*
Зейнал встречает его в приёмной частной клиники на западе пригорода Дубай, сияющего белоснежной, стерильной чистотой и полным вакуумом запахов, так что любой природный аромат теряется. Дорога не заняла много времени, но даже этот рекордно короткий час из Марокко в Арабские Эмираты стал для альфы мучительно тягучим. Ему сразу же докладывают: авария в предгорной местности, гонки по серпантину, обрыв и падение с двенадцатиметровой высоты. — Его доставили без сознания, — Зейнал обнимает друга, сразу говоря последние новости. — Сейчас идёт операция. Салман, боюсь, с его ногой проблемы, но врач уверил, что попытается спасти. — Он доигрался, Зейнал! — отчаяние говорит в нём, когда альфа с силой сжимает плечо друга. — Сколько забот и тревог он доставлял своей семье, своей матери, что души в нём не чает! Да простит мне Всевышний, но я так зол на брата сейчас. Наверное, что-то такое должно было случиться, чтобы его мозги пришли в порядок. Пусть только выживет, я придушу его собственными руками! — Крепись, друг, — Зейнал знает, как бы ни злился Салман, он любит брата больше всех. — Салман, — мягкий голос омеги слышится рядом, и лишь теперь шейх замечает Ясмина, всё это время стоящего рядом с мужем. — Будем надеяться на лучшее, Всевышний не оставит его в своей милости. — Аминь. Благодарю, Ясмин, но не стоило лететь сюда. Этот паршивец заставил всех вас волноваться! Он не заслуживает ни одного вашего переживания! — Не говори так, Салман. Сабир такой же мой младший брат, как и твой. Мы бы всё равно не усидели дома. Помолимся Всевышнему за благополучный исход. — О-о-о, пусть только проведут меня к нему! Зейнал пытается успокоить взволнованно беснующегося альфу, как в приёмную врывается плачущий юноша. — Что с ним? Что с Сабири? — рыдает омега, в котором Салман узнаёт Кан Анхара. — Успокойся, мы пока не знаем, что именно с ним, придётся подождать, не плачь, Анхар. — Я говорил ему!.. Я просил… не ездить, оставить этот харам… Эти гонки! Если с ним что-нибудь случится!.. — Анхар заходится в истерике, пока его пытаются успокоить. Ясмин мягко отводит его в сторону, утирая слёзы: — Тебя зовут Анхар? Так зовут одного моего хорошего друга. Попробуй успокоиться, сейчас младшему шейху нужна наша поддержка и наши молитвы. Он так тебе дорог, да? — Д-да, Кукки… Он очень мне дорог! Всевышний да сохранит ему жизнь. Лишь бы он был жив, остальное неважно. Минуты тянутся как часы, и ожидающие у операционного зала люди замерли в ожидании новостей. Как ураган, в приёмную врывается Анхар, сразу же подходя к старшему шейху. — Как ты, Салман? — омега обнимает его при всех, не скрываясь. — Всевышний смилуется над ним, но никто не уйдёт от Его воли. — Анхар, — мужчина выдыхает заметно облегчённо, обнимая в ответ. — Как ты был мне нужен! Ты ниспослан мне небесами! — но, увидев спокойно шагающего вслед за юношей Ниджата, идёт к нему навстречу — столкновение между ним и Зейналом сейчас ни к чему. Зейнал и сам всё понимает, и стоит, не шелохнувшись, быстро спрятав чуть задрожавшие руки в карманы. — Какие новости, Салман? Да не оставит его Всевышний в своей милости. — Аминь. Пока никаких. Благодарю, что не оставили одного в такой час. — О чём ты говоришь, мой дорогой брат! Разве мы могли иначе? Сабир и ты — мои родные люди, и я ни за что не остался бы в стороне. Едва услышав эти слова, лицо Зейнала передёрнуло от боли, и губы сжались в тонкую полоску. Ясмин тут же к нему подходит, приобнимая за предплечье и пытаясь заглянуть в глаза. — Зейнал? — Всё нормально, не волнуйся, — мягко обхватывает его руку альфа, и от Ниджата, как и от стоящего за его спиной Ясира, не ускользнул этот трепетный жест супругов. И если первого это насторожило, то второго обрадовало невероятно. И всё же Зейнал решил попытаться, хоть, возможно, не время и не место. — Ниджат… Но альфа резко поднимает ладонь вверх, указывая остановиться там, где начал. Ясир попытался незаметно схватить мужа за локоть, но что-то пошло не так, и взбудораженный альфа резко и строго смотрит на юношу. Ясир чуть вздрагивает и вмиг вспомнились слова мужа: «Знай своё место, омега», и он тут же притих, сникая. Ясир отходит к брату, что тоже идёт к нему навстречу, под ещё более встревоженный взгляд мужа. — Ясмини, как ты? Как вы? Верить ли мне тому, что видят мои глаза? — Здравствуй, Ясири. Всё хорошо, хоть порой мне самому не верится, что всё наяву и я не сплю. — Всевышний услышал мои молитвы. Пусть твоё счастье продлится до конца твоих дней, ты это заслужил! — Аминь. Но давай не будем напрягать твоего мужа, я думал, что он тебя сейчас спрячет от Зейнала. Анхар, заметив плачущего и икающего от пережитых рыданий юного Кана, подходит к нему сразу. — Анхар? Не плачь, вот увидишь, всё будет хорошо. Ты был с ним на гонках? В ответ Кан смотрит такими огромными испуганными глазами, ещё громче икая и сжимая платок. — Н-нет, конечно. Я… никогда не был с ним в машине… наедине. Но я знал, что Кукки едет на эти проклятые гонки. Я не хотел его отпускать… Я пытался его удержать — пригрозил, что если он уедет, я больше… больше не захочу ви-и-деть его-о-о, — и снова рыдания сотрясают омегу, и он плачет, уткнувшись в плечо Анхара. — Ну, ну не плачь, Анхари. — Я обидел его, — не унимается юноша: — и не успел попросить прощения. Если с ним что-то случится, я не переживу. — Всё будет хорошо, вот увидишь… Но не успел он договорить, как к ним выходит заметно уставший доктор, и к нему сразу устремляется Салман. — Господин шейх, порадовать Вас мне пока нечем. — Говорите всё как есть. — Сейчас он в сознании, но скоро мы введём его в анабиозный сон повторно. Через четыре часа предстоит ещё одна операция на левую голень: