной виолончели и как хорошо за ней ухаживала. Возможно, виолончель Уэнсдей — это не та виолончель, которую Энид выбрала бы для себя, если бы когда-нибудь решила стать виолончелисткой, но она абсолютно идеальна для Аддамс. А вот эта скрипка… она практически кричала о том, чтобы Энид на ней играла. Ей пришлось сцепить руки за спиной, чтобы избежать соблазна просто схватить её и играть, когда она заметила, что к ней даже прикреплён плечевой упор. Если она попытается настроить её, струны всё равно порвутся, утешала она себя, учитывая, какой старой и заброшенной она выглядела. Она широко улыбнулась в ответ на вопросительный взгляд Уэнсдей, но это лишь заставило её глаза сузиться. Энид начала потеть от предчувствия чего-то нехорошего. Она рассказывала Уэнсдей практически обо всём, но ей кажется, что она ещё не готова была говорить о скрипках. Прежде чем Уэнсдей успела открыть рот и перейти в режим допроса, Мортиша, к счастью, прервала их минутное молчаливое противостояние. — О, ну это скрипка тёти Фьяметты. Я нашла её выставленной напоказ в бальном зале, непослушная вещь. — Великая тётя Фьяметта? — Переспросила Энид. — Родственник по материнской линии, — Мортиша пояснила с улыбкой. — Она умерла в Италии в 1666 году. После того как её возлюбленная была убита, а она отомстила убийцам, Фьяметта покончила жизнь самоубийством, чтобы соединиться со своей возлюбленной в загробном мире. С тех пор её скрипка никому не позволяла прикасаться к себе, хотя она любит выходить из футляра и часто перемещаться по дому, — Мортиша вздохнула и посмотрела на скрипку с затаённым отчаянием, уперев руки в бока. — Честное слово, что нам с тобой делать, упрямое создание? — Возможно, нам стоит просто сжечь скрипку и покончить с этим, — равнодушно предложила Уэнсдей. — Нет! — Энид вскрикнула, удивляя всех в комнате, включая саму себя. — Я… я имею в виду, — нервно запиналась она, — вы не должны просто уничтожать что-то с такой большой историей. Она принадлежала одному из ваших родственников, ей сотни лет, и она даже похожа на скрипку Страдивари. Даже если её трудно сохранить, вы не должны просто выбрасывать её, Уэнсдей. Уэнсдей слегка приподняла бровь. — Ты знаешь, что такое скрипка Страдивари? — Да, конечно. Почему ты спрашиваешь? Глаза Уэнсдей слегка сузились. — Это означает, что ты хорошо осведомлена и образована, когда речь идёт о музыке, её истории и музыкальных инструментах, особенно струнных. — … Да? Веко Уэнсдей слегка подёрнулось. — И всё же ты назвала мою виолончель «огромной скрипкой-переростком»? — Ах, это? — Энид озорно ухмыльнулась и подмигнула Уэнсдей. — Я просто подшутила над тобой. Уэнсдей пристально на неё уставилась. Энид была уверена, что позже ей придётся заплатить за эту маленькую шутку, но она также была уверена и в том, что это того стоило, вне зависимости от того, что Уэнсдей решит сделать, чтобы отомстить. — Подождите, — Энид снова повернулась к Мортише. — Почему она любит выбираться из своего футляра и перемещаться? И почему она не позволяет никому прикасаться к себе? — Ей не нравится быть в клетке, — равнодушно ответила Уэнсдей. — Да, и её всегда довольно трудно вернуть в футляр, потому что если кто-то попытается её тронуть… ну, это может быть довольно опасным, — с нежностью проговорила Мортиша, присоединяясь к ним по другую сторону от Энид. — С тех пор как Фьяметта безвременно и удивительно гротескно умерла, её скрипка не позволяет никому играть на ней. Она просто отказывается принимать другого владельца. — Почему? — Энид не могла не спросить. — Семейная легенда гласит, что Фьяметта сильно влюбилась в ведьму по имени Гаспара. Они были любовницами всего несколько лет, пока деревенский совет не приказал утопить Гаспару за её колдовство. Фьяметта потеряла рассудок, поклялась отомстить и выкрала тело Гаспары из безымянной могилы, в которой та была похоронена. Фьяметта была ещё и музыкантом, поэтому она вынула внутренности Гаспары и несколько прядей её волос, а затем похоронила её в склепе семьи Фьяметты. Мортиша сделала паузу, смотря прямо в распахнутые от удивления глаза Энид, и продолжила, довольно щурясь. — Она отнесла частички возлюбленной своему хорошему другу, Антонио Страдивари, — на этом моменте Энид едва не задохнулась, задержав дыхание, и Мортиша ласково улыбнулась ей. — Да, тому самому Антонио Страдивари, и попросила его сделать для неё особенную скрипку. Он согласился, использовав внутренности Гаспары для изготовления