нарушение целостности большеберцовой и малоберцовой костей. Предстоит репозиция отломков, наложение гипсовой повязки и скелетного вытяжения. Кроме этого, ушиб грудной клетки, переломы предплечья и локтевых суставов, сотрясение мозга, а также внутренние переломы рёбер. — Он будет ходить? — Со временем младший шейх Саиди восстановит все функции двигательного аппарата, но нам придётся применить металлические пластины и винты, наложение гипсовой лонгеты на 6–7 недель. — Я могу его видеть? — Да, конечно, ненадолго, но шейх Саиди просил позвать Анхара. Все переглянулись друг с другом, а Анхар взволнованно посмотрел на шейха. Рыдавший до этого Кан вышел чуть вперёд, решительно утирая слёзы. Доктор чуть замялся, не понимая, в чём проблема, и уточняет: — Он просил позвать омегу Анхара Гулам. — Иди к нему, — Салман мягко обхватывает руки юноши, смотря в глаза. — Ты нужен ему. Успокой и поговори с ним. — Но Салман… — Всё нормально. Он не стал бы звать тебя просто так. Иди. Анхар кидает быстрый виноватый взгляд на Кана и шагает вслед за медсестрой, пока Салман и Зейнал ещё разговаривают с врачом. Удручающая картина закованного в медицинские штативы и перебинтованного до горла Сабира с фиксирующими бинтами на обоих предплечьях и кистях, обездвиженного так, что только глаза двигались, вводит вошедшего в реанимационную палату юношу в шоковое состояние. — Сабир! Как ты? — совсем тихо спрашивает омега, будто боится разбудить спящего, но Сабир не спит. — Всё хорошо, Анхари. Смотри, какой у меня классный прикид, — странно усмехается альфа, косясь взглядом на юношу, ибо поворачивать голову он не может. Но Анхар сам нависает над ним, смотря прямо в увлажнившиеся от подступающих слёз глаза альфы. — Ты никогда так ещё не выглядел, — тихо говорит омега, смотря ласково и успокаивающе. — Даже когда мы перевернулись на трёхколёсном мотоцикле дяди Алима, угнав его из сарая. Хрипы сорвались с губ Сабири, видимо, в попытке засмеяться, но Анхар осознаёт свою оплошность. — Прости, тебе нельзя разговаривать, а тем более смеяться. — Нет, Анхари, это ты прости меня. — За что? — За всё: что не оправдал твоих надежд, не стал тем, кем ты хотел меня видеть, разочаровал тебя… — Сабир, зачем ты всё это говоришь? Зачем ты позвал меня? Ты ведь не можешь не чувствовать, как переживает за тебя Кан, как он плачет и молится за тебя! И не только он — там все… Все, кто тебя так любят и переживают: и Зейнал, и Салман, и Ниджати… Все, понимаешь? — Я вновь доставляю всем проблемы… — Не меньше, чем я или кто-либо другой, — мягко улыбается омега. Сабир глаз не поднимает на юношу и всё же говорит тихо. — Когда я встретил его… Нет, у меня не ёкнуло сердце, скрипки не заиграли вокруг, и розовые голуби не пронеслись по небу. Но когда он назвал своё имя… — и тут у Анхара дрогнуло сердце, и он опасливо смотрит на друга. — Его зовут так же, как и тебя, Анхар. И теперь оба смотрят друг другу в глаза растерянно. — Он совсем другой, полная противоположность тебя — большей кротости и нежности я не видел ни в одном омеге. Да, он весёлый и яркий, и улыбается так, словно я один во всём мире, словно видит лишь меня. — Так и есть, Сабири. Не сомневаюсь, что он любит тебя. — А я вот сомневался… что люблю его, — у стоящего над ним юноши дыхание спирает, и глаза его поспешно прячутся, — Сомневался, пока жизнь свою всю перед глазами не увидел. Анхар? — альфа тихо зовёт омегу: — Посмотри на меня. — Сабир, зачем ты мне всё это говоришь? Зачем мне говоришь? — Потому что хочу, чтобы ты первым узнал, — я люблю его, Анхар, — и снова хрипловатые звуки срываются с губ покалеченного аварией альфы. — Я невероятно рад за тебя, Сабир, но не правильнее ли будет, если он сам узнает об этом? Я позову его. — Позже… Мне сейчас будут проводить ещё одну операцию, а после сказали, что буду спать день. Я хочу выглядеть лучше, когда скажу ему об этом. — Поверь, для него неважно, как ты при этом будешь выглядеть. То есть важно, конечно, твоё самочувствие, но твои слова придадут и ему сил и уверенности. Он винит себя в том, что обидел тебя, что не попросил прощения. — Моей голубоглазой птичке не нужно просить прощения, — улыбается шейх. — Это я должен сидеть перед ним на коленях и вымаливать прощение, — но потом смотрит так серьёзно: — Анхар? Как мне просить у тебя прощения? Я ведь понимаю, что вряд ли испытал и половину тех чувств, что были в твоём сердце. Ведь всё это — и влюблённость, и счастье, и даже ревность — ничто по сравнению с той болью и разочарованием, которое испытал ты. И прежде чем я скажу тому другому «люблю», я скажу тебе, Анхар, я люблю тебя. — Сабир? — Ты словно часть меня самого, что-то неотделимое, как одна рука, нога или одно лёгкое — без тебя совсем не то, словно я неполноценный. Никто и никогда не понимал меня, как ты, не чувствовал меня, как ты, даже Салман порой не был так близок со мной, как ты. Ты моя семья, Анхар! — слёзы скатываются по вискам альфы, исчезая в чёрных кудрях, а у юноши прозрачные капли текут по щекам, и он утирает их и себе, и Сабиру. — И ты моя семья, Сабир. Всегда был, ты мой родной человек. И если бы не ты и моя любовь к тебе, я бы так и не понял, как сильно я люблю Салмана. Я благодарен тебе, мой дорогой, за каждый день, каждый миг, что мы были вместе. Но прошу тебя, не жди, скажи ему о чувствах сейчас. Чем дольше вы будете скрывать это друг от друга, тем труднее и больнее будет вам. Не нужно совершать наших с Салманом ошибок. Будь счастлив, мой Сабир. — Уже. И ты будь счастлив, Анхари. — Уже… А после — просто счастливые слёзы, просто нежные взгляды и мягкое поглаживание по впалым щекам альфы. И оба знают: именно в этот момент их судьбы, что всегда были переплетены, стали ещё ближе и роднее, как могут быть родными единокровные братья, как близнецы. И пусть они делали друг другу больно, но всё же неосознанно научили друг друга понимать истинное от выдуманного, любовь от влюблённости, настоящее от призрачного. Ни недовольное бурчание медсестры, ни слабое сопротивление юноши не помешали Анхару привести за руку Кана и поставить его, заплаканного и взволнованно сжимающего кулачки, перед Сабиром. И тихо, но нежно сказанное «Кукки…» и робкая улыбка сказали Анхару о том, что всё будет хорошо… Теперь всё будет хорошо! Мактуб.*
Ниджат тихо зовёт своего супруга, тут же обнимая погрустневшего юношу. — Я напугал тебя, прости. — Нет, я просто волнуюсь, всё хорошо. — Не обманывай меня, я же вижу. Прости. Ты же знаешь, как бы я ни был зол, я не смогу сделать тебе больно. — Я знаю, — тихо шепчет омега, сильнее прижимаясь к мужу, — Ниджати, я знаю, возможно, сейчас не место, но… Зейнал попытался… — Не хочу, чтобы ты о нём говорил, — спокойно заявляет мужчина, всё также держа его в объятиях. — И всё же, Ниджат, — Ясир чуть отстраняется, смотря мужу в лицо. — Он пытается, а это значит, что Зейнал осознал свою ошибку. Посмотри на них, мой родной, — они выглядят такими умиротворёнными и счастливыми. Думаю, сейчас всё по-другому. — Я не уверен в этом. Я теперь никогда не буду уверен в Зейнале. — Прошу, попытайся. Ради дяди Алима, ради Ясмина. Ведь все страдают, не только ты. Ниджат ничего не ответил, но ещё долго наблюдает за супругами Ирфан в этот вечер, и, возможно, слова Ясира убедили его, или мужчина сам сделал выводы для себя, но через пару часов он всё же подходит к Зейналу. Тот смотрит на него огромными глазами неверяще. — Всевышний видит, я никогда бы не заговорил с тобой, а тем более не стал бы приглашать тебя, презренного, в свой дом. Но ради твоего супруга, что выглядит спокойным рядом с тобой, я пойду на это, — голос альфы спокоен, но сквозит холодом и презрением. — Ты можешь прийти к дяде Алиму и навестить его, он давно спрашивает о тебе. Предупреди Зухру, в этот день ни меня, ни моего супруга не будет дома. — Спасибо!.. — Не меня благодари, а Ясира. Ради него я иду на это. Но запомни: ты всё также человек, который нежеланен в моём доме и с которым я всё также не разговариваю. Пусть слова, сказанные Ниджатом, грубы, но всё же вызвали улыбку на лице Зейнала, и благодарный кивок с его стороны говорил о том, что надежда на прощение есть, а уж альфа добьётся этого ради своего нового счастья. Взгляд Зейнала ласкает светловолосую фигурку омеги, подарившего ему эту радость. Ясмин! Это имя теперь в его сердце нежным огнём высечено, и ради него он с кровью сотрёт другое. Почему-то взгляд альфы в этот момент падает на Ясира, вновь вызывая в теле знакомую дрожь и сбивая сердечный ритм, но лишь на миг — теперь Зейнал может сдержать себя, сдержать свои чувства. И всё же…*
Лишь глубокой ночью, после завершения очередной операции, многочасового ожидания, переживаний, литров кофе и тихих молитв, ожидающим сообщают об успешном завершении. Только под утро Салман говорит родителям об аварии и о состоянии младшего брата. Закиру поручено проследить, чтобы информация не просочилась в прессу, а свидетели незаконных гонок помалкивали. Многие из друзей Сабира также провели день и вечер в клинике в ожидании новостей, тоже волновались искренне, а ближе к вечеру приехали родители Кан Анхара, неофициально и инкогнито, и, как бы ни сопротивлялся голубоглазый омега, его увезли с обещанием привозить каждый день проведать младшего шейха. Салман тепло пообщался с семьёй премьер-министра Бахрейна и, несмотря на не совсем уместный момент, пригласил их на свою свадьбу, сразу познакомив со своим немного уставшим, но всё равно невероятно прекрасным женихом. Ниджат отправил и брата, и супруга в отель, даже слушать их не стал, велев забрать с собой и Ясмина. Уставшие и вымотанные эмоционально юноши слабо сопротивлялись, но согласились. Перед посадкой в машину Ниджат крепко обнимает супруга, наконец-то вдыхая родной аромат белой розы, терявшийся в больничном стерильном воздухе. — Я знаю, мой прекрасный, ты плохо спишь без меня, но поспи обязательно. Отдохни, я попрошу Анхара присмотреть за тобой. Я постараюсь прийти как можно скорее. — Мы будем ждать тебя с хорошими новостями, — шепчет юноша и нежно целует в щеку, хотя им обоим этого так мало. Уже в отеле, после горячей ванны и тёплого ужина, Анхар пришёл в номер к Ясиру. Оба рухнули на огромную мягкую постель и, обнявшись, затихли — оба думали об одном и в то же время о разном. — Ясири? Ты спишь? — невнятное бормотание в плечо говорит, что юноша почти засыпает, но всё же слушает. — Сабир сказал, что любит меня. Ясир смотрит, вмиг распахивая сонные глаза, но молчит в ожидании продолжения. — Он сказал, что я его семья, — голос Анхара тихий, и шепчет, словно рассказывает сокровенное. — Представляешь, Ясири, он всё время любил меня, только вот я принял эту любовь за что-то другое. За желание считать меня каким-то особенным в его глазах. А ведь я всегда был для него особенным — как самый лучший друг, брат, как родной человек, понимаешь? — Угу, — снова бормотание и лёгкая возня в одеяле. — Спи, Ясир, — легко целует его в волосы юноша. — Всевышний, а ведь всё было так просто, и, если бы не Салман, я бы так и плутал в собственных заблуждениях ещё долго. Анхар почувствовал, как к ним зашёл Ясмин, и молча жестом приглашает его на кровать прилечь рядом. — Он спит? — обнимает брата со спины юноша. — Да, уснул, — улыбается Анхар. — Вымотался, переживает за всех и вся: и за меня, и за Салмана, и Сабира, и за тебя с Зейналом… Как у вас дела, Ясмин? Зейнал