струн, а её волосы — для смычка. Работа над скрипкой заняла более двух недель, но как только она была закончена, Фьяметта вернулась в деревню и использовала свою чарующую песню, чтобы заманить деревенский совет в ту самую реку, которую они использовали, чтобы убить Гаспару, и заставила их там утопиться. Ностальгический вздох Мортиши отвлек Энид от ощущения переворачивающегося желудка, а вид чёрных струн скрипки вдруг стал чуть менее чарующим, чем несколько мгновений назад. Однако она всё равно не могла не испытывать благоговения от того, что находилась на расстоянии прикосновения к настоящей скрипке Страдивари. — В детстве это всегда была одна из любимых сказок Уэнсдей на ночь. — Мама… — начала Уэнсдей, но, чёрт возьми, Энид ни за что не позволит ей теперь выпутаться из этого. — Подождите, подождите… Уэнсдей рассказывали сказки на ночь? — Совершенно против моей воли, — Уэнсдей произнесла это слишком поспешно, чтобы быть убедительной. — Ерунда, моя дорогая грозовая тучка! Ты настаивала на одной сказке каждый вечер. Ты просто не могла спать без них спокойно. И я помню, что твоими любимыми всегда были самые романтические истории… — Только потому, что они были самыми жестокими и кровавыми, — Уэнсдей произнесла это с настоящим вздохом. Безусловно, это был один из лучших моментов в жизни Энид. — Не может быть! — Синклер почти завизжала, хватая Аддамс младшую за руку и возбуждённо тряся её. Уэнсдей фыркнула, но не отстранилась. — Какая из сказок была твоей любимой? Ты должна мне рассказать! Уэнсдей посмотрела на неё безучастным взглядом. — Учитывая твоё отвращение к крови, сомневаюсь, что ты захочешь это услышать. Энид надулась, но ей пришлось уступить. После Кровавой Луны она стала гораздо лучше переносить вид крови, но это всё равно заставляет её желудок сжиматься. В качестве примера можно было привести историю Фьяметты и Гаспары. Ей придётся смириться с этим, если она действительно собиралась провести следующие девять с половиной месяцев с Аддамсами. В конце концов, шёл всего второй день, а в неё уже дважды стреляли, ей чуть не откусил ногу медвежий ковер, а теперь она нашла скрипку, сделанную из человеческих внутренностей и волос. (Фу.) — Хорошо, но я не собираюсь забывать об этом. Я выпытаю это у тебя на днях. — Можешь попробовать, — Уэнсдей сухо ответила. — Но сейчас, я думаю, мы должны сосредоточиться на возвращении скрипки в футляр. — Действительно, стоит, — произнесла Мортиша, и смех танцевал в её тоне во время их разговора. Она наклонилась ближе к Энид и прошептала ей на ухо: — А историю я расскажу тебе позже, если захочешь. — Ты ничего такого не сделаешь, — вмешалась Уэнсдей, недобро поглядывая на Энид и Мортишу. — Конечно, нет, ma petite rose noire, — Мортиша подмигнула Энид, заставляя её усмехнуться. Уэнсдей смотрела чуть пристальнее и скрестила руки на груди, но её плечо всё ещё касалось плеча Энид, а в глазах её не было ненависти, так что оборотень знала, что Уэнсдей на самом деле не злится. — Теперь не беспокойтесь о Кантоморте, — произнесла Мортиша. — Я займусь возвращением её в футляр, чтобы вы двое могли осмотреть музыкальную комнату. — Мы не собирались помогать тебе в любом случае, — ответила Уэнсдей и отвернулась, направляясь к одному из пианино неподалеку. Энид одними губами произнесла Мортише: «Извините», но та лишь забавно покачала головой и жестом пригласила Энид присоединиться к Уэнсдей. И Энид с большим удовольствием это сделала. Нахождение рядом с Кантомортой заставляло её нервничать. Не из-за её опасной и разумной природы, а из-за всё более трудно игнорируемого желания выхватить её из рук Мортиши и начать играть. Энид знала, что лучше держать это искушение вне досягаемости, поэтому она решительно села рядом с Уэнсдей и сосредоточилась на звуке её голоса, чтобы не обращать внимания на то, как странно зовёт ее скрипка. Уэнсдей продолжала быть отличным гидом, рассказывая Энид всевозможные интересные истории почти о каждом странном инструменте, который им попадался, знакомом и незнакомом, часто с нездоровыми комментариями. В конце концов, им пора было переходить в следующую комнату. Но прежде чем они ушли, Энид не могла не оглянуться на скрипку, которую Мортиша всё ещё пыталась вернуть в футляр. С желанием, покалывающим в кончиках её пальцев, Энид заставила себя повернуться и выйти вслед за Уэнсдей из комнаты.(Две недели и один день после Кровавой Луны — Одна неделя и шесть дней до второго Полнолуния)