выглядит очень хорошо, и ты тоже. Могу ли я сказать, что между вами всё налаживается? — Да, — робко улыбается Ясмин. — Мой муж заботлив и внимателен ко мне, и я счастлив с ним. А сегодня я стал счастлив ещё больше, когда твой брат заговорил с Зейналом, — это очень много значит для него. Он тоскует по нему. — Как и мой брат. Я молюсь за них Всевышнему, чтобы благословил обоих, наделил терпением и пониманием, чтобы они смогли преодолеть испытание, ниспосланное им. — Аминь. Верю, что так и будет. Они так и уснули, все трое, обняв Ясира с двух сторон, прижавшись друг к другу. Такими застал их Ниджат, вернувшийся только под утро. Он с улыбкой смотрит на своих родных людей, понимая, что есть всё-таки в этом мире воплощение веры, надежды и любви. Мужчина ещё долго не может уснуть, всё думая о том, как ему поступить в дальнейшем, ведь понятно же, что надо что-то решать с Зейналом и Ясиром. Сердце чувствует, что он может потерять обоих, хоть разум и пытается это отрицать. Зейнала он уже теряет, продолжая дальнейшее игнорирование и отрицание, не пытаясь ничем помочь другу. Ясира потеряет ровно в годовщину свадьбы. И то, что в документах указано имя другого альфы, которому он должен передать своего омегу, заставляет сердце мужчины умирать в сотый раз. Уже на грани сна и реальности мужчина чувствует, как к его боку прижимается тёплое тельце и пухлые пальчики обхватывают его поперёк груди. Золотистая макушка ложится на его плечо, а маленький носик утыкается в изгиб шеи альфы. Ясир сбежал из постели от Ясмина и Анхара и спрятался в объятиях мужа. И всё в тот же миг встало на свои места: мир снова обрёл краски, а жизнь — смысл. Для Ниджата весь смысл только в нём, и он его не потеряет.***
Снова дни потянулись чередой, теперь наполненные не только суетой подготовки к свадьбе, но и заботами о здоровье и состоянии младшего шейха. О том, чтобы перенести дату свадьбы, а уж тем более отменить её на время, Сабир и слышать не захотел, сказав, что даже на костылях придёт забирать Анхара из родного дома. Сам Сабир окружён вниманием врачей, заботой родителей и брата и любовью голубоглазого омеги, что почти не дышит рядом с перебинтованным, загипсованным и с торчащими спицами в ноге Сабиром. Но дарит столько тепла и нежности, а порой и короткие робкие поцелуи в щёку, что больной улыбался ярко и поправлялся прямо на глазах. Зейнал приехал к дяде Алиму сразу же, как только они вернулись в Касабланку, и долго разговаривал с ним, рассказывая о многом и сам слушая многое, радуясь в сердце, что пожилой альфа выглядит хорошо и бодро и в прекрасном расположении духа. — Жаль, что вы с Ниджати разминулись друг с другом. Он уехал так быстро по делам, когда услышал, что ты приедешь к нам в дом. Я уж подумал, не скрывается ли он от тебя или что-то скрывает от тебя, — тихо смеётся Алим, но смотрит пронзительно серьёзно. Зейнал понимает, что даже здесь Ниджат смиловался над ним — не выставил его перед родным человеком презренным альфой, возжелавшим его супруга. Он дал ему возможность самому признаться, покаяться перед Алимом, получить совет и прощение старшего. Зейнал сразу всё рассказал — с самого начала и до ссоры на острове, приведшей к трагедии с его собственным супругом. Алим слушает молча, но внимательно, лишь вздыхая тяжко иногда, и всё же улыбается, мягко трепля по руке мужчины. — На всё воля Всевышнего, значит, тому и суждено было случиться. Но и наши мысли, и наши поступки не диктуются Его волей. Мы сами вольны следовать зову сердца и силе разума. Всевышний направит, даст знак, но не ставит перед выбором — выбор идёт человеку от дьявола. Шайтан сидит на твоём левом плече, шепчет на ухо бесовские соблазны и тянет свои когти к твоему сердцу, самому слабому месту в человеке. Но Малиик сидит на правом, внемлет разуму и помогает, даёт защиту и заботу. Всевышний примет твоё раскаяние и даст сил сохранить то доброе, что есть между вами сейчас, мой мальчик. Да прибудет с тобой Его благословение, а моё с тобой всегда. — Аминь. — Даже когда меня уже не будет меж вас, мои родные, мои сыновья, я спокоен. В вас есть то, что не разрушить никому, — ни шайтану, ни тем более человеку, — верность семье. Всё остальное — пыль! Богатства, страсть, призрачные удовольствия — всё пыль. Лишь любовь и вера, дарующие надежду, будут вам опорой, когда не станет меня, ваших родителей… Я спокойно уйду в мир иной. Аминь. — Ну что Вы говорите, дядя Алим, — с улыбкой говорит Зейнал, — Вы проживёте ещё много лет в добром здравии и увидите много радости в Вашем доме. Алим вновь замолчал, опустив тусклый взгляд в пол, но говорит тихо: — Ждут меня там, мой мальчик. Супруг мой и сын мой… Заждались уже. Я и так прожил столько после их смерти. Всевышний дал мне сил позаботиться о двух сиротах, моих дорогих племянниках. Я вложил в них всё, что не смог сделать для собственного ребёнка, и моё старое сердце радуется, смотря на них, — какими они стали, достойными, воспитанными в истинной вере. Вот выдам замуж Анхара и уйду со спокойной совестью. Алим говорит всё это со счастливой улыбкой, приложив ладонь к сердцу, словно рассказывает о предстоящем празднике, и у Зейнала не возникает сомнения, что это шутка, не иначе — дядя Алим не умрёт и проживёт долгую жизнь.*
Касабланка гудела и кипела: день свадьбы наследного шейха Салмана Саиди и омеги Анхара Гулам неумолимо наступил. Вся элита Марокко восприняла этот союз как выгодный контракт меж двух близких друзей Ниджата Гулам и Салмана Саиди, которые были ещё и партнёрами во многих проектах, не подозревая, какие пылкие и искренние чувства между молодожёнами. Но сотни гостей, присутствовавшие на церемонии, своими глазами видели восхищённый огненный взгляд альфы, которым он ласкал своего жениха. Вся Анфа перекрыта, как и главная улица Хаббаса, когда королевский эскорт забирал прекрасного жениха из родного дома. Анхар, бесстыдно счастливый, всё же всплакнул, когда его провожали Зухра, Ясир и Иса, передавая в руки омегам дома Саиди. И всё же улыбка не сходит с его взволнованного лица, когда Салман протягивает ему руку, усаживая в золочённый открытый экипаж, запряжённый в шестёрку белоснежных великолепных скакунов, сияющих сбруей. Они сидят рядом, теперь уже официально супруги, и Салман целует руку супруга, где теперь на безымянном пальчике сияет невероятное кольцо Bulgari Blue с голубым бриллиантом стоимостью шестнадцать миллионов долларов. Но ярче всех бриллиантов сияют глаза омеги, когда он машет рукой встречающей их толпе народа, радостно приветствовавших новую монаршую чету. Все родные стоят рядом: Ниджат со своим нежно любимым супругом, гордый и счастливый за своего младшего брата и своего лучшего друга; Зейнал с Ясмином, такие трогательные, скромно держащиеся за руки, улыбающиеся украдкой друг другу; Хэсан и Иса, не отлипающие друг от друга, и даже младший шейх, такой серьёзный и собранный, рядом с юным голубоглазым омегой, чьи пухлые губы расплываются в счастливой улыбке, — возможно, следующая свадьба будет его… с шейхом Кукки. Алим Гулам смотрит на своего маленького омегу, хотя перед ним давно уже молодой и прекрасный юноша, а теперь и замужний омега. Всевышний позволил ему дожить до этого дня, и сердце пожилого альфы спокойно — он выполнил свой долг перед погибшим братом. И, видя счастье своих родных, Алим словно сам помолодел — улыбается широко и искренне, хлопает в ладони в такт барабанам, возводит руки к небу в ритмах музыки — он счастлив! Королевские свадьбы недаром называют свадьбами века, ибо на них собирается огромное число гостей королевской крови. На церемонию бракосочетания старшего шейха Саиди и омеги Гулам приехали все эмиры и правители Арабских Эмиратов, Саудовской Аравии, Катара и стран Персидского бассейна, премьер-министры и президенты ряда европейских государств, Северной Африки и Малой Азии, десятки деловых партнёров и друзей семьи Саиди — всего более двух тысяч гостей. Огромный дворец шейха в Хаббасе стал местом свадебного праздника, куда новоиспечённого супруга-омегу ввели омеги дома Саиди под оглушительные улюлюканья и ритмы барабанов по мощёной красным шёлком дорожке. А после на пиршество Анхара внесли на осыпанных драгоценными камнями носилках. Рядом с ним шёл Ясир, улыбаясь, грациозно ступая, привлекая к себе не меньшее внимание, чем к жениху, но всё же звездой праздника был Анхар. Его свадебный кафтан из атласа жемчужного цвета полностью расшит розовыми александритами и голубыми топазами. Тонкая диадема, украшенная розовыми бриллиантами и жемчугами, сияла в собранных каштановых волосах. Золотые браслеты обвивали запястья до локтя. Но это было ещё не всё: супруг наследного шейха должен был сменить за вечер семь свадебных нарядов, и все они — синий бархат, изумрудный шёлк, розовый шёлк, фиолетовый вельвет, красный атлас и белоснежный ажур шантильи — ждали своего часа. К нарядам были подобраны драгоценные украшения и вышитые золотом сандалии. Каждый «выход» Анхара сопровождался целым театральным представлением, показывающим жениха-омегу то принцем пустыни, то дивой оазиса, а на последнем выходе юноша выезжает верхом на Лабелле, в чью дымчатую гриву были вплетены серебряные нити. На руке жениха сидит белый кречет с крохотной золотой короной на холке. Гости были поражены столь эффектным выходом и тем, что для них в этот момент поёт всемирно известный певец Стинг свою знаменитую «Desert Rose». Но дальше — больше! Фонтаны взметнулись ввысь в невероятной иллюминации, и оперная дива Сара Брайтман запела для молодожёнов композицию «Arabian Nights», написанную специально по случаю их свадьбы. Струи взметнулись ввысь и кружились в воздухе под ритм завораживающей мелодии. Сабир снова оказался оригинальным, пригласив на свадьбу певицу Бейонсе, чьи умопомрачительные бёдра сияли в свете прожекторов, а пышная грива блондинистых волос игриво рассыпалась по её плечам. Её пронзительная песня «Best Thing I Never Had» заставила прослезиться всех гостей, а молодожёнов посмотреть друг на друга ожидающе-игривыми взглядами. Анхар ещё долго смеялся тихо — всё-таки Сабир умеет делать отличные подарки на свадьбу. За вечер гости испробовали пятьсот блюд, приготовленных лучшими марокканскими и французскими шеф-поварами. Дорогое шампанское лилось рекой, кисло-сладкие шербеты и прохладные чаи разносились сотнями подносов. Свадьба взрывалась и искрилась в буквальном смысле — от невероятного шоу фейерверков. Небо над Касабланкой пестрело именами молодожёнов, которых провожали в лучший отель Марокко «Le Casablanca», где их ожидал президентский номер на высоте птичьего полёта.*
Салман с замиранием сердца входит в комнату, где его ожидает молодой супруг в невероятном предвкушении предстоящей ночи… И замирает, увидев Анхара не в длинной белоснежной ночной сорочке, а в потрясающем по красоте бедрехе. Альфа смотрит с растерянной улыбкой, когда юноша протягивает ему расшитую набедренную повязку. — Кто-то обещал мне танец кавалли, помнится, — и улыбка Анхара не предвещает ничего хорошего. Руки омеги тянутся к торсу мужчины, стягивая с широких плеч кафтан, проходясь ладонями по крепкой груди, а у Салмана голова начинает идти кругом от близости и игривости своего супруга. Он не сопротивляется, когда расшитый кафтан падает вниз, смотрит обжигающим взглядом, когда тонкие пальцы тянут завязки шаровар. Анхар абсолютно не стесняется, когда обхватывает крепкие, словно стальные, бёдра мужа, медленно затягивая на них хлопковую повязку. Одной рукой Салман притягивает к себе юношу, опаляя взволнованным дыханием шею и скулу, носом зарываясь в каштановую густоту волос. Анхар сам жмётся сильнее, губами мазнув по щеке мужчины. — Танец, — напоминает он в сладкой тишине таким проникновенным шёпотом, низким бархатным голосом, что Салман глаза прикрывает от пробежавших по телу мурашек. — Да, танец, — соглашается мужчина, всё также не открывая глаз, прижимаясь бёдрами сильнее к гибкому телу супруга. Аромат молочного шоколада дурманит, омега сейчас для альфы самый лакомый кусок, самый изысканный и сладкий десерт, которым он будет наслаждаться этой ночью медленно, неспеша, вдыхая, облизывая, губами растапливая до тягучей патоки — он готов «съесть» Анхара этой ночью. Пелена страсти, охватившая мужчину, не даёт увидеть ему, как юноша изворачивается гибкой кошкой из его крепких объятий, в один прыжок запрыгивая на широкую, пышно убранную постель. Почувствовав пустоту вокруг себя, Салман открывает глаза, непонимающе смотря на обколотившегося об бархатную спинку королевской кровати омегу. Его вопросительно изогнутая бровь вызывает широкую улыбку у юноши, в руках которого появляется пульт от мультисистемы номера. В следующую секунду из скрытых динамиков доносится ритмичная, но в то же время тягуче-сексуальная музыка под чувственный плач зурны. — Танцуй! — командует омега, закинув нога на ногу, расслабленно откидываясь и откуда-то доставая ведёрко попкорна. Салман странно улыбается, будто скалится хищно и глазами зыркает опасно. Но тут же потемневший взгляд зажигается озорными искорками, его прекрасный супруг хочет танца? Будет ему танец! Альфа расправляет плечи, поднимая голову, смотря обжигающим взглядом на беззаботно улыбающегося омегу, закидывающего в рот сладкие кукурузинки. Плавное движение прессом переходит в будоражащий поворот бёдер. Руки альфы резко поднимаются вверх, оглашая звонким хлопком комнату, и юноша вздрагивает, понимая, что его муж действительно будет танцевать для него. Улыбка омеги становится немного натянутой, а попкорн застревает в горле, когда мужчина поворачивается спиной, играя мышцами под загорелой кожей, напрягая бёдра, откидывая голову и длинными пальцами зачёсывая волны чёрных волос назад. Танец требует дальнейших движений, чувственных и откровенных, что и делает альфа, становясь в профиль, резко сымитировав толчок пахом, и Анхар сильнее вздрагивает, застыв с поднесённым к губам попкорном — больше в него ни один кусок не полезет. Юноша напрягается сильно, чуть приподнимаясь и выпрямляя спину, когда Салман обхватывает каркас-раму балдахина, делая эффектный оборот вокруг неё. В его движениях столько силы и одновременно соблазна, гибкости и мужской красоты. Взгляд мужчины завораживает и манит так, что Анхар интуитивно подаётся вперёд. Ведёрко летит в сторону, рассыпая воздушные кукурузинки по президентскому номеру. Он обнимает мужчину со спины, рефлекторно повторяя движения альфы, обхватывая горячими ладонями плечи, губами касаясь изгиба шеи. Юноша и не замечает, как его валят на спину, в одновременном порыве ложась на него — танец продолжится в горизонтальном положении. Тела сплетаются словно очередное плавное движение танца, руки обнимают друг друга, а губы сталкиваются в желанном поцелуе. — Моему прекрасному супругу понравился приватный танец? — губы мужчины едва отрываются от сладкой омеги, и шёпот меж них лишь распаляет сильнее. — Хочу продолжения… Сейчас! Ещё!.. — также шепчет юноша, смотря в глаза мужу с невыразимой нежностью и страстью. — Всё для моей синеглазой звезды, — улыбается мужчина, и новый поцелуй уносит обоих в другой танец, имя которому чувственная любовь. Их первая ночь только открывала их друг другу, но обоим казалось, что век знают эти губы, руки… Просто они встретились через много лет разлуки, снова обретая это счастье — любить! Шёлковое покрывало стыдливо натянуто юношей белым куполом над их головами, но жар прикосновений и поцелуев заставляет отринуть смущение и откинуть ненужную вещь. Анхар думал, что ярче их свадебного фейерверка он ничего не увидит, но огненные цветы, взрывавшиеся у него под закрытыми веками, заставили его думать об обратном. Его альфа нежный и властный, трепетный и жадный. И всё существо омеги принимало его, тонуло в нём — в его поцелуях, в его объятиях, в его страсти.***
Отгремела свадьба века, погасли салюты, умолкли поющие фонтаны, утихли песни, счастливые и довольные гости уснули, отдыхая от праздника. В то утро солнце встало над Касабланкой так мягко, словно улыбалось сквозь утреннюю дымку человеку, открывшему глаза последний раз в этой жизни. В то утро Алим Гулам больше не смог встать с постели, не смог совершить утреннего намаза, но неизменные янтарные чётки мелькали меж его тонких пальцев. Не было в сердце его, ни в душе, ни на лице страха, что уходит в мир иной. Не было сожалений, что не всё успел, не всё выполнил, не всё сказал — Алим Гулам прожил жизнь, готовясь к этому дню не как к прощанию, а как ко встрече. Душа его, что покинет бренное тело, предстанет перед ликом Пророка, и тот улыбнётся ему в знак милости Всевышнего. Ангелы Милости придут за ним, приветствуя: «Мир тебе, тот, кто любит Всевышнего», — и сам он им улыбнётся, не замечая мук и боли расстающейся с телом души. Да будет так. Его время пришло. — Дядя? — голос Ниджата встревожен, и рука молодого альфы крепко держит руку родного человека. — Доктор скоро будет, он тебя посмотрит, всё будет хорошо. — Конечно, хорошо, мальчик мой, всё будет хорошо, — шепчет Алим, тусклым взглядом смотря на испуганного Ниджата. — Не оставляй меня… Прошу, — Ниджат всё понимает и знает: солнце не успеет сесть, как душа его родного дяди покинет этот мир, и слёзы стоят в его глазах, ожидая хлынуть горестным потоком. — Разве ты один? Ниджати, посмотри вокруг — рядом те, кто будут с тобой всегда. Не бойся того, что я ухожу, — Алим слабо пожимает его руку в ответ, а Ниджат растерянно смотрит по сторонам. В комнате уже стоят люди, тихо суетясь, открывая окна, зажигая благовония, готовя кувшины с тёплой водой для омовения перед намазом. Зухра тихо присела на край постели старшего, так же касаясь его руки. — Мой господин, — улыбается она мягко. — Не желаете ли чего? — О, Зухра, с утра в саду так благоухают розовые пионы. Их аромат доносится до моих окон. Они, наверное, в полном цветении, пусть принесут их в комнату. Зухра растерянно смотрит на Ниджата — цветение пионов прошло давно, и их аромат никоим образом не мог доноситься до комнаты альфы. Один взгляд мужчины на прислужника, и тот срывается вмиг, с пониманием — достать пионы хоть из-под земли. — Конечно, мой господин, сейчас их принесут Вам, — тихо увещевает Зухра, а сама уже беззвучно плачет, ибо до лежащего на смертном одре доносится не что иное, как аромат его Рая, тот запах, что будет окутывать его на всём пути, пока Ангел Милости будет вести его душу. В комнату врывается Анхар с отчаянным криком, бросаясь к нему. Позади него взволнованные Салман и Сабир. Они сразу подходят к Ниджату, спрашивая, нужна ли помощь, хоть сами и понимают: видимо, пришло время обрести покой душе пожилого альфы. Но как бы разум ни понимал всё это, сердце не хочет верить, не хочет смириться, а потому Ниджат зовёт врачей, а не имама. Но Алим с улыбкой отрицает всю их помощь, слабо разводя руками. — Зачем мне они, мой дорогой мальчик? Думаешь, доктор, каким бы светилом он ни был, сможет удержать мою душу, когда Всевышний призвал меня к себе? — смотрит на мужчину пожилой альфа, ближе подзывая к себе всех троих. — Мои мальчики, вы альфы, каждого из которых я с гордостью называю своим сыном. Но нет сейчас среди вас моего четвёртого сына. Ниджат, — и Алим смотрит глубоким взглядом на старшего: — сейчас то самое время, когда ты можешь призвать своего брата в дом. Верни его в семью, мой мальчик, прими его заблудшую душу, дай взглянуть перед смертью, как вы обнимете друг друга. Ниджат лишь кивает и шепчет коротко «Да», сам быстро набирая номер Зейнала. На том конце провода понимают: просто так ему бы не позвонили, поэтому голос уже встревожен, а когда говорят приехать и попрощаться, сердце Зейнала вовсе падает в бездну. В считанные минуты Зейнал и Ясмин добрались до дома Гулам, в секунды мужчина оказался на коленях у постели пожилого альфы. — Дядя? Как же так? Кто внуков будет нянчить? — пытается улыбнуться Зейнал, хоть глаза не скрывают тревоги. — Ты здесь, Зейнал!.. Теперь я спокоен — мои сыновья вместе, и также вместе встанут под моим кабла. — Зачем ты так говоришь, дядя? Не хорони себя раньше времени, — Салман пытается и сам поверить в то, что говорит, но Алим лишь снова улыбается слабо. — Каждый из вас положит на свои плечи концы шестов каблы, и отнесёте тело моё к месту моего последнего пристанища. — Дядя, молю… Не прощайтесь с нами так, — Анхар рыдает на плече Зухры, не сдерживаясь, а позади них безмолвно плачут Ясир и Ясмин, прижавшись друг к другу. — Но прежде омоете тело моё, готовя в последний путь, чтобы мог я предстать перед священным ликом Всевышнего чистым. Саван мой белый, ровно одиннадцать метров материи, обернёте вокруг меня. — Всё будет так, как скажешь, дядя Алим. Но ты разрываешь нам сердце, покидая нас, — Сабир опирается на костыль, но и он забыл о своей боли тела, когда всё внутри сжималось от боли в сердце. — Я покидаю вас с лёгким сердцем, ибо вижу счастье каждого из вас. Я выполнил своё предназначение — вырастил и воспитал достойных сыновей, прожил жизнь под сенью истинной веры, внемля заветам Пророка нашего, мир ему. А теперь вы отпустите меня, дайте покинуть этот мир с лёгкой душой. Плач омег становится сильнее, и даже альфы крепятся изо всех сил, понимая, что это конец. — Не оплакивайте меня на четвёртый день после моих похорон. После сорока дней не носите траур по мне. Если вы почитаете меня, то выполните мои заветы, — голос Алима всё тише и слабее, но всё же он продолжает: — А теперь… оставьте меня с моим мальчиком одного… И позовите имама. Как тут не послушаться старшего, что просит, наверное, в последний раз в своей жизни? Каждый поклонился Алиму, прикладывая его руку к своей голове. Анхар плачет, всё не отпуская его руку, шепча, умоляя не оставлять его, пока Салман не взял его мягко за плечи, на руках вынося из комнаты. Ясир плачет, но улыбается так мягко сквозь слёзы; умирающий альфа притягивает его к себе слабой рукой, оставляя поцелуй на его лбу. — Ты принёс свет в мой дом. Да не иссякнет свет его никогда, и счастье, что ты подарил всем нам, будет нескончаемым. Аминь. — Аминь, — также тихо шепчет юноша дрожащими губами, более не в силах сдерживать рыдания. — Мой господин, — Зухра не плачет, крепится, знает, что впереди предстоит много дел, требующих соблюдения традиций, и решать их нужно с трезвой головой и силами, что нужно стать опорой для всех тех, кто плачет и рыдает в комнате, — она должна справиться. — Мой господин, не волнуйтесь ни о чём, всё будет в соответствии с нормами веры, и Ваше жаназы достигнет ворот Рая. — Столько лет ты рядом со мной, преданным другом и верной хозяйкой в моём доме. Я благодарен тебе, Зухра, за каждый день, прожитый рядом с моей семьёй, ибо ты и есть часть нашей семьи. — Я благодарна Всевышнему, что позволил мне быть таковой для Вас, мой господин. — Не оставляй моих детей. Ты им будешь нужна. — Не оставлю, мой господин, — женщина говорит мягко и легко, словно не прощается с ним навсегда, а после также отходит, взглянув на человека, с которым прожила как с братом родным половину жизни. Ниджат чувствует крепкие объятия братьев, слыша слова поддержки и утешения, но он сам цепляется за Зейнала и шепчет совсем тихо: «Что мне делать?». — Брат, крепись. Всё в руках Всевышнего, мы можем только смириться. Но я рядом с тобой, как и другие твои братья. И только после крепких объятий Зейнал покидает комнату.*
Аромат розовых пионов перебивает любые благовония в комнате. Священнослужитель тихо читает суру «Ясин», а альфа, склонившийся над умирающим мужчиной, слушает его тихий шёпот. Он не пропускает ни одного его слова, внемля хриплому звуку, срывающемуся с сухих губ Алима. Альфы не плачут, Ниджат это знает, но тихие слёзы безмолвно катятся по щекам и падают вниз, растворяясь в ткани рукава рубашки. И каждый раз, когда Ниджат кивает согласно после слов своего дяди, они срываются с подбородка сияющей каплей. — Ты выполнишь всё, что я сказал… — голос еле слышен, и грудь умирающего вздымается через раз. — Откажешься от него… Не смей отходить от предписаний Всевышнего… Выполнишь… — Да, мой дорогой дядюшка, я сделаю так, как ты сказал. — Да пребудет с тобой благословение Всевышнего, мой мальчик. А теперь помоги мне совершить последний намаз, — и альфа шепчет в пустоту потолка, ибо он перед собой видит распахнутое небо — «Ля иляха илля Ллах». Мужчина омыл ему ноги, мягко закатав брючины до колен, омыл руки, обнажив предплечья, провёл по его лицу, что вмиг стало таким крошечным в широких ладонях альфы, и вложил янтарные чётки в непослушные, уже похолодевшие пальцы. Последние слова священной молитвы они произнесли вместе, а после Алим Гулам умолк… Уже навсегда. Взгляд его, устремлённый в небо, прикрывают веки, опущенные рукой молодого альфы, и Ниджат всего лишь на несколько долгих секунд даёт волю слезам, уткнувшись лицом в похолодевшие ладони Алима. А после выходит к ожидающим его родным и близким, молящимся за душу правоверного, лежащего на смертном одре, и сообщает, что душа Алима Гулам отошла в мир иной. Имам призывает всех присутствующих совершить дуа — взывание к помощи Всевышнего.*
Похороны прошли на следующее утро. Сотни людей собрались во дворе и перед воротами дома Гулам, чтобы выразить соболезнования родным умершего. Рядом с Ниджатом стоят его братья и Хэсан. Он практически полностью взял на себя организацию похорон не как глава охраны, а как друг, и, как друг, положил к себе на плечо шест каблы, где под зелёным покрывалом лежало тело покойного Алима, столь уважаемого им самим. Ниджат помнит каждый шаг, что приближал его к кладбищу, каждый свой вздох, горестным хрипом вырывающийся из лёгких. Помнит тяжесть кабла, что придавливала его к земле не грузом красного дерева, а бременем потери. Помнит чёрную свежевыкопанную землю у себя под ногами, сыплющуюся меж его пальцев… Помнит затянутое слезами небо, которое он видел, стоя в могиле… Помнит белый саван и невесомость тела в нём — Алим Гулам стал таким маленьким и лёгким, словно ребёнок на руках Ниджата. Помнит запах обожжённых кирпичей, которыми он закладывал нишу с телом родного человека. Альфа помнит всё. Темноту комнаты прорезает одинокий свет лампы, которая будет гореть каждую ночь все сорок дней траура в комнате, где душа Алима Гулама обрела покой. Перед сгорбленной фигурой мужчины, сидящего на коленях в молитвенной позе, стоит чаша с водой — пища для души усопшего. Он сидит один, хоть знает, что в своём горе совсем не одинок — внизу все его братья, его родные и близкие, что будут в его доме все три дня похорон, будут рядом в день поминок, будут рядом всегда… Но сейчас он чувствует себя самым одиноким человеком на земле. Чужая рука мягко опускается на его плечо, но сжимает сильно. Зейнал садится рядом, хоть и не смотрит в лицо мужчины, но чувствует слёзы, застывшие в глазах друга. — Я потерял родителя второй раз, — совсем тихо шепчет Ниджат, тоже, несмотря на присевшего рядом Зейнала. — Никогда… за все двадцать лет я не чувствовал сиротства, ибо в его сердце было столько любви и тепла, что он подарил нам с братом. А ведь он сам потерял семью, и горе его было не меньше. Зейнал слушает молча, даёт высказать другу всё, что у него на сердце, даёт возможность побыть ему слабым маленьким ребёнком, что потерял отца. — Он отказался жениться снова, не желая оставлять нас, своих племянников, после смерти дедушек. Он посвятил нам всю свою жизнь! Зейнал, — и мужчина смотрит в глаза другу: — Я стану круглым сиротой если, потеряю и тебя. — Никогда. Я не покину тебя. И та пропасть, что появилась между нами из-за моей вины… Я смогу преодолеть её, если ты дашь мне шанс на прощение. — Если и ты простишь меня, мой дорогой брат. Нет здесь ни твоей, ни моей вины — это судьба, Зейнал — мактуб. Если бы Ясир должен был стать твоим, он им бы стал, даже несмотря на то, был бы я в его жизни или нет. — Я принял это… Так же, как и свою судьбу. — Останься со мной в этой комнате, мой дорогой брат. Душа покойного возрадуется, увидев нас вместе. — Да, — такой короткий ответ, но столько многого в нём: надежды, заботы, прощения. Они сидят вдвоём в полумраке комнаты, где всё ещё ощущалось присутствие старшего, и, если всё же есть такое, что душа не покидает свой дом, смотря на своих родных, то Алим Гулам видит своей бестелесной оболочкой двух родных ему людей, а после ещё двоих, неслышной тенью вставших за ними. И рука каждого тянется к плечу альфы, чью утрату они чувствуют как свою собственную. Алим был прав — он не один. Мактуб…